Ф.М. Достоевский
БЕСЫ
Часть первая
Воспроизводится по изданию: "Бесы. Роман Федора Достоевского. СПБ. 1873", с
исправлениями по журналу "Русский Вестник" 1871, т.т. XCI, ХСII, XCIV, XCV,
XCVI и 1872, т. СП. (с сохранением орфографии). Редакция Б. Томашевского и
К. Халабаева.
Перевод иноязычных выражений - приведен в самом конце.
БЕСЫ
Роман в трех частях
Тут на горе паслось большое стадо свиней, и они просили Его, чтобы позволил
им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней;
и бросилось стадо с крутизны в озеро, и потонуло. Пастухи, увидя
случившееся, побежали и рассказали в городе и по деревням. И вышли жители
смотреть случившееся, и пришедши к Иисусу, нашли человека, из которого
вышли бесы, сидящего у ног Иисусовых, одетого и в здравом уме и ужаснулись.
Видевшие же рассказали им, как исцелился бесновавшийся.
Евангелие от Луки. Глава VIII, 32-36.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
ГЛАВА ПЕРВАЯ.
Вместо введения: несколько подробностей из биографии многочтимого Степана
Трофимовича Верховенского.
I.
Приступая к описанию недавних и столь странных событий, происшедших в
нашем, доселе ничем не отличавшемся городе, я принужден, по неумению моему,
начать несколько издалека, а именно некоторыми биографическими
подробностями о талантливом и многочтимом Степане Трофимовиче Верховенском.
Пусть эти подробности послужат лишь введением к предлагаемой хронике, а
самая история, которую я намерен описывать, еще впереди.
Скажу прямо: Степан Трофимович постоянно играл между нами некоторую особую
и так-сказать гражданскую роль и любил эту роль до страсти, - так даже,
что, мне кажется, без нее и прожить не мог. Не то чтоб уж я его приравнивал
к актеру на театре: сохрани боже, тем более, что сам его уважаю. Тут вс¬
могло быть делом привычки, или, лучше сказать, беспрерывной и благородной
склонности, с детских лет, к приятной мечте о красивой гражданской своей
постановке. Он, например, чрезвычайно любил свое положение "гонимого" и
так-сказать "ссыльного". В этих обоих словечках есть своего рода
классический блеск, соблазнивший его раз навсегда, и, возвышая его потом
постепенно в собственном мнении, в продолжение столь многих лет, довел его
наконец до некоторого весьма высокого и приятного для самолюбия пьедестала.
В одном сатирическом английском романе прошлого столетия, некто Гуливер,
возвратясь из страны лилипутов, где люди были всего в какие-нибудь два
вершка росту, до того приучился считать себя между ними великаном, что и
ходя по улицам Лондона, невольно кричал прохожим и экипажам, чтоб они пред
ним сворачивали и остерегались, чтоб он как-нибудь их не раздавил,
воображая, что он вс¬ еще великан, а они маленькие. За это смеялись над ним
и бранили его, а грубые кучера даже стегали великана кнутьями; но
справедливо ли? Чего не может сделать привычка? Привычка привела почти к
тому же и Степана Трофимовича, но еще в более невинном и безобидном виде,
если можно так выразиться, потому что прекраснейший был человек.
Я даже так думаю, что под конец его все и везде позабыли; но уже никак ведь
нельзя сказать, что и прежде совсем не знали. Бесспорно, что и он некоторое
время принадлежал к знаменитой плеяде иных прославленных деятелей нашего
прошедшего поколения, и, одно время, - впрочем, всего только одну самую
маленькую минуточку, - его имя многими тогдашними торопившимися людьми
произносилось чуть не на ряду с именами Чаадаева, Белинского, Грановского и
только что начинавшего тогда за границей Герцена. Но деятельность Степана
Трофимовича окончилась почти в ту же минуту, как и началась, - так-сказать,
от "вихря сошедшихся обстоятельств". И что же? Не только "вихря", но даже и
"обстоятельств" совсем потом не оказалось, по крайней мере в этом случае. Я
только теперь, на днях, узнал, к величайшему моему удивлению, но зато уже в
совершенной достоверности, что Степан Трофимович проживал между нами, в
нашей губернии, не только не в ссылке, как принято было у нас думать, но
даже и под присмотром никогда не находился. Какова же после этого сила
собственного воображения! Он искренно сам верил всю свою жизнь, что в
некоторых сферах его постоянно опасаются, что шаги его беспрерывно известны
и сочтены, и что каждый из трех сменившихся у нас в последние двадцать лет
губернаторов, въезжая править губернией, уже привозил с собою некоторую
особую и хлопотливую о нем мысль, внушенную ему свыше и прежде всего, при
сдаче губернии. Уверь кто-нибудь тогда честнейшего Степана Трофимовича
неопровержимыми доказательствами, что ему вовсе нечего опасаться, и он бы
непременно обиделся. А между тем это был ведь человек умнейший и
даровитейший, человек так-сказать даже науки, хотя впрочем в науке... ну,
одним словом, в науке он сделал не так много и, кажется, совсем ничего. Но
ведь с людьми науки у нас на Руси это сплошь да рядом случается.
