- На месте златницу оставили, - провозгласил монах, подымая с полу
полуимпериал.
- Вот кому! - ткнул пальцем на стотысячника купца Семен Яковлевич.
Стотысячник не посмел отказаться и взял.
- Злато к злату, - не утерпел монах от монастыря.
- А этому в накладку, - указал вдруг Семен Яковлевич на Маврикия
Николаевича. Слуга налил чаю и поднес было ошибкой франту в пенсне.
- Длинному, длинному, - поправил Семен Яковлевич.
Маврикий Николаевич взял стакан, отдал военный полупоклон и начал пить. Не
знаю почему все наши так и покатились со смеху.
- Маврикий Николаевич! - обратилась к нему вдруг Лиза; - тот господин на
коленях ушел, станьте на его место на колени.
Маврикий Николаевич в недоумении посмотрел на нее.
- Прошу вас, вы сделаете мне большое удовольствие. Слушайте, Маврикий
Николаевич, - начала она вдруг настойчивою, упрямою, горячею скороговоркой,
- непременно станьте, я хочу непременно видеть, как вы будете стоять. Если
не станете - и не приходите ко мне. Непременно хочу, непременно хочу!..
Я не знаю, что она хотела этим сказать; но она требовала настойчиво,
неумолимо, точно была в припадке. Маврикий Николаевич растолковывал, как
увидим ниже, такие капризные порывы ее, особенно частые в последнее время,
вспышками слепой к нему ненависти, и не то чтоб от злости, - напротив, она
чтила, любила и уважала его, и он сам это знал, - а от какой-то особенной
бессознательной ненависти, с которою она никак не могла справиться
минутами.
Он молча передал чашку какой-то сзади него стоявшей старушонке, отворил
дверцу решетки, без приглашения шагнул в интимную половину Семена
Яковлевича и стал среди комнаты на колени, на виду у всех. Думаю, что он
слишком был потрясен в деликатной и простой душе своей грубою, глумительною
выходкой Лизы, в виду всего общества. Может быть ему подумалось, что ей
станет стыдно за себя, видя его унижение, на котором она так настаивала.
Конечно, никто не решился бы исправлять таким наивным и рискованным
способом женщину, кроме него. Он стоял на коленях с своею невозмутимою
важностью в лице, длинный, нескладный, смешной. Но наши не смеялись;
неожиданность поступка произвела болезненный эффект. Все глядели на Лизу.
Елей, елей! - пробормотал Семен Яковлевич.
Лиза вдруг побледнела, вскрикнула, ахнула и бросилась за решетку. Тут
произошла быстрая, истерическая сцена: она изо всех сил стала подымать
Маврикия Николаевича с колен, дергая его обеими руками за локоть.
Вставайте, вставайте! - вскрикивала она как без памяти, - встаньте сейчас,
сейчас! Как вы смели стать!
Мврикий Николаевич приподнялся с колен. Она стиснула своими руками его руки
выше локтей и пристально смотрела ему в лицо. Страх был в ее взгляде.
- Миловзоры, миловзоры! - повторил еще раз Семен Яковлевич.
Она втащила наконец Маврикия Николаевича обратно за решетку; во всей нашей
толпе произошло сильное движение. Дама из нашей коляски вероятно желая
перебить впечатление, в третий раз звонко и визгливо вопросила Семена
Яковлевича, попрежнему с жеманною улыбкой:
- Что же, Семен Яковлевич, неужто не "изречете" и мне чего-нибудь? А я так
много на вас рассчитывала.
- В... тебя, в... тебя!.. - произнес вдруг, обращаясь к ней, Семен
Яковлевич крайне нецензурное словцо. Слова сказаны были свирепо и с
ужасающею отчетливостью. Наши дамы взвизгнули и бросились стремглав бегом
вон, кавалеры гомерически захохотали. Тем и кончилась наша поездка к Семену
Яковлевичу.
И однако же тут, говорят, произошел еще один чрезвычайно загадочный случай
и, признаюсь, для него-то более я и упомянул так подробно об этой поездке.
