и тоскливая и злобная гармоника, а к гармонике присоединяются и
сердитые и печальные голоса и ноют, ноют. О нет, это не под полом!
Зачем же гаснет комнатка, зачем на страницах наступает зимняя ночь
над Днепром, зачем выступают лошадиные морды, а над ними лица людей в
папахах. И вижу я острые шашки, и слышу я душу терзающий
свист.
за ним, я напрягаю зрение и вижу: сверкнуло сзади человека, выстрел,
он, охнув, падает навзничь, как будто острым ножом его спереди
ударили в сердце. Он неподвижно лежит, и от головы растекается черная
лужица. А в высоте луна, а вдали цепочкой грустные, красноватые
огоньки в селении.
страницу... А как бы фиксировать эти фигурки? Так, чтобы они не ушли
уже более никуда?
ее описать?
писать не следует. Вот: картинка загорается, картинка расцвечивается.
Она мне нравится? Чрезвычайно. Стало быть, я и пишу: картинка первая.
Я вижу вечер, горит лампа. Бахрома абажура. Ноты на рояле раскрыты.
Играют "Фауста". Вдруг "Фауст" смолкает, но начинает играть гитара.
Кто играет? Вон он выходит из дверей с гитарой в руке.
Слышу - напевает. Пишу - напевает.
вечеринки, ни в театр ходить не нужно.
этой ночи я понял, что сочиняю пьесу.
была разработана. Герои мои и двигались, и ходили, и
говорили.
Ильчина.
продолжать повествование с того момента, когда я встретился с
Ильчиным.
- Да, - хитро и таинственно прищуриваясь, повторил Ильчин, - я ваш
роман прочитал.
озаряемого, то потухающего. За окнами хлестала вода. Впервые в жизни
я видел перед собою читателя.
на роман.
Дружных.
рассмотреть меня.
продолжал:
были?
Москве.
возбуждаю в Ильчине веселое изумление.
Ильчин, - и дал мне книжку. Прекрасный роман.
Ильчину.
Ильчин, от таинственности прищуривая левый глаз, - из этого романа вам
нужно сделать пьесу!
ухо и еще сильнее прищурился. Он даже, кажется, не поверил сначала
такому совпадению, но справился с собою.
останавливаясь ни на секунду. Вы Мишу Панина
знаете?
напечатана только треть романа, а знать продолжение до
зарезу необходимо, мне следует
прочитать по рукописи это продолжение ему и Мише, а также Евлампии
Петровне, и, наученный опытом, уже не спросил, знаю ли я ее, а
объяснил сам, что это женщина-режиссер.
Ильчина.
замечательно! А?
предчувствиями.А Ильчин говорил:
обломать... А?
глазах у него написалось: "Вот дитя природы!"
знаете его? Не слыхали, что он стоит во главе Независимого? - И
добавил: - Ну и ну!..
окружающий мир меня волновал чем-то. Как будто в давних сновидениях я
видел его уже, и вот я оказался в нем.
пьяной радости мне понравился этот зал. Небо расчистилось, и вдруг
луч лег на паркет. А потом мы прошли мимо странных дверей, и, видя
мою заинтересованность, Ильчин соблазнительно поманил меня пальцем
внутрь. Шаги пропали, настало беззвучие и полная подземная тьма.
Спасительная рука моего спутника вытащила меня, в продолговатом
разрезе посветлело искусственно - это спутник мой раздвинул другие
портьеры, и мы оказались в маленьком зрительном зале мест на триста.
Под потолком тускло горело две лампы в люстре, занавес был открыт, и
сцена зияла. Она была торжественна, загадочна и пуста. Углы ее
заливал мрак, а в середине, поблескивая чуть-чуть, высился золотой,
поднявшийся на дыбы, конь.
потом он оказался у другого уха и продолжал: - У молодежи пьеска
разойдется, лучше требовать нельзя. Вы не смотрите, что зал кажется
маленьким, на самом деле он большой, а сборы здесь, между прочим,
полные. А если старика удастся переупрямить, то, чего доброго, не
пошла бы она и на большую сцену! А?
вздрагивало от предчувствий, - но почему он совсем не
то говорит? Право, не важны эти большие сборы, а важен только
этот золотой конь, и чрезвычайно интересен загадочнейший старик,
которого нужно уламывать и переупрямить для того, чтобы пьеса
пошла..."
вслух.
записочку:
место на "Фаворита".
и я с волнением покинул здание, унося первую в жизни своей
контрамарку.
работал над пьесой, причем в дневном свете картинки из страниц уже не
появлялись, коробка раздвинулась до размеров учебной
сцены.
конем.
Да это меня и не интересовало. Но была какая-то необъяснимая прелесть