Он воротился из-за границы и блеснул в виде лектора на кафедре университета
уже в самом конце сороковых годов. Успел же прочесть всего только несколько
лекций, и кажется, об аравитянах; успел тоже защитить блестящую диссертацию
о возникавшем было гражданском и ганзеатическом значении немецкого городка
Ганау, в эпоху между 1413 и 1428 годами, а вместе с тем и о тех особенных и
неясных причинах, почему значение это вовсе не состоялось. Диссертация эта
ловко и больно уколола тогдашних славянофилов и разом доставила ему между
ними многочисленных и разъяренных врагов. Потом, - впрочем уже после потери
кафедры, - он успел напечатать (так-сказать в виде отместки и чтоб указать
кого они потеряли) в ежемесячном и прогрессивном журнале, переводившем из
Диккенса и проповедывавшем Жорж-Занда, начало одного глубочайшего
исследования, - кажется, о причинах необычайного нравственного благородства
каких-то рыцарей в какую-то эпоху, или что-то в этом роде. По крайней мере
проводилась какая-то высшая и необыкновенно благородная мысль. Говорили
потом, что продолжение исследования было поспешно запрещено, и что даже
прогрессивный журнал пострадал за напечатанную первую половину. Очень могло
это быть, потому что чего тогда не было? Но в данном случае вероятнее, что
ничего не было, и что автор сам поленился докончить исследование. Прекратил
же он свои лекций об аравитянах потому, что перехвачено было как-то и
кем-то (очевидно, из ретроградных врагов его) письмо к кому-то с изложением
каких-то "обстоятельств"; вследствие чего кто-то потребовал от него
каких-то объяснений. Не знаю, верно ли, но утверждали еще, что в Петербурге
было отыскано в то же самое время какое-то громадное, противоестественное и
противогосударственное общество, человек в тринадцать, и чуть не потрясшее
здание. Говорили, что будто бы они собирались переводить самого Фурье. Как
нарочно в то же самое время в Москве схвачена была и поэма Степана
Трофимовича, написанная им еще лет шесть до сего, в Берлине, в самой первой
его молодости, и ходившая по рукам, в списках, между двумя любителями и у
одного студента. Эта поэма лежит теперь и у меня в столе; я получил ее, не
далее как прошлого года, в собственноручном, весьма недавнем списке, от
самого Степана Трофимовича, с его надписью и в великолепном красном
сафьянном переплете. Впрочем она не без поэзии и даже не без некоторого
таланта; странная, но тогда (то-есть вернее в тридцатые годах) в этом роде
часто пописывали. Рассказать же сюжет затрудняюсь, ибо по правде ничего в
нем не понимаю. Это какая-то аллегория, в лирико-драматической форме и
напоминающая вторую часть Фауста. Сцена открывается хором женщин, потом
хором мужчин, потом каких-то сил, и в конце всего хором душ, еще не живших,
но которым очень бы хотелось пожить. Все эти хоры поют о чем-то очень
неопределенном, большею частию о чьем-то проклятии, но с оттенком высшего
юмора. Но сцена вдруг переменяется, и наступает какой-то "Праздник жизни"
на котором поют даже насекомые, является черепаха с какими-то латинскими
сакраментальными словами, и даже, если припомню, пропел о чем-то один
минерал, - то-есть предмет уже вовсе неодушевленный. Вообще же все поют
беспрерывно, а если разговаривают, то как-то неопределенно бранятся, но
опять-таки с оттенком высшего значения. Наконец сцена опять переменяется, и
является дикое место, а между утесами бродит один цивилизованный молодой
человек, который срывает и сосет какие-то травы, и на вопрос феи: зачем он
сосет эти травы? ответствует, что он, чувствуя в себе избыток жизни, ищет
забвения и находит его в соке этих трав; но что главное желание его,
поскорее потерять ум (желание может быть и излишнее). Затем вдруг въезжает
неописанной красоты юноша на черном коне, и за ним следует ужасное
множество всех народов. Юноша изображает собою смерть, а все народы ее
Семенова Мария
Маркеев Олег
Маккарти Кормак
Витковский Евгений
Шилова Юлия
Куликов Роман