Чтение 46–й страницы книги ~Богатство~

Завязалась беседа: Ямагато говорил по-японски, Губницкий, бурно
жестикулируя, отвечал по-английски. Исполатов не знал японского, но отлично
владел английским, и он понял из разговора, что сейчас его угробят.

Значит, борьба должна завершиться здесь же! Боковым зрением траппер
отметил, что возле печи, прислоненный к ней, стоит японский карабин - один
из тех, что были взяты ополченцами в бою на речке Ищуйдоцке.

Губницкий отложил сигару и вежливо спросил:

- Господин Исполатов, по какому праву вы совершили бандитское нападение
на японский отряд лейтенанта Ямагато?

- Мы не бандиты, - ответил траппер.

- А кем же вы себя считаете?

Исполатов издевательски шаркнул ногою:

- С вашего разрешения, мы - патриоты. Надеюсь, вы грамотны, и мне не
надо разъяснять вам значение этого слова.

Ямагато улыбнулся трапперу почти приветливо.

Губницкий, напротив, быстро охамел.

- Ах ты... душегуб! - прошипел он, поднимаясь. - Что ты тут размяукался
о любви к отечеству? А это что?

Он выхватил из стола личные показания Исполатова о том, как и при каких
обстоятельствах были убиты им явинский почтальон и сожительница. Держа
бумагу в вытянутой руке, Губницкий вопил, торжествуя, почти ликующий:

- И ты, морда каторжная, при этом еще нагло утверждаешь, что не бандит?
Глаза есть? Читай... читай, что ты здесь накатал! Ведь не я же, а ты сам
расписался в убийстве двух невинных душенек...

Ямагато еще улыбался. С этой же милой улыбочкой траппера выведут во
двор, там прислонят к стене канцелярии и всадят в него пачку патронов.
Губницкий тряс бумажными листами.

- Чего замолк?! - кричал он. - Или уже наклал полные штаны? Тебе
деваться некуда... из моего капкана не вырвешься!

Исполатов еще раз незаметно скосил глаза в сторону карабина. Он знал,
как звери отгрызают себе лапы, защелкнутые капканом, и, оставляя на снегу
кровь, вновь обретают блаженную свободу. Но это - лапы, а он сунулся в
капкан головою...

"Голову, к сожалению, отгрызть себе невозможно".

Это хорошо понимал и лейтенант Ямагато; отстегнув от пояса фдягу,
самурай стал раскручивать пробку.

- Моя япона, - сказал он трапперу, - сейчас будет немножко стреляй,
твоя русики будет немножко помирай.

Щедрым жестом Ямагато протянул флягу, предлагая хлебнуть перед смертью.
От чистого сердца он пожелал трапперу сохранить мужество. Исполатов вылить
не отказался:

- Вы благородны, как и положено самураю... Он сделал несколько обманных
глотательных движений, и со стороны казалось, будто страшно обрадовался
водке, - а на самом же деле траппер лишь смочил водкою горло.

- Благодарю, - сказал он.

Исполатов вернул флягу лейтенанту, в Ямагато стал ее закручивать.
Времени, пока он будет возиться с пробкою, должно хватить с избытком...
Последовал стремительный бросок к печке. В ту же секунду приклад карабина
впечатался в лоб самурая с таким отчетливым звуком, будто на срочную депешу
проставили казенный штемпель - к отправлению!

С треском ломая жиденький венский стул, лейтенант Ямагато рухнул на пол
без сознания. Из фляги, которую он не успел завинтить, на пол, булькая,
вытекала русская водка...

Губницкий не изменил позы, продолжая тянуть руку, в которой он держал
личные показания Исполатова.

Челюсть его начала отвисать, как у покойника. Вместо лица образовалась
серая гипсовая маска смерти.

Дело было сделано!

Исполатов только сейчас передернул затвор, досылая в карабине патрон до
боевого места. По улице прошли японские солдаты, имея оружие на ремнях, и
остановились напротив камчатского правления, о чем-то оживленно беседуя. Не
выпуская их из своего поля зрения, Исполатов начал творить суд праведный:

- Ты, сволочь паршивая, имел неосторожность назвать меня и других
ополченцев бандитами... Будешь извиняться?

- Бу-бу-бу, - выбили зубы предателя.

- Не торопись. Произнеси отчетливее. Получилось новое словообразование:

- Дубаду.

- Поднатужься и скажи точнее.

- Бу-ду, - выговорил Губницкий.

- Молодец, - похвалил его траппер. - Теперь перестань тянуть ко мне
свою грязную лапу. Возьми мои показания и сожри их с выражением такого
удовольствия, будто ты, поганец, находишься в лучшем ресторане Парижа,
допустим у "Максима"!

Вот этого Губницкий не ожидал:

- Ка-ка-ка-как?