Говорят, что когда все гурьбой бросились вон, то Лиза, поддерживаемая
Маврикием Николаевичем, вдруг столкнулась в дверях, в тесноте, с Николаем
Всеволодовичем. Надо сказать, со времени воскресного утра и обморока они
оба хоть и встречались не раз, но друг к другу не подходили и ничего между
собою не сказали. Я видел, как они столкнулись в дверях: мне показалось,
что они оба на мгновение приостановились и как-то странно друг на друга
поглядели. Но я мог худо видеть в толпе. Уверяли, напротив, и совершенно
серьезно, что Лиза, взглянув на Николая Всеволодовича, быстро подняла руку,
так-таки вровень с его лицом и наверно бы ударила, если бы тот не успел
отстраниться. Может быть ей не понравилось выражение лица его или
какая-нибудь усмешка его, особенно сейчас, после такого эпизода с Маврикием
Николаевичем. Признаюсь, я сам не видел ничего, но за то все уверяли, что
видели, хотя все-то уж никак не могли этого увидать за суматохой, а разве
иные. Только я этому тогда не поверил. Помню однако, что Николай
Всеволодович во всю обратную дорогу был несколько бледен.
III.
Почти в то же время и именно в этот же самый день состоялось наконец и
свидание Степана Трофимовича с Варварой Петровной, которое та давно держала
в уме и давно уже возвестила о нем своему бывшему другу, но почему-то до
сих пор вс¬ откладывала. Оно произошло в Скворешниках. Варвара Петровна
прибыла в свой загородный дом, вся в хлопотах: накануне определено было
окончательно, что предстоящий праздник будет дан у предводительши. Но
Варвара Петровна тотчас же смекнула в своем быстром уме, что после
праздника никто не помешает ей дать свой особый праздник, уже в
Скворешниках, и снова созвать весь город. Тогда все могли бы убедиться на
деле, чей дом лучше, и где умеют лучше принять и с большим вкусом дать бал.
Вообще ее узнать нельзя было. Казалось, она точно переродилась и из прежней
недоступной "высшей дамы" (выражение Степана Трофимовича) обратилась в
самую обыкновенную, взбалмошную светскую женщину. Впрочем это только могло
казаться.
Прибыв в пустой дом, она обошла комнаты в сопровождении верного и
старинного Алексея Егоровича и Фомушки, человека, видавшего виды и
специалиста по декоративному делу. Начались советы и соображения: что из
мебели перенести из городского дома; какие вещи, картины; где их
расставить; как всего удобнее распорядиться оранжереей и цветами; где
сделать новые драпри, где устроить буфет, и один или два? и пр., и пр. И
вот, среди самых горячих хлопот, ей вдруг вздумалось послать карету за
Степаном Трофимовичем.
Тот был уже давно извещен и готов, и каждый день ожидал именно такого
внезапного приглашения. Садясь в карету, он перекрестился; решалась судьба
его. Он застал своего друга в большой зале, на маленьком диванчике в нише,
пред маленьким мраморным столиком, с карандашом и бумагой в руках: Фомушка
вымеривал аршином высоту хор и окон, а Варвара Петровна сама записывала
цифры и делала на полях отметки. Не отрываясь от дела, она кивнула головой
в сторону Степана Трофимовича, и когда тот пробормотал какое-то
приветствие, подала ему наскоро руку и указала, не глядя, подле себя место.
- Я сидел и ждал минут пять, "сдавив мое сердце", -рассказывал он мне
потом. - Я видел не ту женщину, которую знал двадцать лет. Полнейшее
убеждение, что всему конец, придало мне силы, изумившие даже ее. Клянусь,
она была удивлена моею стойкостью в этот последний час.
Варвара Петровна вдруг положила карандаш на столик и быстро повернулась к
Степану Трофимовичу.
- Степан Трофимович, нам надо говорить о деле. Я уверена, что вы
приготовили все ваши пышные слова и разные словечки, но лучше бы к делу
прямо, не так ли?
Его передернуло. Она слишком спешила заявить свой тон, что же могло быть
далее?
- Подождите, молчите, дайте мне сказать, потом вы, хотя право, не знаю, что
бы вы могли мне ответить? - продолжала она быстрою скороговоркой. - Тысячу
двести рублей вашего пенсиона я считаю моею священною обязанностью до конца
вашей жизни; то-есть зачем священною обязанностью, просто договором, это
будет гораздо реальнее, не так ли? Если хотите, мы напишем. На случай моей
смерти сделаны особые распоряжения. Но вы получаете от меня теперь сверх
того квартиру и прислугу и вс¬ содержание. Переведем это на деньги, будет
тысяча пятьсот рублей, не так ли? Кладу еще экстренных триста рублей, итого
Контровский Владимир
Пехов Алексей
Шилова Юлия
Распопов Дмитрий
Мичурин Артем
Свержин Владимир