беленькую.
- препустой и преничтожный народ, и половины не стоят.
не даст.
Собакевич.
другим гостям.
Полицеймейстер, точно, был чудотворец: как только услышал он, в чем дело, в
ту ж минуту кликнул квартального, бойкого малого в лакированных ботфортах,
и, кажется, всего два слова шепнул ему на ухо да прибавил только:
"Понимаешь!" - а уж там, в другой комнате, в продолжение того времени, как
гости резалися в вист, появилась на столе белуга, осетры, семга, икра
паюсная, икра свежепросольная, селедки, севрюжки, сыры, копченые языки и
балыки, - это все было со стороны рыбного ряда. Потом появились прибавления
с хозяйской стороны, изделия кухни: пирог с головизною, куда вошли хрящ и
щеки девятипудового осетра, другой пирог - с груздями, пряженцы, маслянцы,
взваренцы. Полицеймейстер был некоторым образом отец и благотворитель в
городе. Он был среди граждан совершенно как в родной семье, а в лавки и в
гостиный двор наведывался, как в собственную кладовую. Вообще он сидел, как
говорится, на своем месте и должность свою постигнул в совершенстве. Трудно
было даже и решить, он ли был создан для места, или место для него. Дело
было так поведено умно, что он получал вдвое больше доходов противу всех
своих предшественников, а между тем заслужил любовь всего города. Купцы
первые его очень любили, именно за то, что не горд; и точно, он крестил у
них детей, кумился с ними и хоть драл подчас с них сильно, но как-то
чрезвычайно ловко: и по плечу потреплет, и засмеется, и чаем напоит,
пообещается и сам прийти поиграть в шашки, расспросит обо всем: как
делишки, что и как. Если узнает, что детеныш как-нибудь прихворнул, и
лекарство присоветует, - словом, молодец! Поедет на дрожках, даст порядок,
а между тем и словцо промолвит тому-другому: "Что, Михеич нужно бы нам с
тобою доиграть когда-нибудь в горку". - "Да, Алексей Иванович, - отвечал
тот, снимая шапку, - нужно бы". - "Ну, брат, Илья Парамоныч, приходи ко мне
поглядеть рысака: в обгон с твоим пойдет, да и своего заложи в беговые;
попробуем". Купец, который на рысаке был помешан, улыбался на это с
особенною, как говорится, охотою и, поглаживая бороду, говорил: "Попробуем,
Алексей Иванович!" Даже все сидельцы обыкновенно в это время, снявши шапки,
с удовольствием посматривали друг на друга и как будто бы хотели сказать:
"Алексей Иванович хороший человек!" Словом, он успел приобресть совершенную
народность, и мнение купцов было такое, что Алексей Иванович "хоть оно и
возьмет, но зато уж никак тебя не выдаст".
окончить вист после завтрака, и все пошли в ту комнату, откуда несшийся
запах давно начинал приятным образом щекотать ноздри гостей и куда уже
Собакевич давно заглядывал в дверь, наметив издали осетра, лежавшего в
стороне на большом блюде. Гости, выпивши по рюмке водки темного оливкового
цвета, какой бывает только на сибирских прозрачных камнях, из которых режут
на Руси печати, приступили со всех сторон с вилками к столу и стали
обнаруживать, как говорится, каждый свой характер и склонности, налегая кто
на икру, кто на семгу, кто на сыр. Собакевич, оставив без всякого внимания
все эти мелочи, пристроился к осетру, и, покамест те пили, разговаривали и
ели, он в четверть часа с небольшим доехал его всего, так что когда
полицеймейстер вспомнил было о нем и, сказавши: "А каково вам, господа
покажется вот это произведенье природы?" - подошел было к нему с вилкою
вместе с другими, то увидел, что от произведенья природы оставался всего
один хвост; а Собакевич пришипился так, как будто и не он, и, подошедши к
тарелке, которая была подальше прочих, тыкал вилкою в какую-то сушеную
маленькую рыбку. Отделавши осетра, Собакевич сел в кресла и уж более не ел,
не пил, а только жмурил и хлопал глазами. Полицеймейстер, кажется, не любил
жалеть вина; тостам не было числа. Первый тост был выпит, как читатели,
может быть, и сами догадаются, за здоровье нового херсонского помещика,
потом за благоденствие крестьян его и счастливое их переселение, потом за
здоровье будущей жены его, красавицы, что сорвало приятную улыбку с уст
нашего героя. Приступили к нему со всех сторон и стали упрашивать
убедительно остаться хоть на две недели в городе:
выхолаживать: на порог, да и назад! нет, вы проведите время с нами! Вот мы
вас женим: не правда ли, Иван Григорьевич, женим его?
