Чтение 15–й страницы книги ~Бесы~

мямля, жесток, эгоист, низкие привычки, но ты его цени, во-первых уж
потому, что есть и гораздо хуже. Ведь не за мерзавца же какого я тебя сбыть
с рук хочу, ты уж не подумала ли чего? А главное, потому что я прошу,
потому и будешь ценить, - оборвала она вдруг раздражительно, - слышишь? Что
же ты уперлась?

Даша вс¬ молчала и слушала.

- Стой, подожди еще. Он баба - но ведь тебе же лучше. Жалкая, впрочем,
баба; его совсем не стоило бы любить женщине. Но его стоит за беззащитность
его любить, и ты люби его за беззащитность. Ты ведь меня понимаешь?
Понимаешь?

Даша кивнула головой утвердительно.

- Я так и знала, меньше не ждала от тебя. Он тебя любить будет, потому что
должен, должен; он обожать тебя должен! - как-то особенно раздражительно
взвизгнула Варвара Петровна, - а впрочем он и без долгу в тебя влюбится, я
ведь знаю его. К тому же я сама буду тут. Не беспокойся, я всегда буду тут.
Он станет на тебя жаловаться, он клеветать на тебя начнет, шептаться будет
о тебе с первым встречным, будет ныть, вечно ныть; письма тебе будет писать
из одной комнаты в другую, в день по два письма, но без тебя вс¬-таки не
проживет, а в этом и главное. Заставь слушаться; не сумеешь заставить -
дура будешь. Повеситься захочет, грозить будет - не верь; один только
вздор! Не верь, а вс¬-таки держи ухо востро, не ровен час и повесится; с
этакими-то и бывает; не от силы, а от слабости вешаются; а потому никогда
не доводи до последней черты, - и это первое правило в супружестве. Помни
тоже, что он поэт. Слушай, Дарья: нет выше счастья, как собою пожертвовать.
И к тому же ты мне сделаешь большое удовольствие, а это главное. Ты не
думай, что я по глупости сейчас сбрендила; я понимаю, что говорю. Я
эгоистка, будь и ты эгоисткой. Я ведь не неволю; вс¬ в твоей воле, как
скажешь, так и будет. Ну, что ж уселась, говори что-нибудь!

- Мне ведь вс¬ равно, Варвара Петровна, если уж непременно надобно замуж
выйти, - твердо проговорила Даша.

- Непременно? Ты на что это намекаешь? - строго и пристально посмотрела
Варвара Петровна.

Даша молчала, ковыряя в пяльцах иголкой.

- Ты хоть и умна, но ты сбрендила. Это хоть и правда, что я непременно
теперь тебя вздумала замуж выдать, но это не по необходимости, а потому
только, что мне так придумалось, и за одного только Степана Трофимовича. Не
будь Степана Трофимовича, я бы и не подумала тебя сейчас выдавать, хоть
тебе уж и двадцать лет... Ну?

- Я как вам угодно, Варвара Петровна.

- Значит, согласна! Стой, молчи, куда торопишься, я не договорила: по
завещанию тебе от меня пятнадцать тысяч рублей положено. Я их теперь же
тебе выдам, после венца. Из них восемь тысяч ты ему отдашь, то-есть не ему,
а мне. У нeгo есть долг в восемь тысяч; я и уплачу, но надо, чтоб он знал,
что твоими деньгами. Семь тысяч останутся у тебя в руках, отнюдь ему не
давай ни рубля никогда. Долгов его не плати никогда. Раз заплатишь - потом
не оберешься. Впрочем я всегда буду тут. Вы будете получать от меня
ежегодно по тысяче двести рублей содержания, а с экстренными тысячу
пятьсот, кроме квартиры и стола, которые тоже от меня будут, точно так, как
и теперь он пользуется. Прислугу только свою заведите. Годовые деньги я
тебе буду все разом выдавать, прямо тебе на руки. Но будь и добра: иногда
выдай и ему что-нибудь, и приятелям ходить позволяй, раз в неделю, а если
чаще, то гони. Но я сама буду тут. А коли умру, пенсион ваш не прекратится
до самой его смерти, слышишь до его только смерти, потому что это его
пенсион, а не твой. А тебе, кроме теперешних семи тысяч, которые у тебя
останутся в целости, если не будешь сама глупа, еще восемь тысяч в
завещании оставлю. И больше тебе от меня ничего не будет, надо чтобы ты
знала. Ну, согласна что ли? Скажешь ли наконец что-нибудь?

- Я уже сказала, Варвара Петровна.

- Вспомни, что твоя полная воля, как захочешь, так и будет.

- Только позвольте, Варвара Петровна, разве Степан Трофимыч вам уже говорил
что-нибудь?

- Нет, он ничего не говорил и не знает, но... он сейчас заговорит!

