инственно мелькали зарницы, озаряя темные горницы; перепел бил где-то
далеко в росистой степи. Предостерегающе-тревожно крякала проснувшаяся
на пруде утка...
гуливали... Одна заря выгонит, другая загонит...
щать. А то прямо жуть, все думается: либо к беде какой? И все барышню
пугает. А она ведь до смерти пуглива!
Да все лютее с нами, с девками, да все сердитей с братцами...
дедушка померли, как вошли в силу молодые господа и женился покойник
Петр Петрович. Горячие все были - чистый порох!
ло-то всего-навсего, что приказали Петр Петрович голову мне овечьими
ножницами оболванить, затрапезную рубаху надеть да на хутор отправить...
талья порою с удивительной прямотой и тщательностью; но порою запина-
лась, что-то думала; потом легонько вздыхала, и по голосу, не видя лица
в сумраке, мы понимали, что она грустно усмехается:
"Пел на грех, на беду соловей во саду..." А, известно, дело мое было де-
вичье...
саду - песню томную... Глупой спать не давал - в ночку темную..."
ву... не сравнять же с серым однодворцем! Как повез меня Евсей Бодуля,
отупела я от горя и страху... В городе чуть не задохнулась с непривычки.
А как выехали в степь, таково мне нежно да жалостно стало! Метнулся офи-
цер навстречу, похожий на них,- крикнула я, да и замертво! А пришедчи в
себя, лежу этак в телеге и думаю: хорошо мне теперь, ровно в царстве не-
бесном!
пелись мы страсти с ними! Им бы жить да поживать теперь, как надобно, а
оне погордилися, да и тронулись... Как любил их Войткевич-то! Ну, да вот
поди ж ты!
ту пору были пылкие... Да зато прежние-то господа нашим братом не брез-
говали. Бывалыча, папаша ваш накажут Герваську в обед, - энтого и следо-
вало! - а вечером, глядь, уж на дворне жируют, на балалайках с ним жун-
дят...
вый. Все стихи ей читал, все напугивал: мол, помру и приду за тобой...
чен, - не веселый, бог с ним. Вот извольте послушать мои глупые слова...
ние...
рость переселился из-под Курска в Суходол: не любил наших мест, их глу-
ши, лесов. Да, ведь это вошло в пословицу: "В старину везде леса бы-
ли..." Люди, пробиравшиеся лет двести тому назад по нашим дорогам, про-
бирались сквозь густые леса. В лесу терялись и речка Каменка, и те вер-
хи, где протекала она, и деревня, и усадьба, и холмистые поля вокруг.
Однако уже не то было при дедушке. При дедушке картина была иная: полус-
тепной простор, голые косогоры, на полях - рожь, овес, греча, на большой
дороге - редкие дуплистые ветлы, а по суходольскому верху - только белый
голыш. От лесов остался один Трошин лесок. Только сад был, конечно, чу-
десный: широкая аллея в семьдесят раскидистых берез, вишенники, тонувшие
в крапиве, дремучие заросли малины, акации, сирени и чуть не целая роща
серебристых тополей на окраинах, сливавшихся с хлебами. Дом был под со-
ломенной крышей, толстой, темной и плотной. И глядел он на двор, по сто-
ронам которого шли длиннейшие службы и людские в несколько связей, а за
двором расстилался бесконечный зеленый выгон и широко раскидывалась
барская деревня, большая, бедная и - беззаботная.
хозяйственны, не жадны. Семен Кириллыч, братец дедушки, разделялись с
нами: себе взяли что побольше да полутче, престольную вотчину, нам
только Сошки, Суходол да четыреста душ прикинули. А из четырех-то сот
чуть не половина разбежалася...
помешался он после того, как на него, заснувшего на ковре в саду, под
яблоней, внезапно сорвавшийся ураган обрушил целый ливень яблок. А на
дворне, по словам Натальи, объясняли слабоумие деда иначе: тем, что тро-
нулся Петр Кириллыч от любовной тоски после смерти красавицы бабушки,
что великая гроза прошла над Суходолом перед вечером того дня. И доживал
Петр Кириллыч, - сутулый брюнет, с черными, внимательно-ласковыми глаза-
ми, немного похожий на тетю Тоню, - в тихом помешательстве. Денег, по
словам Натальи, прежде не знали, куда девать, и вот он, в сафьяновых са-
пожках и пестром архалуке, заботливо и неслышно бродил по дому и, огля-
дываясь, совал в трещины дубовых бревен золотые.
- Надежнее, друзья мои, надежнее... Ну, а за всем тем - воля ваша: не
хочете - я не буду...
все ждал чьего-то приезда, хотя соседи почти никогда не бывали в Суходо-
ле; или жаловался на голод, и сам мастерил себе тюрю - неумело толок и
растирал в деревянной чашке зеленый лук, крошил туда хлеб, лил густой
пенящийся суровец и сыпал столько крупной серой соли, что тюря оказыва-
лась горькой и есть ее было не под силу. Когда же, после обеда, жизнь в
усадьбе замирала, все разбредались по излюбленным углам и надолго засы-
пали, не знал куда деваться одинокий, даже по ночам мало спавший Петр
Кириллыч. И, не выдержав одиночества, начинал заглядывать в спальни,
прихожие, девичьи и осторожно окликать спящих:
торопливо успокаивал:
грубый,- а через десять минут снова появлялся на пороге и снова еще ос-
торожнее окликал, выдумывая, что по деревне кто-то проехал с ямщицкими
колокольчиками, - "уж не Петенька ли из полка в побывку", - или что за-
ходит страшная градовая туча.
Я-то еще девчонкой простоволосой была, ну, а все-таки помню-с. Дом у нас
какой-то черный был... невеселый, господь с ним. А день летом - год.
Дворни девать было некуды... одних лакеев пять человек... Да, известно,
започивают после обеда молодые господа, а за ними и мы, холопы верные,
слуги примерные. И тут уж Петр Кириллыч не приступайся к нам, - особливо
к Герваське. "Лакеи! Лакеи! Вы спите?" А Герваська подымет голову с ла-
ря, да и спрашивает: "А хочешь, я тебе сейчас крапивы в мотню набью?" -
"Да ты кому ж это говоришь-то, бездельник ты этакий?" - "Домовому, су-
дарь: спросонья..." Ну вот, Петр Кириллыч и пойдут опять по залу, по
гостиной и все в окна, в сад заглядывают: не видно ли тучи? А грозы, и
правда, куда как часто в старину сбирались. Да и грозы-то великие. Как,
бывалыча, дело после обеда, так и почнет орать иволга, и пойдут из-за
Роллинс Джеймс
Сапковский Анджей
Панов Вадим
Сертаков Виталий
Березин Федор
Шилова Юлия