Чтение 18–й страницы книги ~Мастер и Маргарита~

- Меня от нее в сон кидает.

- А чем ты вообще занимаешься?

- Да ничем.

- Ничем?

- Ну, я не то чтобы чему-то учусь. Все больше книжки читаю.

- И на самом-то деле, - стыдливо прибавил он, - мне это
нравится.

- А что за книжки?

- Г. Дж. Уэллс, Джулиан Хаксли и, знаешь, эти, - с
доисторическими животными на картинках и схемами происхождения
человека, вроде мексиканского кактуса. Дж. Эллиотт Смит, доктор
Лоренц. Там есть комплект "Уидерби". И еще одна книжка про то,
как озерные чайки высиживали вместо яиц жестянки от табака.

- Не понимаю, какое отношение книги про птиц имеют к
гангстерам.

- Не про птиц, вообще про животный мир.

- А ведут они себя с тобой по-доброму?

- Да я и не знаю.

- Понимаешь, - пояснил он, - чаще всего они оставляют меня
одного. Китаец приносит откуда-то книги, а старик только два
раза ко мне и заглядывал.

Он обдумал свои впечатления, стараясь не упустить ничего, и
добавил:

- Я для них вроде собаки.

- Как это?

- Ну, когда ты общаешься с Шутькой, тебе приходится говорить
"Сидеть" или "Место", или "Гулять". А говорить ей: "Быть иль не
быть. Вот в чем вопрос" - просто бессмысленно.

Однако Джуди по-прежнему оставалась в недоумении.

Никки заговорил с трудом, обдумывая то, что хотел сказать, и
подыскивая нужные слова:

- Вот послушай. По-моему, он разучился разговаривать. Когда
он беседует с Китайцем, то делает это на каком-то своем языке,
которого нам не понять, как Шутьке не понять цитат из Шекспира.
Поэтому, когда у него появляется необходимость сказать что-то,
понятное для меня, ему приходится делать над собой усилие. Ему
трудно втиснуть в слова все, что он имеет в виду, - так же как
трудно засунуть в слово "гулять" фразу: "Не выйти ли нам с
тобой побродить по полям?". Вот почему, если он что-нибудь и
произносит, так это обычно афоризм или пословица - вообще
что-то уже переполненное значением. Ты понимаешь?

- А что он тебе говорил?

- На самом-то деле ничего. Но два раза он кое-что написал.

Никки перекатился на спину и вытянул из кармана ночной
рубахи два скомканных клочка бумаги размером примерно в
четвертушку почтовой карточки каждый. На них изящным, имевшим в
себе нечто греческое почерком было написано: "Гам. III. iv.
29." и "Nescis, mi fili, quantilla prudentia mundus regatur".
Над словами с учтивой предупредительностью были проставлены
ударения.

- И отчего это он все время норовит изъясняться на латыни? -
обиженно поинтересовалась Джуди.

- Я не думаю, что он нарочно. Если ближайшая по смыслу
цитата - латинская, он пользуется ей, но существуй она на
арабском или на тарабарском, или еще на каком-нибудь знакомом
ему языке, так он на него бы и перешел. Я даже думаю, что он
скорее предпочитает английский, - помнишь, как он сказал: "Не
потратишься, не спохватишься", - только иногда на английском
просто не удается найти ничего подходящего.

- А что эта фраза значит?

- Во время экзамена мне выдали латинский словарь, так что я
сумел в ней разобраться. Более или менее так: "Ты и не ведаешь,
сын мой, сколь малая мудрость потребна для управления миром".

- Ну, а это что значит?

- Не знаю. Я читал о глупости чаек, высиживающих жестянки
изпод табака, и тут он вошел, встал против меня и принялся
рассматривать. Ты понимаешь, Джуди, когда они молчат, это
совсем не притворство, - просто они молчат и все. Он словно бы
старался понять, о чем я думаю, - ну вот как мы стараемся
понять, что думает Шутька, - а потом он попытался мне что-то
такое внушить, как мы приказываем Шутьке: "Ищи". Он взглянул на
книгу про чаек, взглянул на меня - и написал вот это. Может, он
хотел сказать, что люди похожи на чаек, как ты считаешь?

