полупьяные, крикливые, беспокойные...
трактире сливался в одну ноту, и казалось, что это рычит какое-то огромное
животное, оно, обладая сотней разнообразных голосов, раздраженно, слепо
рвется вон из этой каменной ямы и не находит выхода на волю... Гаврила
чувствовал, как в его тело всасывается что-то опьяняющее и тягостное, от
чего у него кружилась голова и туманились глаза, любопытно и со страхом
бегавшие по трактиру...
Гаврила опьянел. Ему стало весело и хотелось сказать что-нибудь приятное
своему хозяину, который - славный человек! - так вкусно угостил его. Но
слова, целыми волнами подливавшиеся ему к горлу, почему-то не сходили с
языка, вдруг отяжелевшего.
тебя!.. а?..
колебаться ровными, волнообразными движениями. Это было неприятно, и от
этого тошнило. Лицо у него сделалось глупо восторженное. Пытаясь сказать
что-нибудь, он смешно шлепал губами и мычал. Челкаш, пристально поглядывая
на него, точно вспоминал что-то, крутил свои усы и все улыбался хмуро.
не смог и, крепко обругавшись, засмеялся бессмысленным смехом пьяного.
на него пристально, зорко и задумчиво. Он видел перед собою человека, жизнь
которого попала в его волчьи лапы. Он, Челкаш, чувствовал себя в силе
повернуть ее и так и этак. Он мог разломать ее, как игральную карту, и мог
помочь ей установиться в прочные крестьянские рамки. Чувствуя себя
господином другого, он думал о том, что этот парень никогда не изопьет такой
чаши, какую судьба дала испить ему, Челкашу... И он завидовал и сожалел об
этой молодой жизни, подсмеивался над ней и даже огорчался за нее,
представляя, что она может еще раз попасть в такие руки, как его... И все
чувства в конце концов слились у Челкаша в одно - нечто отеческое и
хозяйственное. Малого было жалко, и малый был нужен. Тогда Челкаш взял
Гаврилу под мышки и, легонько толкая его сзади коленом, вывел на двор
трактира, где сложил на землю в тень от поленницы дров, а сам сел около него
и закурил трубку. Гаврила немного повозился, помычал и заснул.
веслами.
место.
флотилии парусных барок, нагруженных дубовой клепкой, и больших турецких
фелюг, занятых пальмой, сандалом и толстыми кряжами кипариса.
было покойно, черно и густо, как масло. Оно дышало влажным соленым ароматом
и ласково звучало, плескаясь от борта судов о берег, чуть-чуть покачивая
лодку Челкаша. На далекое пространство от берега с моря подымались темные
остовы судов, вонзая в небо острые мачты с разноцветными фонарями на
вершинах. Море отражало огни фонарей и было усеяно массой желтых пятен. Они
красиво трепетали на его бархате, мягком, матово-черном. Море спало
здоровым, крепким сном работника, который сильно устал за день.
барками, она быстро поплыла по скользкой воде, и вода под ударами весел
загоралась голубоватым фосфорическим сиянием, - длинная лента его, мягко
сверкая, вилась за кормой.
протянул Гавриле бутылку.
бесшумно и легко вертясь среди судов... Вдруг она вырвалась из их толпы, и
море - бесконечное, могучее - развернулось перед ними, уходя в синюю даль,
где из вод его вздымались в небо горы облаков - лилово-сизых, с желтыми
пуховыми каймами по краям, зеленоватых, цвета морской воды, и тех скучных,
свинцовых туч, что бросают от себя такие тоскливые, тяжелые тени. Облака
ползли медленно, то сливаясь, то обгоняя друг друга, мешали свои цвета и
формы, поглощая сами себя и вновь возникая в новых очертаниях,
величественные и угрюмые... Что-то роковое было в этом медленном движении
бездушных масс. Казалось, что там, на краю моря, их бесконечно много и они
всегда будут так равнодушно всползать на небо, задавшись злой целью не
позволять ему никогда больше блестеть над сонным морем миллионами своих
золотых очей - разноцветных звезд, живых и мечтательно сияющих, возбуждая
высокие желания в людях, которым дорог их чистый блеск.
веслами по воде. Вода чуть слышно звенела и плескалась под ударами длинных
весел и все блестела теплым голубым светом фосфора.
никогда не пресыщалась созерцанием этой темной широты, бескрайной, свободной
и мощной. И ему было обидно слышать такой ответ на вопрос о красоте того,
что он любил. Сидя на корме, он резал рулем воду и смотрел вперед спокойно,
полный желания ехать долго и далеко по этой бархатной глади.
его душу, оно немного очищало ее от житейской скверны. Он ценил это и любил
видеть себя лучшим тут, среди воды и воздуха, где думы о жизни и сама жизнь
всегда теряют - первые - остроту, вторая - цену. По ночам над морем плавно
носится мягкий шум его сонного дыхания, этот необъятный звук вливает в душу
человека спокойствие и, ласково укрощая ее злые порывы, родит в ней могучие
мечты...
Челкаш вздрогнул.
чувств, которые уничтожил этот парень своим вопросом. Он рассердился.
Знакомое ему острое жжение в груди и у горла передернуло его, он внушительно
и жестко сказал Гавриле:
тебя грести, и греби. А коли будешь языком трепать, будет плохо. Понял?..
ее, и Гаврила беспокойно завозился на скамье.
точно испугалась и пошла быстрыми, нервными толчками, с шумом разрезая воду.
глаза в бледное лицо Гаврилы. Изогнувшийся наклоняясь вперед, он походил на
кошку, готовую прыгнуть. Слышно было злое скрипение зубов и робкое
пощелкивание какими-то костяшками.
два! Пикни только!.. Р-разорву!.. - шипел Челкаш.
усилий.
столпились в разноцветную группу и видны были стволы мачт.
Гавриле, все еще шептавшему молитву:
тебе. Чуешь? Я бы тебя сразу - к рыбам!..
дрожащий от страха, взмолился:
Ай-ай-ай!.. Про-опал я совсем!.. Ну, вспомни бога, отпусти! Что я тебе? Не
могу я этого!.. Не бывал я в таких делах... Первый раз... Господи! Пропаду
ведь я! Как ты это, брат, обошел меня? а? Грешно тебе!.. Душу ведь губишь!..
Ну, дела-а...
вот какой он, Челкаш, грозный человек.
Лукин Евгений
Андреев Николай
Майер Стефани
Роллинс Джеймс
Круз Андрей
Акунин Борис