имели самые крепкие и приятные для глаз формы (нужно заметить, что вообще
все дамы города N. были несколько полны, но шнуровались так искусно и имели
такое приятное обращение, что толщины никак нельзя было приметить). Все
было у них придумано и предусмотрено с необыкновенною осмотрительностию;
шея, плечи были открыты именно настолько, насколько нужно, и никак не
дальше; каждая обнажила свои владения до тех пор, пока чувствовала по
собственному убеждению, что они способны погубить человека; остальное все
было припрятано с необыкновенным вкусом: или какой-нибудь легонький
галстучек из ленты, или шарф легче пирожного, известного под именем
"поцелуя", эфирно обнимал шею, или выпущены были из-за плеч, из-под платья,
маленькие зубчатые стенки из тонкого батиста, известные под именем
"скромностей". Эти "скромности" скрывали напереди и сзади то, что уже не
могло нанести гибели человеку, а между тем заставляли подозревать, что
там-то именно и была самая погибель. Длинные перчатки были надеты не вплоть
до рукавов, но обдуманно оставляли обнаженными возбудительные части рук
повыше локтя, которые у многих дышали завидною полнотою; у иных даже
лопнули лайковые перчатки, побужденные надвинуться далее, - словом,
кажется, как будто на всем было написано: нет, это не губерния, это
столица, это сам Париж! Только местами вдруг высовывался какой-нибудь не
виданный землею чепец или даже какое-то чуть не павлиное перо в противность
всем модам, по собственному вкусу. Но уж без этого нельзя, таково свойство
губернского города: где-нибудь уж он непременно оборвется. Чичиков, стоя
перед ними, думал: "Которая, однако же, сочинительница письма?" - и высунул
было вперед нос; но по самому носу дернул его целый ряд локтей, обшлагов,
рукавов, концов лент, душистых шемизеток и платьев. Галопад летел во всю
пропалую: почтмейстерша, капитан-исправник, дама с голубым пером, дама с
белым пером, грузинский князь Чипхайхилидзев, чиновник из Петербурга,
чиновник из Москвы, француз Куку, Перхуновский, Беребендовский - все
поднялось и понеслось.
назад, и как только дамы расселись по местам, он вновь начал выглядывать:
нельзя ли по выражению в лице и в глазах узнать, которая была
сочинительница; но никак нельзя было узнать ни по выражению в лице, ни по
выражению в глазах, которая была сочинительница. Везде было заметно такое
чуть-чуть обнаруженное, такое неуловимо-тонкое, у! какое тонкое!.. "Нет, -
сказал сам в себе Чичиков, - женщины, это такой предмет... - Здесь он и
рукой махнул: - просто и говорить нечего! Поди-ка попробуй рассказать или
передать все то, что бегает на их лицах, все те излучинки, намеки, - а вот
просто ничего не передашь. Одни глаза их такое бесконечное государство, в
которое заехал человек - и поминай как звали! Уж его оттуда ни крючком,
ничем не вытащишь. Ну попробуй, например, рассказать один блеск их:
влажный, бархатный, сахарный. Бог их знает какого нет еще! и жесткий, и
мягкий, и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, или без неги,
но пуще, нежели в неге - так вот зацепит за сердце, да и поведет по всей
душе, как будто смычком. Нет, просто не приберешь слова: галант°рная
половина человеческого рода, да и ничего больше!"
улице. Что ж делать? Таково на Руси положение писателя! Впрочем, если слово
из улицы попало в книгу, не писатель виноват, виноваты читатели, и прежде
всего читатели высшего общества: от них первых не услышишь ни одного
порядочного русского слова, а французскими, немецкими и английскими они,
пожалуй, наделят в таком количестве, что и не захочешь, и наделят даже с
сохранением всех возможных произношений: по-французски в нос картавя,
по-английски произнесут как следует птице, и даже физиономию сделают
птичью, и даже посмеются над тем, кто не сумеет сделать птичьей физиономии;
а вот только русским ничем не наделят, разве из патриотизма выстроят себе
на даче избу в русском вкусе. Вот каковы читатели высшего сословия, а за
ними и все причитающие себя к высшему сословию! А между тем какая
взыскательность! Хотят непременно, чтобы все было написано языком самым
строгим, очищенным и благородным, - словом, хотят, чтобы русский язык сам
собою опустился вдруг с облаков, обработанный как следует, и сел бы им
прямо на язык, а им бы больше ничего, как только разинуть рты да выставить
его. Конечно, мудрена женская половина человеческого рода; но почтенные
читатели, надо признаться, бывают еще мудренее.