руками и ногами, мы вас женим! Нет, батюшка, попали сюда, так не жалуйтесь.
Мы шутить не любим.
Чичиков, - женитьба еще не такая вещь, чтобы того, была бы невеста.
- И все подошли к нему чокаться с бокалами в руках.
были позадорнее, и вновь перечокались; потом полезли в третий раз чокаться,
перечокались и в третий раз. В непродолжительное время всем сделалось
весело необыкновенно. Председатель, который был премилый человек, когда
развеселялся, обнимал несколько раз Чичикова, произнеся в излиянии
сердечном: "Душа ты моя! маменька моя!" - и даже, щелкнув пальцами, пошел
приплясывать вокруг него, припевая известную песню: "Ах ты такой и этакой
камаринский мужик". После шампанского раскупорили венгерское, которое
придало еще более духу и развеселило общество. Об висте решительно
позабыли; спорили, кричали, говорили обо всем: об политике, об военном даже
деле, излагали вольные мысли, за которые в другое время сами бы высекли
своих детей. Решили тут же множество самых затруднительных вопросов.
Чичиков никогда не чувствовал себя в таком веселом расположении, воображал
себя уже настоящим херсонским помещиком, говорил об разных улучшениях: о
трехпольном хозяйстве, о счастии и блаженстве двух душ, и стал читать
Собакевичу послание в стихах Вертера к Шарлотте, на которое тот хлопал
только глазами, сидя в креслах, ибо после осетра чувствовал большой позыв
ко сну. Чичиков смекнул и сам, что начал уже слишком развязываться,
попросил экипажа и воспользовался прокурорскими дрожками. Прокурорский
кучер, как оказалось в дороге, был малый опытный, потому что правил одной
только рукой, а другую засунув назад, придерживал ею барина. Таким образом,
уже на прокурорских дрожках доехал он к себе в гостиницу, где долго еще у
него вертелся на языке всякий вздор: белокурая невеста с румянцем и ямочкой
на правой щеке, херсонские деревни, капиталы. Селифану даже были даны
кое-какие хозяйственные приказания: собрать всех вновь переселившихся
мужиков, чтобы сделать всем лично поголовную перекличку. Селифан молча
слушал очень долго и потом вышел из комнаты, сказавши Петрушке:"Ступай
раздевать барина!" Петрушка принялся снимать с него сапоги и чуть не стащил
вместе с ними на пол и самого барина. Но наконец сапоги были сняты, барин
разделся как следует и, поворочавшись несколько времени на постеле, которая
скрыпела немилосердно, заснул решительно херсонским помещиком. А Петрушка
между тем вынес на коридор панталоны и фрак брусничного цвета с искрой,
который, растопыривши на деревянную вешалку, начал бить хлыстом и щеткой,
напустивши пыли на весь коридор. Готовясь уже снять их, он взглянул с
галереи вниз и увидел Селифана, возвращавшегося из конюшни. Они встретились
взглядами и чутьем поняли друг друга: барин-де завалился спать, можно и
заглянуть кое-куда. Тот же час, отнесши в комнату фрак и панталоны,
Петрушка сошел вниз, и оба пошли вместе, не говоря друг другу ничего о цели
путешествия и балагуря дорогою совершенно о постороннем. Прогулку сделали
они недалекую: именно, перешли только на другую сторону улицы, к дому,
бывшему насупротив гостиницы, и вошли в низенькую стеклянную закоптившуюся
дверь, приводившую почти в подвал, где уже сидело за деревянными столами
много всяких: и бривших и не бривших бороды, и в нагольных тулупах и просто
в рубахе, а кое-кто и во фризовой шинели. Что делали там Петрушка с
Селифаном, бог их ведает, но вышли они оттуда через час, взявшись за руки,
сохраняя совершенное молчание, оказывая друг другу большое внимание и
предостерегая взаимно от всяких углов. Рука в руку, не выпуская друг друга,
они целые четверть часа взбирались на лестницу, наконец одолели ее и
взошли. Петрушка остановился с минуту перед низенькою своею кроватью,
придумывая, как бы лечь приличнее, и лег совершенно поперек, так что ноги
его упирались в пол. Селифан лег и сам на той же кровати, поместив голову у
Петрушки на брюхе и позабыв о том, что ему следовало спать вовсе не здесь,
Прозоров Александр
Сертаков Виталий
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Майер Стефани
Лукьяненко Сергей