- А вот так... Разжуй и проглоти, смакуя. Губницкий не мог на это
решиться. Зрачок карабина пополз кверху, нащупывая сердце.

- Сейчас у тебя аппетит разыграется... Жри!

Исполатов досмотрел до конца, пока все листы его показаний не исчезли в
желудке мистера Губницкого.

- Я спокоен, - сказал траппер, - теперь до вечера ты не захочешь
кушать. - Он кивнул на окно, в котором виднелись головы японских солдат. -
Мне лень заниматься бухгалтерией. Подсчитай, сколько там собралось этих
шмакодявцев?

- Четырнадцать, - ответил Губницкий.

- И пятнадцатый - часовой на крыльце... Так вот, - сделал вывод
траппер, - лейтенант Ямагато очухается еще не скоро, а со всеми вами я
сейчас быстро разделаюсь.

Губницкий брякнулся перед ним на колени:

- Что угодно... ничего не пожалею... все отдам!

- Дурак ты, - тихо сказал Исполатов.

- Только не убивайте... умоляю...

Дулом карабина траппер показал на самурая:

- Этого скомороха я сам и взял в плен, убить его - нарушить кодекс
военной чести. А что касается твоей персоны, то я... Чего ты вдруг стал
дышать, будто гармошка не в порядке?

- Астма.

- Это хорошая болезнь. От нее и сдохнешь. Гуд бай!

Он шагнул в полутьму сеней, без промедления сразил выстрелом часового,
силуэт которого четко вырисовывался на светлом фоне дверей. Убитый солдат
еще падал, а его оружие уже перешло в руки Исполатова.

Из двух карабинов он уложил двух солдат. Прыжок с крыльца, и траппер
скрылся за домом, где быстро перезарядил оружие. Когда из-за угла правления
выскочили японцы, двоих сразу не стало - шлеп первый, шлеп второй!

- С кем связались... мозгляки, - сказал траппер.

С разбегу перемахнув через изгородь, он вжался между картофельными
грядками. Два точных движения - и он дослал в стволы свежие патроны.

- Вы запомните, как умеют стрелять господа офицеры русской стрелковой
гвардии! - в бешенстве произнес Исполатов.

Еще два выстрела - еще два поражения.

Попадания были снайперские - наповал!

Кто угодил под пулю - не жилец на белом свете.

А траппер ведь даже и не прицеливался.

Он бил из карабинов, как из пистолетов.

Вражеских солдат поубавилось. Укрывшись за изгородью, они ждали, когда
он появится из густой картофельной ботвы.

"А встать надо..." Траппер поднялся в могучем прыжке, словно мотнулась
хищная кошка, японцы дали по нему "пачкой", и что-то с хрустом рвануло в
плече. Исполатов на ходу выпалил из карабинов, отбежал за плетень и, присев
на корточки, еще раз продернул затворы. Тронув себя за плечо, он поднял к
лицу ладонь - кровь, кровушка, кровища...

Залп! Не стало еще двух самураев.

- Жаль, - сказал он, измазавшись в крови. - Жаль, что задело. Теперь
надо уходить, пока ноги целы...

Исполатов перепрыгнул через плетень и сразу оказался на тропе, которая
огибала крутой обрыв в гаванскую низину. Раскинув руки, держащие два
карабина, траппер бросился вниз, увлекая в своем падении вороха листьев и
ломая под собой трескучие стебли боярышника... Он был спасен!

В вечерней полутьме, застилавшей сопки, Исполатов снова появился в
Раковой бухте, где его заждалась Наталья. Он швырнул ей под ноги трофейные
карабины, опустился на траву:

Вот этого я и хотел... посидеть у твоих ног. Ты со мною никогда и
ничего не бойся. Мы проживем очень долго. И, пожалуйста, не пугайся - я
ранен. Не всегда же везет даже таким, - как я...

На лбу Ямагато еще долго после войны будет красоваться зеленовато-синий
след "штемпеля", запечатленного ударом приклада... Когда лейтенант пришел в
чувство, стрельба на окраине Петропавловска уже затихла.

Возле окон канцелярии рядком укладывали убитых.

- Сколько их там? - спросил Ямагато.

Губницкий произвел несложный подсчет:

- Восемь, включая и часового у крыльца.

Ямагато погладил себя по обритой голове.

- Моя месть будет ужасна, - пообещал он.

- Да где вы теперь его поймаете? - ответил Губницкий. - Камчатка
велика, а он, словно зверь, знает каждую нору...

Но тут заявился Неякин и сказал, что Исполатова следует искать в бухте
Раковой, среди прокаженных.

- Я-то уж знаю! Он там у одной камчадалки пригрелся, у Наташки
Ижевой... Девка косая, но сама будто ее из масла с медом в шарик скатали. В
городе народ говорил, что доктор Трушин и засадил ее в лепрозорий, потому