Чтение 38–й страницы книги ~Бесы~

зонтик.

- По чрезвычайному дождю грязь по здешним улицам нестерпимая, - доложил
Алексей Егорович в виде отдаленной попытки в последний раз отклонить барина
от путешествия. Но барин, развернув зонтик, молча вышел в темный как
погреб, отсырелый и мокрый старый сад. Ветер шумел и качал вершинами
полуобнаженных деревьев, узенькие песочные дорожки были топки и скользки.
Алексей Егорович шел как был, во фраке и без шляпы, освещая путь шага на
три вперед фонариком.

- Не заметно ли будет? - спросил вдруг Николай Всеволодович.

- Из окошек заметно не будет, окромя того, что заранее вс¬ предусмотрено, -
тихо и размеренно ответил слуга.

- Матушка почивает?

- Заперлись по обыкновению последних дней ровно в девять часов и узнать
теперь для них ничего невозможно. В каком часу вас прикажете ожидать? -
прибавил он, осмеливаясь сделать вопрос.

- В час, в половине второго, не позже двух.

- Слушаю-с.

Обойдя извилистыми дорожками весь сад, который оба знали наизусть, они
дошли до каменной садовой ограды и тут в самом углу стены отыскали
маленькую дверцу, выводившую в тесный и глухой переулок, почти всегда
запертую, но ключ от которой оказался теперь в руках Алексея Егоровича.

- Не заскрипела бы дверь? - осведомился опять Николай Всеволодович.

Но Алексей Егорович доложил, что вчера еще смазана маслом, "равно и
сегодня". Он весь уже успел измокнуть. Отперев дверцу, он подал ключ
Николаю Всеволодовичу.

- Если изволили предпринять путь отдаленный, то докладываю, будучи неуверен
в здешнем народишке, в особенности по глухим переулкам, а паче всего за
рекой, - не утерпел он еще раз. Это был старый слуга, бывший дядька Николая
Всеволодовича, когда-то нянчивший его на руках, человек серьезный и
строгий, любивший послушать и почитать от божественного.

- Не беспокойся, Алексей Егорыч.

- Благослови вас бог, сударь, но при начинании лишь добрых дел.

- Как? - остановился Николай Всеволодович, уже перешагнув в переулок.

Алексей Егорович твердо повторил свое желание; никогда прежде он не решился
бы его выразить в таких словах вслух пред своим господином.

Николай Всеволодович запер дверь, положил ключ в карман и пошел по проулку,
увязая с каждым шагом вершка на три в грязь. Он вышел наконец в длинную и
пустынную улицу на мостовую. Город был известен ему как пять пальцев; но
Богоявленская улица была вс¬ еще далеко. Было более десяти часов, когда он
остановился наконец пред запертыми воротами темного старого дома
Филипповых. Нижний этаж теперь, с выездом Лебядкиных, стоял совсем пустой,
с заколоченными окнами, но в мезонине у Шатова светился огонь. Так как не
было колокольчика, то он начал бить в ворота рукой. Отворилось оконце, и
Шатов выглянул на улицу; темень была страшная, и разглядеть было мудрено;
Шатов разглядывал долго, с минуту.

- Это вы? - спросил он вдруг.

- Я, - ответил незванный гость.

Шатов захлопнул окно, сошел вниз и отпер ворота. Николай Всеволодович
переступил через высокий порог и, не сказав ни слова, прошел мимо, прямо во
флигель к Кириллову.

V.

