Чтение 33–й страницы книги ~Богатство~

- Там есть одна женщина, которая давно смотрит на меня не так, как
смотрели другие женщины...

В дверях он задержался, прикрыв глаза ладонью.

- Я стал хуже видеть, - сказал Исполатов. - Этот ваш знакомый, Фурусава
или Кабаяси, ударил меня крепко. Я так и не понял - чем, но, кажется,
растопыренными пальцами. Прямо в глаза, будто воткнул в них вилки. Я пошел.
Всего доброго...

К ночи прибыла полетучка от дружинников с западного берега Камчатки.
Безграмотно, но зато достоверно они сообщали Соломину, что заставы в устьях
рек Охотского побережья уже имели несколько боевых стычек с японцами. Ни
единой рыбешки им поймать не дали, а все попытки высадиться на берег
отражены с немалым для неприятеля уроном. При этом сожжено несколько
японских шхун...

Вот они, дальневосточные Сцилла и Харибда: на севере острова Шумшу
вознеслась скала Кокутан, а за Курильским проливом, в котором плещутся
морские бобры и где лосось спешит в Охотское море, виднеется с Кокутана его
камчатский собрат - приземистый мыс Лопатка... Извечно глядя друг на друга,
они никогда не сближаются, а сейчас даже враждебны!

Был уже конец мая - время туманов и ненастий...

Лейтенант Ямагато, в коротком халате-юкатэ, связав в пучок волосы на
затылке, позвал со двора артиллерийского поручика Сато, хорошо знавшего
приемы кендо. Они заняли боевую позицию, держа в руках фехтовальные
бамбуковые палки, и стали наносить один другому мощные трескучие удары. Сато
получил три раза по щее и не однажды по черепу, но сам мог похвалиться
только одним ударом - по запястью руки лейтенанта. Турнир на палках-кендо
оживил Ямагато после ночи, проведенной неспокойно: шаловливые островные
крысы, бегая по одеялу, часто будили его.

Ямагато хорошо знал, когда Япония нападет на Россию, и с февраля 1904
года рыбаки и солдаты в гарнизоне Шумшу привыкли видеть его непременно в
мундире, при сабле. Впрочем, у Ямагато не было хорошей связи с метрополией,
как не было ее и у русских на Камчатке. Зато японский гарнизон на Курильских
островах имел большое преимущество перед русскими - их поддерживал флот
микадо, а русская Сибирская флотилия была связана боями, постоянно
возникающими на громадных пространствах от острова Цусима до Лаперузова
пролива. Полуостровное положение Камчатки, лишенной даже малой поддержки с
моря, делало ее сейчас совершенно беззащитной...

Ямагато посетил солдатский барак, в котором сидели остриженные солдаты;
под руководством токумусот- (старшего фельдфебеля, державшего когда-то в
Николаевске-на-Амурс клинику массажа) они зубрили хором:

- Япона микадо - холосо, русики царик - не холосо. Этот земля -
уважаемый япона, япона солдат стреляй, русики музик - бегай домой. Кто не
понимай - того уважаемый покойник...

Ямагато дал токумусоте указание, чтобы солдаты произносили фразы
гораздо энергичнее:

- Русские очень боятся громкого крика. Это потому, что в России так
принято, чтобы начальство кричало. Если вы станете говорить с ними тихо, они
вас не поймут!

Большинство солдат гарнизона Шумшу и Парамушира уже побывали на
собственных похоронах. Идущий на войну японец заранее считает себя
исключенным из числа живых, так же к нему относятся и его близкие. Офицеры
внушали: нет большей чести, чем отдать жизнь за микадо, и только плохой
солдат возвращается с войны невредим, - значит, он плохо любит императора!
Потому-то, провожая сыновей в армию, родители заранее устраивали им
церемонию похорон, в которой солдаты (еще живые) слышали загробные
напутствия...

Из барака Ямагато прошел к дисциплинарному столбу, на котором с вечера
висел солдат, едва касаясь земли кончиками пальцев ног. Утренняя роса
сверкала на травах и елочках Шумшу, она же густо выпала за ночь на одежде
японского воина. Вина солдата была ужасна - в его ранце фельдфебель
обнаружил стихи поэтессы +сано Акико, которая с небывалым мужеством активно
выступала против войны с русскими:

Ах, брат мой, слезы я сдержать не в силах:

Не отдавай, любимый, жизнь свою!..

И что тебе твердыня Порт-Артура?

Пускай она падет или стоит веками...

Что рыскать тебе в поле, как зверью?

Не отдавай, любимый, жизнь свою!

Ямагато ослабил веревки, и солдат со стоном опустил ступни ног на
прочную землю. Лейтенант сделал неуловимый для глаза "полет ласточки" -
палец самурая вызвал в теле воина страшный взрыв боли в области
поджелудочной железы.

- Обещаю, - сказал Ямагато, - что я дам тебе случай исправить свои
преступные заблуждения. Будь же счастлив погибнуть в первом бою на берегах
Камчатки..

