Чтение 22–й страницы книги ~Богатство~

- Мой диагноз правильный, - сказал он. - Ты не просто сумасшедший, ты
даже буйно помешанный. Я законы тоже немножко изучил: при наличии безумия у
власти светской власть духовная имеет право удалить из города церковные
сосуды, дабы их не постигло гнусное осквернение... Пасха-то уже на носу! -
рассмеялся Трушин, злорадствуя. - А молиться людям будет негде. Вот тогда я
посмотрю, как ты у меня попляшешь...

Мерзавец выкатился на все четыре стороны, а Соломин не выдержал - бурно
разрыдался от обиды:

- За что мне все это? Господи, за что?..

Послышался скрип костыля, пришел Жабин.

- Расстригин нанял каюра. А тот за ящик виски и полтысячи рублей взялся
доставить полетучку на материк.

- И пусть! Владивосток все равно меня уберет.

- На этот раз, - пояснил прапорщик, - полетучка поедет намного дальше:
решили жаловаться на вас в Петербург.

- Кому же? На Галерную?

- Этого я не знаю.

- Ах, как мне все это осточертело!

- Верю... Чем могу вам помочь?

- Да чем же вы, прапорщик, можете помочь мне, если по табели о рангах
вы всего-навсего коллежский регистратор, а я как никак все-таки статский
советник... выше полковника!

Они еще не ведали, что камчатские "психиатры" отправили кляузу на имя
самого Плеве, министра внутренних дел.

Трушин в своих пророчествах оказался прав. Под самую пасху, когда
надобно куличи святить и обыватель поневоле впадает в обжорно-молитвенное
состояние, духовенство Камчатки всей силой своего церковного авторитета
поддержало "научный" авторитет диагноза о сумасшествии Соломина...

Рано утром в комнату ворвался Мишка Сотенный:

- Ой, беда... ну, теперь поехало!

- Да объясни толком, что случилось?

- Сейчас благочинный Нафанаил из собора святые дары на морозище
вытащил. Попы уже собак в нарты запрягают. Дьяки святыни грузят, а сами
ревут, будто их режут. Народищу собралось - и все тоже воют. Оно же ясно:
неосвященные куличи кому жрать охота? Только псам их бросить...

Возникла ситуация, которая нуждается в пояснении для читателя, мало
знакомого с законами церкви: удаление церковных святынь из города непременно
связано с тем, что духовенство обязано следовать за святынями, а это
значило, что храмы Петропавловска остаются без духовного причта.

- Куда же они собрались? - спросил Соломин.

- Говорят, к маяку...

Андрей Петрович, прыгая на одной ноге, с трудом попал другой в штанину
брюк. Он быстро одевался, бормоча:

- Интердикт... интердикт... интердикт...

Уряднику показалось, что он и впрямь спятил:

- Вы хоть по-русски-то говорите.

- А я и говорю по-русски. Интердикт - это, Мишенька, штука страшная!
Это духовная мера воздействия церкви ради вразумления неугодных ей
начальников... Без бога, брат ты мой, как ни крутись, а далеко не ускачешь.
Вот и получается, что начальник, то есть я, должен всенародно покаяться,
дабы церковь вернулась к исполнению треб духовных.

- Не ходите вы туда - прибить могут!

Урядник тронулся за ним, но Соломин удержал его:

- Не надо. Я сам. Что будет, то будет...

Запыхавшись от бега, он быстро достиг церковной площади, издали слыша
вопли и стенания баб, которые поняли, что куличи в этом году предстоит
святить на маяке, а туда пока доберешься, все ноги переломаешь и
разговляться уже не захочешь. Возле нарт, готовых тронуться в путь,
топтались отъезжающие попы в громадных шубах и малахаях. При появлении
Соломина на площади стало тихо-тихо.

- Стойте! - заговорил он, подходя ближе к толпе. - Давайте оставим все,
как есть. Я знаю, что меня объявили сумасшедшим. Что же, я не стану этого
отрицать... пусть так! Впредь я не стану вмешиваться в ваши дела. Если кто
из вас придет ко мне с нуждою как к начальнику Камчатки, я приму его как
начальник Камчатки. Кто не желает знать меня за начальство, пусть даже не
здоровается со мною... Но я прошу, - закончил он, подняв руку, - всех
разойтись по домам, а вас, отец благочинный, вернуть божьи дары туда, где
они и должны храниться.

Получилось так, что Соломин сам же и подтвердил свое мнимое
сумасшествие. Трудно решить - верно ли поступил он. Не будем забывать, что
религия еще очень властно заполняла сознание людей, и любое пренебрежение к
церкви могло обернуться для Соломина скверно.

