твоим почтением!" Но так как гостеприимство у нас в таком ходу, что и
скряга не в силах преступить его законов, то он прибавил тут же несколько
внятнее: "Прошу покорнейше садиться!"
них мало вижу проку. Завели пренеприличный обычай ездить друг к другу, а в
хозяйстве-то упущения... да и лошадей их корми сеном! Я давно уж отобедал,
а кухня у меня низкая, прескверная, и труба-то совсем развалилась: начнешь
топить, еще пожару наделаешь.
Собакевича перехватил ватрушку да ломоть бараньего бока".
продолжал Плюшкин. - Да и в самом деле, как приберетесь его? землишка
маленькая, мужик ленив, работать не любит, думает, как бы в кабак... того и
гляди, пойдешь на старости лет по миру!
более тысячи душ.
который это сказывал! Он, пересмешник видно, хотел пошутить над вами. Вот,
бают, тысячи душ, а поди-тка сосчитай, а и ничего не начтешь! Последние три
года проклятая горячка выморила у меня здоровенный куш мужиков.
подачи последней ревизии?
времени до ста двадцати наберется.
несколько рот от изумления.
Плюшкин. Он, казалось, обиделся таким почти радостным восклицанием. Чичиков
заметил, что в самом деле неприлично подобное безучастие к чужому горю, и
потому вздохнул тут же и сказал, что соболезнует.
возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся, говорит -
родственник: "Дядюшка, дядюшка!" - и в руку целует, а как начнет
соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. С лица весь красный:
пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в
офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и
соболезнует!
рода, как капитанское, и что он не пустыми словами, а делом готов доказать
его и, не откладывая дела далее, без всяких обиняков, тут же изъявил
готовность принять на себя обязанность платить подати за всех крестьян,
умерших такими несчастными случаями. Предложение, казалось, совершенно
изумило Плюшкина. Он, вытаращив глаза, долго смотрел на него и наконец
спросил:
что-нибудь кушал. - Да ведь как же? Ведь это вам самим-то в убыток?
радости, что у него из носа выглянул весьма некартинно табак, на образец
густого копия, и полы халата, раскрывшись, показали платье, не весьма
приличное для рассматриванья. - Вот утешили старика! Ах, господи ты мой!
ах, святители вы мои!.. - Далее Плюшкин и говорить не мог. Но не прошло и
минуты, как эта радость, так мгновенно показавшаяся на деревянном лице его,
так же мгновенно и прошла, будто ее вовсе не бывало, и лицо его вновь
приняло заботливое выражение Он даже утерся платком и, свернувши его в
комок, стал им возить себя по верхней губе.
год беретесь платить за них подать? и деньги будете выдавать мне или в
казну?
они были живые и как бы вы их мне продали.
кушать губами. - Ведь вот купчую крепость - вс° издержки. Приказные такие
бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а
теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое
сребролюбие! Я не знаю, как священники-то не обращают на это внимание;
сказал бы какое-нибудь поучение: ведь что ни говори, а против слова-то
божия не устоишь.
же, что, из уважения к нему, он готов принять даже издержки по купчей на
свой счет.
заключил, что гость должен быть совершенно глуп и только прикидывается,
будто служил по статской, а, верно, был в офицерах и волочился за
актерками. При всем том он, однако ж, не мог скрыть своей радости и пожелал
всяких утешений не только ему, но даже и деткам его, не спросив, были ли
они у него, или нет. Подошел к окну, постучал он пальцами в стекло и
закричал: "Эй, Прошка!" Чрез минуту было слышно. что кто-то вбежал впопыхах
в сени, долго возился там и стучал сапогами, наконец дверь отворилась и
вошел Прошка, мальчик лет тринадцати, в таких больших сапогах, что, ступая,
едва не вынул из них ноги. Почему у Прошки были такие большие сапоги, это
можно узнать сейчас же: у Плюшкина для всей дворни, сколько ни было ее в
доме, были одни только сапоги, которые должны были всегда находиться в
сенях. Всякий призываемый в барские покои обыкновенно отплясывал через весь
двор босиком, но, входя в сени, надевал сапоги и таким уже образом являлся
в комнату. Выходя из комнаты, он оставлял сапоги опять в сенях и
отправлялся вновь на собственной подошве. Если бы кто взглянул из окошка в
осеннее время и особенно когда по утрам начинаются маленькие изморози, то
бы увидел, что вся дворня делала такие скачки, какие вряд ли удастся
выделать на театрах самому бойкому танцовщику.
указывая пальцем на лицо Прошки. - Глуп ведь как дерево, а попробуй
что-нибудь положить, мигом украдет! Ну, чего ты пришел, дурак, скажи, чего?
- Тут он произвел небольшое молчание, на которое Прошка отвечал тоже
молчанием. - Поставь самовар, слышишь, да вот возьми ключ да отдай Мавре,
чтобы пошла в кладовую: там на полке есть сухарь из кулича, который
привезла Александра Степановна, чтобы подали его к чаю!.. Постой, куда же
ты? Дурачина! эхва, дурачила! Бес у тебя в ногах, что ли, чешется?.. ты
выслушай прежде: сухарь-то сверху, чай, поиспортился-, так пусть соскоблит
его ножом да крох не бросает, а снесет в курятник. Да смотри ты, ты не
входи, брат, в кладовую, не то я тебя, знаешь! березовым-то веником; чтобы
для вкуса-то! Вот у тебя теперь славный аппетит, так чтобы еще был получше!
Вот попробуй-ка пойти в кладовую, а я тем временем из окна стану глядеть.
Им ни в чем нельзя доверять, - продолжал он, обратившись к Чичикову, после
того как Прошка убрался вместе с своими сапогами. Вслед за тем он начал и
на Чичикова посматривать подозрительно. Черты такого необыкновенного
великодушия стали ему казаться невероятными, и он подумал про себя: "Ведь
черт его знает, может быть, он просто хвастун, как все эти мотишки; наврет,
наврет, чтобы поговорить да напиться чаю, а потом и уедет!" А потому из
предосторожности и вместе желая несколько поиспытать его, сказал он, что
недурно бы совершить купчую поскорее, потому что-де в человеке не уверен:
сегодня жив, а завтра и бог весть.
Сертаков Виталий
Доставалов Александр
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Березин Федор
Вронский Константин