Чтение 44–й страницы книги ~Бесы~

или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда
позорно и жалко смешивал; наука же давала разрешения кулачные. В
особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества,
хуже мора, голода и войны, не известный до нынешнего столетия. Полунаука -
это деспот, каких еще не приходило до сих пор никогда. Деспот, имеющий
своих жрецов и рабов, деспот, пред которым вс¬ преклонилось с любовью и
суеверием, до сих пор немыслимым, пред которым трепещет даже сама наука и
постыдно потакает ему. Вс¬ это ваши собственные слова, Ставрогин, кроме
только слов о полунауке; эти мои, потому что я сам только полунаука, а
стало быть, особенно ненавижу ее. В ваших же мыслях и даже в самых словах я
не изменил ничего, ни единого слова.

- Не думаю, чтобы не изменили, - осторожно заметил Ставрогин; - вы пламенно
приняли и пламенно переиначили, не замечая того. Уж одно то, что вы бога
низводите до простого аттрибута народности...

Он с усиленным и особливым вниманием начал вдруг следить за Шатовым, и не
столько за словами его, сколько за ним самим.

- Низвожу бога до аттрибута народности? - вскричал Шатов, - напротив, народ
возношу до бога. Да и было ли когда-нибудь иначе? Народ - это тело божие.
Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего бога особого, а
всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения; пока
верует в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных
богов. Так веровали все с начала веков, все великие народы по крайней мере,
все сколько-нибудь отмеченные, все стоявшие во главе человечества. Против
факта идти нельзя. Евреи жили лишь для того, чтобы дождаться бога
истинного, и оставили миру бога истинного. Греки боготворили природу и
завещали миру свою религию, то-есть философию и искусство. Рим обоготворил
народ в государстве и завещал народам государство. Франция в продолжение
всей своей длинной истории была одним лишь воплощением и развитием идеи
римского бога, и если сбросила наконец в бездну своего римского бога и
ударилась в атеизм, который называется у них покамест социализмом, то
единственно потому лишь, что атеизм вс¬-таки здоровее римского
католичества. Если великий народ не верует, что в нем одном истина (именно
в одном и именно исключительно), если не верует, что он один способен и
призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестает
быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а
не в великий народ. Истинный великий народ никогда не может примириться со
второстепенною ролью в человечестве, или даже с первостепенною, а
непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ.
Но истина одна, а, стало быть, только единый из народов и может иметь бога
истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов.
Единый народ "богоносец" - это- русский народ и... и... и неужели, неужели
вы меня почитаете за такого дурака, Ставрогин, - неистово возопил он вдруг,
- который уж и различить не умеет, что слова его в эту минуту или старая,
дряхлая дребедень, перемолотая на всех московских славянофильских
мельницах, или совершенно новое слово, последнее слово, единственное слово
обновления и воскресения и... и какое мне дело до вашего смеха в эту
минуту! Какое мне дело до того, что вы не понимаете меня совершенно,
совершенно, ни слова, ни звука!.. О, как я презираю ваш гордый смех и
взгляд в эту минуту!

Он вскочил с места; даже пена показалась на губах его.

- Напротив, Шатов, напротив, - необыкновенно серьезно и сдержанно
проговорил Ставрогин, не подымаясь с места, - напротив, вы горячими словами
вашими воскресили во мне много чрезвычайно сильных воспоминаний. В ваших
словах я признаю мое собственное настроение два года назад, и теперь уже я
не скажу вам, как давеча, что вы мои тогдашние мысли преувеличили. Мне
кажется даже, что они были еще исключительнее, еще самовластнее, и уверяю
вас в третий раз, что я очень желал бы подтвердить вс¬, что вы теперь
говорили, даже до последнего слова, но...

- Но вам надо зайца?

- Что-о?

- Ваше же подлое выражение, - злобно засмеялся Шатов, усаживаясь опять: -
"чтобы сделать соус из зайца, надо зайца, чтобы уверовать в бога, надо
бога", это вы в Петербурге, говорят, приговаривали, как Ноздрев, который
хотел поймать зайца за задние ноги.

- Нет, тот именно хвалился, что уж поймал его. Кстати, позвольте однако же
и вас обеспокоить вопросом, тем более, что я, мне кажется, имею на него
теперь полное право. Скажите мне: ваш-то заяц пойман ли, аль еще бегает?

