Чтение 49–й страницы книги ~Богатство~

- У нас здесь хозяйничает Иван Петрович Моллериус, и хотя он типичный
немец-перец-колбаса, кислая капуста, но человек очень твердых правил и
смотрит на вещи трезво...

Иркутский губернатор Моллериус смотрел на Соломина настолько трезво,
что Андрею Петровичу стало не по себе.

- Так вы, значит, бывший начальник Камчатки?

Соломин отвесил поклон (сесть ему не предложили) :

- Так точно. Имел несчастие.

- Gut, - буркнул Молсриус, - вы-то мне и нужны!

Перебрав на столе бумаги, он извлек из их груды бланк служебной
телеграммы, подписанной приамурским генерал-губернатором Андреевым, который
год назад благословил Соломина на камчатское "княжение"... Соломин в
недоумении прочел:

В Иркутск прибывает душевнобольной петропавловский уездный начальник
Соломин, собирающийся ехать далее в Петербург для разведения кляуз.
Благоволите сим распоряжением водворить его в больницу для психических
больных.

Андреев.

Моллериус тут же забрал телеграмму из рук Соломина.

- Извольте сесть и не двигаться, - указал он.

Андрей Петрович сел и уже не двигался.

- Наконец, - говорил он, - это превосходит все границы разума. До каких
же пор будут издеваться надо мною? Сначала издевались на полуострове, теперь
на материке... Вы не имеете права... спросите любого... я нормальный!

- Это мы сейчас выясним, - сказал Моллериус.

Из сумасшедшего дома прибыла карета, и "пара гнедых, запряженных
зарею", покатила его на обследование. Соломин пребывал в отчаянии и горько
заплакал, взывая о милосердии. В сонме мрачных психиатров он был бесстыдно
обнажен, как новобранец, и приставлен к белой стене, как перед расстрелом.

Врачи дотошно ковырялись в его генеалогии, выясняя, не было ли среди
родственников отклонений от нормы. Не пьянствовали ли дядюшки? Не
блудодействовали ли тетушки? На все вопросы Соломин давал четкие
отрицательные ответы. Психиатры почему-то невзлюбили его покойную бабушку,
которая имела неосторожность в 39 лет выйти замуж вторично.

- По каким причинам она это сделала?

- Не знаю, - отвечал Соломин (действительно не зная). - Думаю, что ей
надоело вдовствовать.

- А кто был ее второй муж?

- Лесничий в Кадниковском уезде под Вологдой... Господа, перестаньте
тревожить прах моей любимой бабушки. - Вы, больной, успокойтесь.

Врачи заставили его вытянуть руки вперед и закрыть глаза, что он
покорно и исполнил, снова зарыдав. Боже! Каким раем казалась ему теперь
далекая Камчатка. А доктор Трушин - милейшим человеком: объявил сумасшедшим,
но никогда не мучил...

Когда Соломину разрешили открыть глаза, он увидел новое лицо. Это был
медицинский инспектор Иркутского генерал-губернаторства - почтенный муж
науки, доктор Вронский.

- Ага-а, - сказал он гневно, наполняясь кровью. - Так это вы,
родименький, на меня Колюбакину жаловались?

Соломин, хоть тресни, никак не мог сообразить - когда и зачем он имел
нужду жаловаться на Вронского? Но, догадавшись, что Вронский здесь самое
важное лицо, он решил поговорить с ним начистоту:

- Позвольте по порядку. Значит, так... Первое, с чем я столкнулся на
Камчатке, было хищение бобров с мыса Ло... При упоминании о бобрах Вронского
аж заколотило.

- У-у-у, - издал он гудение, - это по вашему наущению у меня во
Владивостоке произвели обыски отобрали трех бобров?!

Тут-то Соломин и вспомнил, что такое дело было - еще в первые дни
служения на Камчатке. Но он никогда не думал, что его судьбу вдруг
перехлестнет с судьбою Вронского в психиатрическом отделении иркутского
бедлама. Уяснив для себя окончательно, что подобру-поздорову его не
отпустят, он махнул рукой:

- Делайте что хотите. Мне все равно...

Его упрятали в камеру для тихопомешанных, где уже сидел капитан
байкальского парохода "Сынок", приятный и вежливый человек, в два счета
научивший Соломина вязать морские узлы.

Первые дни Гондатти думал, что, дорвавшись до иркутских трактиров,
Андрей Петрович попросту "загулял" во все тяжкие, и не беспокоился. Затем
Гондатти велел сыскать Соломина, и был удивлен, что его приятель тихо
тронулся... Обладая большими правами в генерал-губернаторстве, Гондатти на
свой страх и риск вызволил его на волю. Соломин твердил одно:

- Петербург... мне надо в Петербург!

Гондапи протянул ему билет на экспресс до Владивостока.

- Я тебе худого не хочу - сказал он. - Представь, что поехал ты в
Питер, но такие же телеграммы ожидают тебя в Енисейской губернии, в Томской;
в Казанской- и везде губернаторы станут проверять тебя на ненормальность до
тех пор, пока ты и в самом деле не начнешь заговариваться... Поезд скоро
отходит - поезжай в другую сторону, на восток!