из дам была сочинительница письма. Попробовавши устремить внимательнее
взор, он увидел, что с дамской стороны тоже выражалось что-то такое,
ниспосылающее вместе и надежду, и сладкие муки в сердце бедного смертного,
что он наконец сказал: "Нет, никак нельзя угадать!" Это, однако же, никак
не уменьшило веселого расположения духа, в котором он находился. Он
непринужденно и ловко разменялся с некоторыми из дам приятными словами,
подходил к той и другой дробным мелким шагом, или, как говорят, семенил
ножками, как обыкновенно делают маленькие старички щеголи на высоких
каблуках, называемые мышиными жеребчиками, забегающие весьма проворно около
дам. Посеменивши с довольно ловкими поворотами направо и налево, он
подшаркнул тут же ножкой в виде коротенького хвостика или наподобие
запятой. Дамы были очень довольны и не только отыскали в нем кучу
приятностей и любезностей, но даже стали находить величественное выражение
в лице, что-то даже марсовское и военное, что, как известно, очень нравится
женщинам. Даже из-за него уже начинали несколько ссориться: заметивши, что
он становился обыкновенно около дверей, некоторые наперерыв спешили занять
стул поближе к дверям, и когда одной посчастливилось сделать это прежде, то
едва не произошла пренеприятная история, и многим, желавшим себе сделать то
же, показалась уже чересчур отвратительною подобная наглость.
и закружили его своими разговорами, подсыпая кучу самых замысловатых и
тонких аллегорий, которые все нужно было разгадывать, отчего даже выступил
у него на лбу пот, - что он позабыл исполнить долг приличия и подойти
прежде всего к хозяйке. Вспомнил он об этом уже тогда, когда услышал голос
самой губернаторши, стоявшей перед ним уже несколько минут. Губернаторша
произнесла несколько ласковым и лукавым голосом с приятным потряхиванием
головы: "А, Павел Иванович, так вот как вы!.." В точности не могу передать
слов губернаторши, но было сказано что-то исполненное большой любезности, в
том духе, в котором изъясняются дамы и кавалеры в повестях наших светских
писателей, охотников описывать гостиные и похвалиться знанием высшего тона,
в духе того, что "неужели овладели так вашим сердцем, что в нем нет более
ни места, ни самого тесного уголка для безжалостно позабытых вами". Герой
наш поворотился в ту ж минуту к губернаторше и уже готов был отпустить ей
ответ, вероятно ничем не хуже тех, какие отпускают в модных повестях
Звонские, Линские, Лидипы, Гремины и всякие ловкие военные люди, как,
невзначай поднявши глаза, остановился вдруг, будто оглушенный ударом.
молоденькую шестнадцатилетнюю девушку, свеженькую блондинку с тоненькими и
стройными чертами лица, с остреньким подбородком, с очаровательно
круглившимся овалом лица, какое художник взял бы в образец для мадонны и
какое только редким случаем попадается на Руси, где любит все оказаться в
широком размере, вс° что ни есть: и горы и леса и степи, и лица и губы и
ноги; ту самую блондинку, которую он встретил на дороге, ехавши от
Ноздрева, когда, по глупости кучеров или лошадей, их экипажи так странно
столкнулись, перепутавшись упряжью, и дядя Митяй с дядею Миняем взялись
распутывать дело. Чичиков так смешался, что не мог произнести ни одного
толкового слова, и пробормотал черт знает что такое, чего бы уж никак не
сказал ни Гремин, ни Зяонский, ни Лидин.
только что выпущена
попробовал еще кое-что прибавить, но кое-что совсем не вышло. Губернаторша,
сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим
гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как
человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами,
расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился вспомнив, что
он позабыл что-то, и уж тогда глупее ничего не может быть такого человека:
вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что
позабыл он, - не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги
тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух
шепчет ему в уши, что он позабыл что-то. И вот уже глядит он растерянно и
смущенно на движущуюся толпу перед ним, на летающие экипажи, на кивера и
ружья проходящего полка, на вывеску - и ничего хорошо не видит. Так и
Чичиков вдруг сделался чуждым всему, что ни происходило вокруг него. В это
время из дамских благовонных уст к нему устремилось множество намеков и
вопросов, проникнутых насквозь тонкостию и любезностию. "Позволено ли нам,
бедным жителям земли, быть так дерзкими, чтобы спросить вас, о чем
мечтаете?" - "Где находятся те счастливые места, в которых порхает мысль
ваша?" - "Можно ли знать имя той, которая погрузила вас в эту сладкую
долину задумчивости?" Но он отвечал на все решительным невниманием, и
приятные фразы канули, как в воду. Он даже до того был неучтив, что скоро
ушел от них в другую сторону, желая повысмотреть, куда ушла губернаторша с
своей дочкой. Но дамы, кажется, не хотели оставить его так скоро; каждая
внутренно решилась употребить всевозможные орудия, столь опасные для сердец
наших, и пустить в ход все, что было лучшего. Нужно заметить, что у
некоторых дам, - я говорю у некоторых, это не то, что у всех, - есть
маленькая слабость: если они заметят у себя что-нибудь особенно хорошее лоб
ли, рот ли, руки ли, то уже думают, что лучшая часть лица их так первая и
Посняков Андрей
Корнев Павел
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Сертаков Виталий