После этого он велел отвязать его от столба. Над морем вставало солнце,
между Кокутаном и Лопаткой продували промозглые сквозняки. В полдень с
Камчатки вернулась промысловая шхуна под названием "Стыдливый лепесток
одинокого лотоса"; паруса шхуны были в солидных прорехах, словно русские
стегали по ним из пулеметов. Старый шкипер, почтительно приседая, доложил,
что Камчатка встретила их огнем.

- Где остальные экипажи? - спросил его Ямагато.

- Пожалуй, они уже никогда не вернутся...

Ямагато понял, что престиж "защитника северных дверей" можно спасти
оперативной высадкой десанта на Камчатке. Шкипер предостерег его, сообщив,
что в устьях камчатских рек выставлены патрули, и потому высаживаться лучше
в безлюдных местах. Ямагато развернул карту, проследив взглядом будущий
путь: от Кокутана к северу - в Охотское море, вплоть до самой Озерной, возле
которой размещалась деревня Явино.

- Здесь очень много коров, больших и жирных, которые волочат вымя по
земле, - сказал самурай. - Солдатам давно уже тошно от рыбы, и они очень
обрадуются свежей говядине.

Шкипер напомнил, что в этих краях южной Камчатки русские мужики
выделывают такое количество вкусного масла, что им даже смазывают тележные
колеса, чтобы они не скрипели.

- Но сами никогда не едят масло без хлеба.

- Да, - согласился Ямагато, - они все едят с хлебом.

Он вызвал токумусоте, приказал улучшить в гарнизоне питание. Затем
пригласил Сато на чашку китайского чая высшего сорта "прелестные брови
девочки, оставшейся сиротою". Лейтенант велел поручику еще раз проверить
вооружение. Ночью на мысе Кокутан был разожжен маяк, в сторону огня летели
из мрака ночные птицы, и, ослепленные, они разбивались, ломая хрупкие крылья
о гудящие линзы рефлекторов. Под утро вокруг маячной башни стало белым-бело
от сотен и тысяч погибших птиц. Но яркий свет с острова Шумшу не вызвав из
темени Охотского моря ни одной шхуны - они погибли...

Ямагато хлебнул русской водки, а солдатам позволил заполнить фляги
сакэ. Батальон был построен перед казармой. Каждому десантнику выдали в
дорогу по коробочке, сплетенной из тонкой щепы; внутри были красиво уложены
кусочек рыбы, горсть вареного риса, яичный омлет и пучок сельдерея. Ямагато
перед строем произнес воинственную речь, а солдаты кричали "банзай".
Лейтенант разрешил им писать последние письма домой. "Мы еще живы..." - так
начинались послания на родину. Потом паруса наполнились свежаком, флотилия
тронулась на Камчатку.

Возглавлял десант сам Мацуока Ямагато, имевший на поясе самурайскую
саблю и ручную бомбу весом в четыре фунта. Конечно, лейтенант не мог
предполагать, что судьба этой бомбы забавно переплетется с судьбою самого
Губницкого... Солдаты затянули древнюю песню самураев:

В бурном море - трупы качаются,

В диком поле - трупы валяются.

Листья сакуры - тоже увянут.

Все живые - мертвыми станут.

Охотское побережье Камчатки - не приведи бог: то скалы, то трясина, в
которую только ступи, потом ног не вытянешь, а сапоги в ней оставишь. В
некоторых местах долины прибрежья занесло вязким илом, поверх которого на
протяжении многих столетий океан, разбушевавшись, выбрасывал миллиарды рыб.
Разлагаясь, это клейкое рыбное месиво насквозь пропитало почву; очень
толстый слой черного, как нефть, перегноя (кстати, драгоценного для
земледелия!) заливал побережье, в него-то и вляпался японский десант...

Высадка была неудачна по той причине, что японцы искали участок берега
непременно безлюдный. С большим трудом выдираясь из трясины, которая властно
хватала за ноги, десантники все-таки выкарабкались на сухое место. Покрытые
черной пастой, источавшей резкий запах гниения, японцы шумно дышали, сидя на
опушке леса, в волнении озирая широченные заливные луга и высокие
заснеженные горы Камчатки.

Как ни безлюдна эта страна, но из зелени густого орешника их разглядели
глаза деревенского мальчика. Это был пастушонок из деревни Явино; хлопая
бичом, он сразу же погнал стадо обратно домой...

- Дядя Петя, - сообщил он старосте, - а тамотко, близ Озерной, -
много-много не наших вылезли. Вылезли и сидят, все в грязи по уши. Ничего не
делают, тока разговаривают. А у них знамя само-то беленько, а посередке -
шарик красненький.

Староста сообразил, кто это там ничего не делает а только
разговаривает. Он побежал не куда-нибудь, а прямо к дому вдовы явинского
почтальона, которая недавно овдовела вторично. Сгоряча схватил бабу за
волосы, стукнул ее об стенку.

- Иде японец-то твой? Не знаешь? - спросил он. - Видать, пригляделся,
как мы живем тута в благодати, да на Шумшу смылся? А теперича привадил к
нашему порогу грабителей... Я тебе, сучке такой, все патлы повыдергаю!

Оставив воющую от страха бабу, которая и сама не ведала, куда подевался
сначала муж-почтальон, а потом приблудившийся с моря японец, староста
кинулся к явинскому дьячку, велел тому бить в колокола не жалеючи, чтобы