Морально опустошенный, он вернулся домой.

- И совсем я вам ни к чему! - такими словами встретила его кухарка
Анфиса, покидавшая его.

Началось питание всухомятку. Круг изоляции "сумасшедшего" начальника
замкнулся, но в этом кругу еще остались урядник Сотенный, отец и сын
Блиновы, близким человеком сделался прапорщик Жабин, а простые горожане даже
сочувствовали ему... Теперь надо выждать весны, чтобы покинуть Петропавловск
с первым же пароходом и уплыть, не оглядываясь.

Над камчатской юдолью пылили синие вьюги.
ИСПОВЕДЬ ЧЕЛОВЕКА

Обывательские трущобы заносило сугробами, общение становилось
затруднительным не только между поселениями, но даже и соседями в городе.

Был один из тягостных вечеров, когда Соломин ходил по комнатам, слушая,
как метель стегает в окна. Неожиданно ему показалось, что он слышит
отдаленный лай собак... Чу! Возле канцелярии взвизгнули нартовые полозья.

- Кто бы это мог быть?

В сенях хлопнула наружная дверь, но шаги человека были почти бесшумны,
мягкие по-кошачьи. В потемках канцелярии чья-то рука долго шарила по стене,
отыскивая дверную ручку. На пороге комнаты возникла фигура - сплошной ком
мехов, занесенных пластами снега.

Первое, что бросилось в глаза Соломину, так это острые уши волка над
головой незнакомца. Из нимба меховой оторочки виднелось лицо - лицо
человека, которого Андрей Петрович никогда и нигде не встречал. Это лицо
было почти ужасное: темное и жесткое от стужи, а взор пронзительный, даже
хищный.

Незнакомец стянул с головы меховой капор с пришитыми к нему волчьими
ушами. Потом аккуратно прислонил в угол комнаты тяжелый заиндевелый
"бюксфлинт".

- Добрый вам вечер, - произнес он, и голос его оказался удивительно
молодым и свежим.

- Здравствуйте, - ответил Соломин.

Андрей Петрович затеплил на столе еще две свечи, чтобы лучше разглядеть
незнакомца. Тот сделал шаг вперед, осыпая снег с торбасов, поверх которых,
как боевые щитки, были привязаны громадные меховые наголенники,
предохранявшие ноги от переломов при падениях с нарт... Он заявил спокойно:

- Я приехал, чтобы вы меня арестовали. Весною прошлого года я имел
несчастье застрелить двух человек.

Соломин безо всякой нужды передвинул на столе чернильницу, пальцем
помог горячему воску быстрее сбежать со свечи.

- Явинского почтальона?

-Да

- И свою сожительницу?

-Да

- Вы местный траппер Исполатов?

-Да.

Нервными шагами Соломин пересек комнату, взялся за "бюксфлинт",
обжегший ему руку ледяным холодом.

- Вот из этого?

- Именно...

Соломин спрятал оружие в канцелярский шкаф.

- Садитесь, - показал он на стул.

- Благодарю.

Последовал четкий кивок головы, а ноги траппера, обутые в промерзлые
торбаса, вдруг разом сомкнулись, словно желая вызвать ответный звон
невидимых шпор, - и этим жестом Исполатов непроизвольно выдал себя.

- Постойте, вы же... офицер? - догадался Соломин.

Ответ прозвучал даже с вызовом:

- Имел честь быть им.

Очень долго они молчали. Соломин за это время механически разложил на
столе десть бумаги, придвинул перо к чернилам.

- Думаю, что составление полицейского протокола не доставит,
удовольствия нам обоим. Лучше, если вы изложите обстоятельства убийства
своею рукою.

Исполатов стянул с кухлянки хрусткую рубаху из замши и, скомкав,
зашвырнул ее в угол. Безо всякого замешательства или волнения он окунул перо
в чернильницу.

- Мне будет позволительно писать с двух сторон или же только с одной
стороны страницы?

- Это не имеет значения, сударь...

Надсадно царапая тишину, долго скрипело перо. Страницы быстро
заполнялись четким, разборчивым почерком. Исполатов сидел вполоборота к
Соломину, который обратил внимание на его профиль - резкий профиль, как у
римского центуриона. Андрей Петрович подумал, насколько разнообразны бывают
русские люди - от добродушного курнофея до пронзительного облика
Савонаролы... Закончив писать, Исполатов вздернул пышный рукав кухлянки и
посмотрел на часы (блеснуло золото).

- Я не слишком утомил ваше внимание? - спросил он, протягивая Соломину
подробное описание убийства. Андрей Петрович бегло перечитал его исповедь.