- Не смейте меня спрашивать такими словами, спрашивайте другими, другими! -
весь вдруг задрожал Шатов.

- Извольте, другими, - сурово посмотрел на него Николай Всеволодович; - я
хотел лишь узнать: веруете вы сами в бога или нет?

- Я верую в Россию, я верую в ее православие... Я верую в тело Христово...
Я верую, что новое пришествие совершится в России... Я верую... - залепетал
в исступлении Шатов.

- А в бога? В бога?

- Я... я буду веровать в бога.

Ни один мускул не двинулся в лице Ставрогина. Шатов пламенно, с вызовом,
смотрел на него, точно сжечь хотел его своим взглядом.

- Я ведь не сказал же вам, что я не верую вовсе! - вскричал он наконец; - я
только лишь знать даю, что я несчастная, скучная книга и более ничего
покамест, покамест... Но погибай мое имя! Дело в вас, а не во мне... Я
человек без таланта и могу только отдать свою кровь и ничего больше, как
всякий человек без таланта. Погибай же и моя кровь! Я об вас говорю, я вас
два года здесь ожидал... Я для вас теперь полчаса пляшу нагишом. Вы, вы
одни могли бы поднять это знамя!.. Он не договорил и как бы в отчаянии,
облокотившись на стол, подпер обеими руками голову.

- Я вам только кстати замечу, как странность, - перебил вдруг Ставрогин, -
почему это мне все навязывают какое-то знамя? Петр Верховенский тоже
убежден, что я мог бы "поднять у них знамя", по крайней мере мне передавали
его слова. Он задался мыслию, что я мог бы сыграть для них роль Стеньки
Разина "по необыкновенной способности к преступлению", - тоже его слова.

- Как? - спросил Шатов, - "по необыкновенной способности к преступлению"?

- Именно.

- Гм. А правда ли, что вы - злобно ухмыльнулся он, - правда ли, что вы
принадлежали в Петербурге к скотскому сладострастному секретному обществу?
Правда ли, что маркиз де-Сад мог бы у вас поучиться? Правда ли, что вы
заманивали и развращали детей? Говорите, не смейте лгать, - вскричал он,
совсем выходя из себя, - Николай Ставрогин не может лгать пред Шатовым,
бившим его по лицу! Говорите вс¬, и если правда, я вас тотчас же, сейчас же
убью, тут же на месте!

- Я эти слова говорил, но детей не я обижал, - произнес Ставрогин, но
только после слишком долгого молчания. Он побледнел, и глаза его вспыхнули.

- Но вы говорили! - властно продолжал Шатов, не сводя с него сверкающих
глаз. - Правда ли, будто вы уверяли, что не знаете различия в красоте между
какою-нибудь сладострастною, зверскою штукой и каким угодно подвигом, хотя
бы даже жертвой жизнию для человечества? Правда ли, что вы в обоих полюсах
нашли совпадение красоты, одинаковость наслаждения?

- Так отвечать невозможно... я не хочу отвечать, - пробормотал Ставрогин,
который очень бы мог встать и уйти, но не вставал и не уходил.

- Я тоже не знаю, почему зло скверно, а добро прекрасно, но я знаю, почему
ощущение этого различия стирается и теряется у таких господ как Ставрогины,
- не отставал весь дрожавший Шатов, - знаете ли, почему вы тогда женились,
так позорно и подло? Именно потому, что тут позор и бессмыслица доходили до
гениальности! О, вы не бродите с краю, а смело летите вниз головой. Вы
женились по страсти к мучительству, по страсти к угрызениям совести, по
сладострастию нравственному. Тут был нервный надрыв... Вызов здравому
смыслу был уж слишком прельстителен! Ставрогин и плюгавая, скудоумная,
нищая хромоножка! Когда вы прикусили ухо губернатору, чувствовали вы
сладострастие? Чувствовали? Праздный, шатающийся барченок, чувствовали?

- Вы психолог, - бледнел вс¬ больше и больше Ставрогин, - хотя в причинах
моего брака вы отчасти ошиблись... Кто бы, впрочем, мог вам доставить все
эти сведения, - усмехнулся он через силу, - неужто Кириллов? Но он не
участвовал...

- Вы бледнеете?