Она мигом вскочила и набросила на себя свою черную шаль. Даша опять немного
покраснела и вопросительным взглядом следила за нею. Варвара Петровна вдруг
обернулась к ней с пылающим от гнева лицом:

- Дура ты! - накинулась она на нее, как ястреб, - дура неблагодарная! Что у
тебя на уме? Неужто ты думаешь, что я скомпрометирую тебя хоть чем-нибудь,
хоть на столько вот! Да он сам на коленках будет ползать просить, он должен
от счастья умереть, вот так это будет устроено! Ты ведь знаешь же, что я
тебя в обиду не дам! Или ты думаешь, что он тебя за эти восемь тысяч
возьмет, а я бегу теперь тебя продавать? Дура, дура, все вы дуры
неблагодарные! Подай зонтик!

И она полетела пешком, по мокрым кирпичным тротуарам и по деревянным
мосткам к Степану Трофимовичу.

VII.

Это правда, что "Дарью" она не дала бы в обиду; напротив, теперь-то и
считала себя ее благодетельницей. Самое благородное и безупречное
негодование загорелось в душе ее, когда, надевая шаль, она поймала на себе
смущенный и недоверчивый взгляд своей воспитанницы. Она искренно любила ее
с самого ее детства, Прасковья Ивановна справедливо назвала Дарью Павловну
ее фавориткой. Давно уже Варвара Петровна решила раз навсегда, что "Дарьин
характер не похож на братнин" (то-есть на характер брата ее, Ивана Шатова),
что юна тиха и кротка, способна к большому самопожертвованию, отличается
преданностию, необыкновенною скромностию, редкою рассудительностию и
главное благодарностию. До сих пор, повидимому, Даша оправдывала все ее
ожидания. "В этой жизни не будет ошибок", - сказала Варвара Петровна, когда
девочке было еще двенадцать лет, и так как она имела свойство привязываться
упрямо и страстно к каждой пленившей ее мечте, к каждому своему новому
предначертанию, к каждой мысли своей, показавшейся ей светлою, то тотчас же
и решила воспитывать Дашу как родную дочь. Она немедленно отложила ей
капитал и пригласила в дом гувернантку, мисс Кригс, которая и прожила у них
до шестнадцатилетнего возраста воспитанницы, но ей вдруг, почему-то, было
отказано. Ходили учителя из гимназии, между ними один настоящий француз,
который и обучил Дашу по-французски. Этому тоже было отказано вдруг, точно
прогнали. Одна бедная, заезжая дама, вдова из благородных, обучала на
фортепьяно. Но главным педагогом был вс¬-таки Степан Трофимович.
По-настоящему, он первый и открыл Дашу: он стал обучать тихого ребенка еще
тогда, когда Варвара Петровна о ней и не думала. Опять повторю: удивительно
как к нему привязывались дети! Лизавета Николаевна Тушина училась у него с
восьми лет до одиннадцати (разумеется, Степан Трофимович учил ее без
вознаграждения и ни за что бы не взял его от Дроздовых). Но он сам влюбился
в прелестного ребенка и рассказывал ей какие-то поэмы об устройстве мира,
земли, об истории человечества. Лекции о первобытных народах и о
первобытном человеке были занимательнее арабских сказок. Лиза, которая
млела за этими рассказами, чрезвычайно смешно передразнивала у себя дома
Степана Трофимовича. Тот узнал про это и раз подглядел ее врасплох.
Сконфуженная Лиза бросилась к нему в объятия и заплакала. Степан Трофимович
тоже, от восторга. Но Лиза скоро уехала, и осталась одна Даша. Когда к Даше
стали ходить учителя, то Степан Трофимович оставил с нею свои занятия и
мало-по-малу совсем перестал обращать на нее внимание. Так продолжалось
долгое время. Раз, когда уже ей было семнадцать лет, он был вдруг поражен
ее миловидностию. Это случилось за столом у Варвары Петровны. Он заговорил
с молодою девушкой, был очень доволен ее ответами и кончил предложением
прочесть ей серьезный и обширный курс истории русской литературы. Варвара
Петровна похвалила и поблагодарила его за прекрасную мысль, а Даша была в
восторге. Степан Трофимович стал особенно приготовляться к лекциям, и
наконец они наступили. Начали с древнейшего периода; первая лекция прошла
увлекательно; Варвара Петровна присутствовала. Когда Степан Трофимович
кончил и уходя объявил ученице, что в следующий раз приступит к разбору
Слова о полку Игореве, Варвара Петровна вдруг встала и объявила, что лекций
больше не будет. Степан Трофимович покоробился, но смолчал, Даша вспыхнула;
тем и кончилась однако же затея. Произошло это ровно за три года до
теперешней неожиданной фантазии Варвары Петровны.

Бедный Степан Трофимович сидел один и ничего не предчувствовал. В грустном
раздумьи давно уже поглядывал он в окно, не подойдет ли кто из знакомых. Но
никто не хотел подходить. На дворе моросило, становилось холодно; надо было
протопить печку; он вздохнул. Вдруг страшное видение предстало его очам:
Варвара Петровна в такую погоду и в такой неурочный час к нему! И пешком!
Он до того был поражен, что забыл переменить костюм и принял ее как был, в
своей всегдашней, розовой ватной фуфайке.