Тут вс¬ было отперто и даже не притворено. Сени и первые две комнаты были
темны, но в последней, в которой Кириллов жил и пил чай, сиял свет и
слышался смех, и какие-то странные вскрикивания. Николай Всеволодович пошел
на свет, но, не входя, остановился на пороге. Чай был на столе. Среди
комнаты стояла старуха, хозяйская родственница, простоволосая, в одной
юбке, в башмаках на босу ногу и в заячьей куцавейке. На руках у ней был
полуторагодовой ребенок, в одной рубашенке, с голыми ножками, с
разгоревшимися щечками, с белыми всклоченными волосками, только-что из
колыбели. Он, должно быть, недавно расплакался; слезки стояли еще под
глазами; но в эту минуту тянулся рученками, хлопал в ладошки и хохотал, как
хохочут маленькие дети, с захлипом. Пред ним Кириллов бросал о пол большой
резиновый красный мяч; мяч отпрыгивал до потолка, падал опять, ребенок
кричал: "мя, мя!" Кириллов ловил "мя" и подавал ему, тот бросал уже сам
своими неловкими рученками, а Кириллов бежал опять подымать. Наконец "мя"
закатился под шкаф. "Мя, мя!" кричал ребенок. Кириллов припал к полу и
протянулся, стараясь из-под шкафа достать "мя" рукой. Николай Всеволодович
вошел в комнату; ребенок, увидев его, припал к старухе и закатился долгим,
детским плачем; та тотчас же его вынесла.

- Ставрогин? - сказал Кириллов, приподымаясь с полу с мячом в руках, без
малейшего удивления к неожиданному визиту, -хотите чаю?

Он приподнялся совсем.

- Очень, не откажусь, если теплый, - сказал Николай Всеволодович; - я весь
промок.

- Теплый, горячий даже, - с удовольствием подтвердил Кириллов: - садитесь:
вы грязны, ничего; пол я потом мокрою тряпкой.

Николай Всеволодович уселся и почти залпом выпил налитую чашку.

- Еще? - спросил Кириллов.

- Благодарю.

Кириллов, до сих пор не садившийся, тотчас же сел напротив и спросил:

- Вы что пришли?

- По делу. Вот прочтите это письмо, от Гаганова; помните, я вам говорил в
Петербурге.

Кириллов взял письмо, прочел, положил на стол и смотрел в ожидании.

- Этого Гаганова, - начал объяснять Николай Всеволодович, -как вы знаете, я
встретил месяц тому, в Петербурге, в первый раз в жизни. Мы столкнулись
раза три в людях. Не знакомясь со мной и не заговаривая, он нашел-таки
возможность быть очень дерзким. Я вам тогда говорил; но вот чего вы не
знаете: уезжая тогда из Петербурга раньше меня, он вдруг прислал мне
письмо, хотя и не такое, как это, но однако неприличное в высшей степени и
уже тем странное, что в нем совсем не объяснено было повода, по которому
оно писано. Я ответил ему тотчас же, тоже письмом, и совершенно откровенно
высказал, что вероятно он на меня сердится за происшествие с его отцом,
четыре года назад, здесь в клубе, и что я с моей стороны готов принести ему
всевозможные извинения, на том основании, что поступок мой был неумышленный
и произошел в болезни. Я просил его взять мои извинения в соображение. Он
не ответил и уехал; но вот теперь я застаю его здесь уже совсем в
бешенстве. Мне передали несколько публичных отзывов его обо мне, совершенно
ругательных и с удивительными обвинениями. Наконец сегодня приходит это
письмо, какого верно никто никогда не получал, с ругательствами и с
выражениями: "ваша битая рожа". Я пришел, надеясь, что вы не откажетесь в
секунданты.

- Вы сказали, письма никто не получал, - заметил Кириллов: - в бешенстве
можно; пишут не раз. Пушкин Гекерну написал. Хорошо, пойду. Говорите как?

Николай Всеволодович объяснил, что желает завтра же, и чтобы непременно
начать с возобновления извинений и даже с обещания вторичного письма с
извинениями, но с тем однако что и Гаганов, с своей стороны, обещал бы не
писать более писем. Полученное же письмо будет считаться как не бывшее
вовсе.

- Слишком много уступок, не согласится, - проговорил Кириллов.

- Я прежде всего пришел узнать, согласитесь ли вы понести туда такие
условия?