Но Джуди не интересовали афоризмы.

- А со второй как вышло?

- Это было на следующий день после того, как Доктор... ну,
ты понимаешь. - Никки вздохнул и добавил. - В общем-то, я ему
задал вопрос.

- Ник!

- Ну, он вошел, пока я читал, и стал рассматривать меня так,
будто я что-то вроде почтового штемпеля, которого без лупы и не
разглядеть и... - да, кстати, ему оба раза, прежде чем он смог
чтонибудь написать, пришлось выпить жуткое количество виски...
И... Вот, и я вдруг взял и спросил: "Что вы сделали с
Доктором?".

- Ох, Никки, ну ты и смельчак!

- Он вытащил ручку и написал вот это.

Она внимательно прочитала написанное на клочке бумаги.

- Я уверен, что он написал это, как и латинскую фразу, зная,
что мне придется повозиться, чтобы ее понять. Будь это такая же
ерунда, как "Не потратишься, не спохватишься", он бы просто
сказал, правда? но он написал, нарочно, чтобы мне пришлось
поискать, откуда это.

- А знаешь, что это такое? - торжествующе спросила она.

- Что?

- Цитата из Шекспира.

- Джу!

- "Гамлет".

- В кают-компании есть Шекспир. Пошли, посмотрим.

Они понеслись к дверям ангара и к лифту, сменив солнце на
искусственный день. За спинами их на залитой полуденным светом
верхушке скалы выдвижная антенна радара, которую при нужде
втягивали обратно в камень, безостановочно и беззвучно
описывала круг за кругом, прочесывая пустынное небо.

Быстро пролистав замызганные страницы изрядно почитанного
тома, дети сразу отыскали нужные строки.

Строки гласили:

Прощай, вертлявый, глупый хлопотун! Тебя я спутал с кем-то
поважнее.

Глава тринадцатая. Подарок из Китая

После полудня для Никки настало время занятий, и дети
разошлись, но оба продолжали размышлять о побеге. Это не
означало, что каждый из них, усевшись, основательно, логическим
образом обдумал проблему, но разум каждого неустанно сновал в
ее пределах, как мышь снует по просторной клетке, подбирая
крошки - одну здесь, другую там, - пробуя их на вкус,
проглатывая или выплевывая и вновь семеня кудато.

Никки одиноко сидел посреди будуара, не уделяя внимания
чудесным иллюстрациям в лежащей у него на коленях книге Фореля
о муравьях.

Против попытки уплыть зайцем на траулере имелись серьезные
возражения практического характера. Если бы речь шла о стоящем
в оживленном порту большом лайнере, на котором все время,
спускаясь и поднимаясь, толкутся люди, тайком пробраться на
борт было бы делом довольно легким, но в обстановке Роколла оно
вообще не представлялось возможным. На острове оставалось всего
одиннадцать человек, а значит, отсутствие кого-то из них
открылось бы скоро и без особых хлопот. Да и на корабль им
подниматься не разрешалось. Это означает, что едва они
попытаются проскользнуть на борт судна, как их мгновенно
застукают, - и кстати сказать, как им удастся туда попасть,
если на острове нет ни пирса, ни сходней? Не могут же они
попросить, чтобы их подбросили до траулера в судовой шлюпке,
или спуститься в него на кране, держа под мышкой собаку. Это
означает, кроме того, что они не будут знать, куда спрятаться.
Никаких представлений о внутреннем устройстве траулера они не
имели, стало быть, придется им бестолково тыкаться по железным
трапам и коридорам, отыскивая невесть какое убежище и рискуя за
любым поворотом столкнуться с кем-то из моряков.

Что вообще в таких случаях делают, задумался Никки, -
зарываются в уголь в какой-нибудь угольной яме или, еще того
хуже, в рыбу? И как они держат рыбу - насыпью, подобно углю,
или в каких-нибудь холодильниках, - и есть ли на траулере
"спасательные шлюпки", под брезентами которых, как он знал,
обыкновенно прячутся безбилетные пассажиры?

Нет. Здравый смысл говорил ему, что как ни легко в
приключенческой истории укрыться на чужом корабле, в жизни это