- Но именно там и родилась легенда о моем сумасшествии. Как я появлюсь
в Хабаровске? Приамурский генерал-губернатор Андреев сразу же засадит меня
за решетку.

Гондатти велел подавать к подъезду экипаж.

- Но в Хабаровске, - доказывал он, - сидят хотя бы свои люди, которые и
не такое еще видели... Первое время ты воздержись городить чепуху, болтай
поменьше, и постепенно все образуется. А до Петербурга не доехать... Что ты,
милый? Или порядков наших не знаешь? Не будь наивен...

Гондатти не поленился довезти его до вокзала, даже посадил в вагон и
терпеливо дождался второго гонга.

- У тебя деньги-то есть? - спросил он.

- Откуда?

- Держи. Отдавать не затрудняйся...

Поезд тронулся. Не имея при себе никаких вещей, кроме пальто на плечах,
Соломин потащился через состав, с одного тамбура на другой, в салон
ресторана. Там он, стесняясь перед публикой за свои грязные манжеты,
попросил водки.

- Ну, и чего-нибудь закусить. Попроще...
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА КРУГИ СВОЯ

Красивый город Дальний с его бассейнами для плавания и кортами для игры
в теннис был уже давно оставлен, но Порт-Артур - в жесткой блокаде японских
батарей и крейсеров - еще героически сражался. А пока Соломин, поспешая к
Иркутску, преодолевал тяготы Якутского и Ленского трактов, русская армия
успела выдержать две кровопролитные битвы. В сражении при Ляояне победа была
уже за нами, но Куропаткин слабовольно сдал позиции японцам. Зато на реке
Шахэ бои окончились безрезультатно для обеих сторон, и там образовался
колеблющийся позиционный фронт - нечто совершенно новое в методике военного
искусства.

Две попытки Порт-Артурской эскадры прорваться через блокаду во
Владивосток не удались, а теперь мир внимательно следил за походом эскадры
Рожественского; в поезде открыто поговаривали, что скоро Балтика отправит на
войну третью эскадру под командованием адмирала Небогатова...

Всех беспокоила судьба Порт-Артура.

- Если Порт-Артур, - рассуждали военные, - выдержит осаду, тогда силы
японского флота окажутся раздроблены и самураи не удержат наши эскадры в
корейских проливах. Но если Порт-Артур капитулирует, тогда японцы смогут
весь свой броненосный флот выставить у острова Цусимы и наши эскадры будут
уже не в состоянии пробиться к Владивостоку...

Между Читой и Нерчинском, на станции Китайский Разъезд, вагоны
экспресса заметно опустели: часть пассажиров пересела в воинский эшелон,
который и помчал их в маньчжурские пустоши, к Цицикару и Харбину, откуда
легендарная КВЖД вела прямо, в полымя сражений. А за Нерчинском пошли
мелькать знакомые для Соломина станции - Раздольная, Амазар, Ерофей
Павлович, Рухлова, Бурея и, наконец, станция Гондатти, названная в честь его
приятеля, на деньги которого он добирался до Хабаровска.

Всю дорогу пассажиры вели столь откровенные разговоры, что Соломину
порою казалось, будто он попал на революционный митинг. И чем дальше
углублялся экспресс в дебри Дальнего Востока, тем больше развязывались у
людей языки, и даже сухопарая чиновница, инспектриса благовещенской женской
гимназии, и даже солидный каперанг, едущий командовать крейсером, - все,
словно сговорясь, на чем свет стоит костили царя и его окружение, перемывая
кости бездарному Куропаткину.

- Но позвольте, - вступил в беседу Соломин, - ведь говорить о поражении
России можно лишь в том случае, если враг ступит на русскую землю. Пока же
мы сражаемся на чужой территории, о поражении и речи быть не может.

На это каперанг ответил не слишком-то вежливо:

- Да откуда вы взялись, любезный?

- С Камчатки, - ответил Соломин.

- Оно и видно, - заметила инспектриса гимназии, словно брызнула ядом, и
свела в ниточку плоские губы.

Андрей Петрович испытал чувство, какое, испытывает, наверное, человек,
вдруг свалившийся с печки...

Вот и Хабаровск, здесь можно ощутить себя дома, где и солома едома. На
перроне, встречая какое-то питерское начальство, выстроился оркестр,
игравший красивый флотский марш "Кронштадт - Тулон". В морозном воздухе
бравурно звенели медные тарелки, барабанная дробь напитала усталую душу
бодростью... Андрей Петрович поднял воротник пальто и направился в городскую
больницу, где вымученным голосом просил психиатра выдать справку о
"нормальности". После беглой проверки его психика была признана вполне
здоровой, а мышление гибким и ясным.

- Зачем вам все это? - удивился врач.

- Министр внутренних дел Плеве соизволил наклеить на меня ярлык