своему месту, стал опять задумчиво подбрасывать в костер ветки
душистого вереска. Он сделал знак толмачу приблизиться и, обняв за
шею, стал шептать ему в ухо:
воином. Проникать во все его думы и замыслы. Разведывать, кто его
друзья и враги. Тебе известен мой гнев и моя милость...
разгадать мысли русского гостя очень трудно: никогда никому он не
говорит, что думает, что готовит.
извещала меня обо всем. Разрешаем тебе отправиться в путь вместе с
Олексичем. Буду ждать твоих писем. Ступай!
и свой конец, нежданный, негаданный...
наконец, уговорить Бату-хана отпустить его домой в Новгород,
радостный подходил он к своему шатру. Его поразило, что на этот
раз хозяина не встречают приставленные для охраны слуги. У шатра
татарской красавицы тоже никого не было. Что за чудо?
слуг и женщин из шатра Зербиэт-ханум. Они стояли на коленях,
закрыв лицо руками, и, раскачиваясь из стороны в сторону, жалобно
стонали.
великодушный! Мы не ждали, что такая беда свалится и на тебя и на
нас! О-о-о!
похищена!
слуг и потом объяснил:
то бражничает с молодыми ханами, и никакого другого дела у него
нет. Он приезжал сюда в твое отсутствие раза два и с коня,
подыгрывая на дутаре, пел песни, восхваляя красоту Зербиэт-ханум.
Зербиэт-ханум. Он пел о том, что красавица томится в тяжком плену
у страшного медведя и что он приехал ее освободить. Зербиэт-ханум,
услыша песню, вышла из шатра и неосторожно приблизилась к
всаднику. А тот схватил ее, положил поперек седла и умчался. Слуги
не успели задержать. Не казни их!
говорить о похищении, дивясь и радуясь неожиданному случаю,
который избавил его от опасного ханского подарка. Он стал
готовиться спешно к отъезду, еще опасаясь новой вспышки милости,
либо гнева монгольского владыки.
радости, то укоризны. В тот последний далекий день, когда она, вся
запорошенная снегом, стояла на высоком крыльце родного дома,
накинув на плечи малиновую шубку, опушенную темным соболем, и
махнула ему узорчатым платочком, а он обернулся в воротах, сдержал
коня и, не утерпев, помчался обратно к крыльцу, сжал маленькую
руку, горячую и крепкую, и, выхватив ее платочек, понесся вскачь,
вздымая снежную пыль. Этот день он вспоминал потом много, много
раз, доставал тайком заветный платочек, расшитый по краям алыми
шелками, и вдыхал нежный, чуть заметный аромат весенних цветов.
прекрасная татарка, зачаровала своей грустной песней, знойной
пляской, змеиной гибкостью тела, и он проводил в ее шатре дни и
ночи, все забывая, слушая ее бархатный голос, заливая свою кручину
крепким янтарным вином.
Батый, везти ее с собой в Новгород. Он снова один, свободен и
гибельного дурмана как не бывало.
томительная, как щемящая сердце тоска. Его дружинники и слуги, все
на лохматых взъерошенных конях, растянулись по узкому бечевнику
вдоль застывшей бескрайней реки и делали короткие остановки в
редких селениях, утонувших в снежных сугробах.
ворота с медным складнем на поперечной балке. Высокие шапки снега
венчают боковые столбы. Мощный стук кулака разбудил дворовых псов,
и они, гремя цепями, отозвались яростным лаем.
распахивая створки тесовых ворот.
взглядом и блистающие на утреннем солнце слюдяные окошки с
зелеными резными ставенками, и сани, и крытый возок под навесом, и
свисающие, готовые рухнуть глыбы снега на крыше, и ледяные
сосульки, и крыльцо с красными витыми столбиками.
запорошено легким снегом, но лапушки еще нет... На ступеньках
видны чьи-то следы. Гаврила Олексич придержал коня, ожидая, что
вот-вот распахнется тяжелая дверь и выбежит его хозяюшка,
простоволосая, не успев по-замужнему заложить тяжелые шелковистые
косы... А из дому уже стали доноситься визги и радостные крики
женских голосов.
сторож, Оксен Осипович, в синем охабне. Он спускался по ступенькам
медленно и, сняв меховую шапку, низко поклонился боярину. А где же
лапушка?
же моя хозяюшка? Или занемогла? - сходя с коня и отдавая поводья
подбежавшему челядинцу, спрашивал он.
наполнилось шумом, звоном оружия и громкими приветствиями.
расскажут. Мне невмоготу. Эх! - и старик, махнул безнадежно рукой,
быстро засеменил к воротам, пробираясь между шумевшими всадниками.
придерживала накинутую на плечи шубейку, другой поправляла
съехавший на сторону платок на седой голове. Семеня слабыми
ногами, она опустилась на колени и стала причитать:
лапушку свою позабыл?
голову, сильными руками поднял ее и сказал тихо:
принялась рассказывать:
хозяин в Орде себе другую жену завел, меня, бедную, позабыл. Жить
больше не хочу. Руки бы на себя наложила, да боюсь гнева
божьего..." И два дня назад обняла она меня крепко, так горячо,
будто прощалась, просила детей беречь и к вечеру на коне уехала из
дому, никому ничего не сказав.
нянюшки и служанки, прибежали и дети его: мальчик и девочка. Все
говорили, перебивая друг друга, некоторые утирали слезы. Гаврила
Олексич, схватив на руки обоих детей, закричал:
боярыня. Завтра я ее домой привезу на тройке с бубенцами. А сейчас
ступайте обратно в хоромы. Принимайте гостей долгожданных.
Накормите моих дружинников.
высокая и дородная главная домовница Фекла Никаноровна и,
удерживая его за рукав, вкрадчиво сказала:
боярыню. Я уже все разведала. Она побывала у бабок вещих, и те
наговорили ей бог весть чего. Вот и уехала она в женский скит.
Постриг хочет принять, монахиней сделаться. Молодая женская кровь
играет, - чего с досады не придумаешь!.. Постриг! Шуточное ли
дело! Вот какой узел скрутился! А ты его сумей распутать...
косились на него, но спрашивать не решались.
Конюшевский Владислав
Распопов Дмитрий
Лукьяненко Сергей
Свержин Владимир
Ильин Андрей
Кервуд Оливер Дж.