что начинается непослушание и бунт, вернулся обратно в усадьбу. За скорую
передачу крестьян Петр Исаич посулил ему, что без "благодарности" он не
останется, а теперь придется принимать особые меры, успокаивать и усмирять
крестьян, да еще все это время щедро кормить у себя тульского гостя.
разделывали жареную печенку с луком.
смотря на Феопомпия. - Эти собачьи дети ушли недалеко, наверно, собрались
в роще за поскотиной и там лясы точат, как бы от господского приказа
отвертеться. Отче Феопомпушка, ты бы к ним сходил, они тебе, как на духу,
все свои помыслы расскажут.
огорченный, что ему придется оторваться от стоявшего на очереди политого
маслом пирога.
вздохом, еще надеясь остаться.
повинуется"? Живо, живо, отче!
избы.
хором и амбаров, сбежались на "повальный" сход пеньковские мужики. За ними
потянулись сюда и бабы. Всех встревожила весть о новом господском приказе.
Надобно было решить, что делать дальше, если половину сельца господска
воля хочет заслать на завод. Все знали судьбу "ровщиков" руды, углежогов и
плавильщиков - обратно их к пашне не отпускали, а самовольно ушедших
ожидали плети и дыба.
мужиками шныряли ребятишки, затеяв возню из-за щепок. Впереди на пне сидел
Самолка Олимпиев, - он приторговывал, скупал у крестьян пеньку и лен и
возил на ярмарку в Каширу и Серпухов.
потому он считал себя вправе поучать других. Закатив глаза под лоб и вод
рукой по воздуху, он с растяжкой говорил, что "не след противитьс
господскому приказу, что за непослушание и огурство* по шерстке не
погладят, а все одно на заводы приволокут в железах, только сперва изобьют
палками".
Дубле, и Соломыковой, тако ж было, и ничего крестьяне упорством не
добились, а только еще невинные пострадали.
Тебе-то что? Тебя на завод не засылают, тебе и не беспокойно. Ты живот
растишь и на господскую сторону хочешь весь сход погнуть.
верхних бревнах. - Ты с приказчиком в думе и не по его ли научению поешь?
Пускай Самолка помолчит. Послушаем, что скажут те, кого староста вписал в
список.
сырые рудные дудки* или ходить около плавильных печей.
голодною смертью не умереть и с детишками своими разоренными не быть. Ведь
по миру все пойдут.
раздумье одолевало - что будет?
задыхаясь от бега, вскочил на пень, столкнув с него Самолку Олимпиева, и
замахал руками:
получил, по повелению великого государя передаются боярину Льву
Кирилловичу Нарышкину. А вы слыхивали, кто такой этот боярин Нарышкин?
Братец царицы Натальи Кирилловны. Значит - сила. Захотел он сам заводы
железные держать и хозяйничать. Теперь ему нужны мастеровые и работные
люди на заводы - не хватает молотобойцев, и плавильщиков, и латников, и
пищальников. Но еще и другие заводчики тоже ищут работников. Пока Нарышкин
еще заводы возьмет да пока еще начнет ими орудовать, Челюсткины хотят на
этой продаже поживиться и часть наших крестьян продать другому заводчику -
Антуфьеву. Здесь и Челюсткины, и приказчик Меренков думают погреться. А
нас голыми угонят на завод и в награду каждому поставят свежий крест
осиновый...
мгновений тянулось молчание. Мужики слушали разинув рты. Слышно было, как
булькала вода в канавке. Затем разом закричали:
закопали! Не смеют нас с земли сводить! Нет такого указа! Не покоримся!
для сыску и допросу и когда еще выпустят...
Сорокодум. Свисавшие из-под колпака седые волосы от времени покрылись
зеленым налетом, как мшиные охлопья на старых елях. Савута помахал
костылем.
заводы услать? Да я свежей мозолью семь десятков лет распахивал пашенку.
Здесь раньше мокрядь была. Я от маметака* помню, как по этим лесам, где
исстари соха, и коса, и топор ходят, все отцы и деды наши расчищали
буреломы, секли деревья. Все эти земли до пустоши Заклюки и речки Заключки
наши мужики пеньковские распахали. А коли приказчик Меренков похваляется,
что нас от пашни оторвет и на плавильни угонит, так нам одно осталось -
взяться за топоры...
сердито стучал костылем.
Кто может нас от пашни оторвать, если мы к пашне привычны и оброк платим?
Пускай кузнецы нам сготовят рогатины, копья и вилы, и мы уйдем дальше в
лес; а в случае нас будут дальше теснить, двинемся к Сибири на вольные
земли.
переливались огнями. Из отверстия на крыше валил черный дым. Из кузницы
слышалось пыхтенье мехов и ровные удары тяжелого молота.
Тимофейка не очень жаловал, когда его отрывали от работы. Он в сердцах
способен был облаять и швырнуть чем придется в непрошеного гостя. "Будешь
под руку говорить - сожгу железо, - говаривал он в гневе. - А сожжешь
железо, ничем уж не исправишь, и заместо топора выйдет только дрючок".
натянулась веревка с тяжелым камнем на конце, и дверь громко захлопнулась.
Вошедшие стали у самой двери.
возился подле наковальни. Ободранный кожаный передник защищал его грудь.
На взъерошенные длинные волосы он наискось нахлобучил остроконечную шапку.
В правой руке он держал небольшой молоток - ручник*, в левой - клещи. Он
ловко орудовал клещами, подвигая то вправо, то влево раскаленную докрасна
железную полосу.
передником на груди. Парень взмахивал тяжелой кувалдой и с сильным уханьем
ударял по раскаленному железу. Иногда он ловко подхватывал кувалду, когда
она отскакивала после удара, оттягивал кувалду вниз и, очертя полукруг,
ударял в пол-удара. Все это Касьян делал, следя за точкой, по которой
стукнул молоток Тимофейки.