объяснил мистер Астлей, который целое утро простоял у игорных столов, но
сам не поставил ни разу. Что же касается до меня, то я весь проигрался до
тла и очень скоро. Я прямо сразу поставил на четку двадцать фридрихсдоров и
выиграл, поставил пять и опять выиграл и таким образом еще раза два или
три. Я думаю, у меня сошлось в руках около четырехсот фридрихсдоров в
какие-нибудь пять минут. Тут бы мне и отойти, но во мне родилось какое-то
странное ощущение, какой-то вызов судьбе, какое-то желание дать ей щелчок,
выставить ей язык. Я поставил самую большую позволенную ставку, в четыре
тысячи гульденов, и проиграл. Затем, разгорячившись, вынул все, что у меня
оставалось, поставил на ту же ставку и проиграл опять, после чего отошел от
стола, как оглушенный. Я даже не понимал, что это со мною было, и объявил о
моем проигрыше Полине Александровне только пред самым обедом. До того
времени я все шатался в парке.
тому назад. Француз и m-lle Blanche опять обедали с нами. Оказалось, что
m-lle Blanche была утром в игорных залах и видела мои подвиги. В этот раз
она заговорила со мною как-то внимательнее. Француз пошел прямее и просто
спросил меня, неужели я проиграл свои собственные деньги? Мне кажется, он
подозревает Полину. Одним словом, тут что-то есть. Я тотчас же солгал и
сказал, что свои.
объяснил, что начал с десяти фридрихсдоров, что шесть или семь ударов
сряду, надвое, довели меня до пяти или до шести тысяч гульденов и что потом
я все спустил с двух ударов.
но ничего не мог разобрать в ее лице. Однако ж она мне дала солгать и не
поправила меня; из этого я заключил, что мне и надо было солгать и скрыть,
что я играл за нее. Во всяком случае, думал я про себя, она обязана мне
объяснением и давеча обещала мне кое-что открыть.
промолчал; зато я заметил в лице его волнение и беспокойство. Может быть,
при крутых его обстоятельствах ему просто тяжело было выслушать, что такая
почтительная груда золота пришла и ушла в четверть часа у такого
нерасчетливого дурака, как я.
жаркая контра. Они долго и с жаром говорили о чем-то, запершись. Француз
ушел как будто чем-то раздраженный, а сегодня рано утром опять приходил к
генералу - и, вероятно, чтоб продолжать вчерашний разговор.
надо было быть благоразумнее. Не знаю, для чего он прибавил, что хоть
русских и много играет, но, по его мнению, русские даже и играть не
способны.
и когда француз на мой отзыв презрительно усмехнулся, я заметил ему, что,
уж конечно, правда на моей стороне, потому что, говоря о русских как об
игроках, я гораздо более ругаю их, чем хвалю, и что мне, стало быть, можно
верить.
западного человека вошла исторически и чуть ли не в виде главного пункта
способность приобретения капиталов. А русский не только не способен
приобретать капиталы, но даже и расточает их как-то зря и безобразно. Тем
не менее нам, русским, деньги тоже нужны, - прибавил я, - а следственно, мы
очень рады и очень падки на такие способы, как например рулетки, где можно
разбогатеть вдруг, в два часа, не трудясь. Это нас очень прельщает; а так
как мы и играем зря, без труда, то и проигрываемся!
отечестве, - строго и внушительно заметил генерал.
русское ли безобразие или немецкий способ накопления честным трудом?
вскричал я, - чем поклоняться немецкому идолу.
ж, все-таки, что я здесь успел подметить и проверить, возмущает мою
татарскую породу. Ей богу, не хочу таких добродетелей! Я здесь успел уже
вчера обойти верст на десять кругом. Ну, точь-в-точь то же самое, как в
нравоучительных немецких книжечках с картинками: есть здесь везде у них в
каждом доме свой фатер10, ужасно добродетельный и необыкновенно честный. Уж
такой честный, что подойти к нему страшно. Терпеть не могу честных людей, к
которым подходить страшно. У каждого эдакого фатера есть семья, и по
вечерам все они вслух поучительные книги читают. Над домиком шумят вязы и
каштаны. Закат солнца, на крыше аист, и все необыкновенно поэтическое и
трогательное...
--------
потрогательнее. Я сам помню, как мой отец, покойник, тоже под липками, в
палисаднике, по вечерам вслух читал мне и матери подобные книжки... Я ведь
сам могу судить об этом как следует. Ну, так всякая эдакая здешняя семья в
полнейшем рабстве и повиновении у фатера. Все работают, как волы, и все
копят деньги, как жиды. Положим, фатер скопил уже столько-то гульденов и
рассчитывает на старшего сына, чтобы ему ремесло аль землишку передать; для
этого дочери приданого не дают, и она остается в девках. Для этого же
младшего сына продают в кабалу аль в солдаты и деньги приобщают к домашнему
капиталу. Право, это здесь делается; я расспрашивал. Все это делается не
иначе, как от честности, от усиленной честности, до того, что и младший
проданный сын верует, что его не иначе, как от честности, продали, - а уж
это идеал, когда сама жертва радуется, что ее на заклание ведут. Что же
дальше? Дальше то, что и старшему тоже не легче: есть там у него такая
Амальхен, с которою он сердцем соединился, - но жениться нельзя, потому что
гульденов еще столько не накоплено. Тоже ждут благонравно и искренно и с
улыбкой на заклание идут. У Амальхен уж щеки ввалились, сохнет. Наконец,
лет через двадцать, благосостояние умножилось; гульдены честно и
добродетельно скоплены. Фатер благословляет сорокалетнего старшего и
тридцатипятилетнюю Амальхен, с иссохшей грудью и красным носом... При этом
плачет, мораль читает и умирает. Старший превращается сам в добродетельного
фатера, и начинается опять та же история. Лет эдак чрез пятьдесят или чрез
семьдесят внук первого фатера действительно уже осуществляет значительный
капитал и передает своему сыну, тот своему, тот своему, и поколений чрез
пять или шесть выходит сам барон Ротшильд или Гоппе и Комп., или там черт
знает кто. Ну-с, как же не величественное зрелище: столетний или
двухсотлетний преемственный труд, терпение, ум, честность, характер,
твердость, расчет, аист на крыше! Чего же вам еще, ведь уж выше этого нет
ничего, и с этой точки они сами начинают весь мир судить и виновных, то
есть чуть-чуть на них не похожих, тотчас же казнить. Ну-с, так вот в чем
дело: я уж лучше хочу дебоширить по-русски или разживаться на рулетке. Не
хочу я быть Гоппе и Комп. чрез пять поколений. Мне деньги нужны для меня
самого, а я не считаю всего себя чем-то необходимым и придаточным к
капиталу. Я знаю, что я ужасно наврал, но пусть так оно и будет. Таковы мои
убеждения.
генерал, - но знаю наверное, что вы нестерпимо начинаете форсить, чуть лишь
вам капельку позволят забыться...
чем-нибудь говорить, хотя капельку позначительнее обыкновенного обыденного
разговора, то никогда не договаривал. Француз небрежно слушал, немного
выпучив глаза. Он почти ничего не понял из того, что я говорил. Полина
смотрела с каким-то высокомерным равнодушием. Казалось, она не только меня,
но и ничего не слыхала из сказанного в этот раз за столом.
стола велела мне сопровождать себя на прогулку. Мы взяли детей и
Прозоров Александр
Шидловский Дмитрий
Махров Алексей
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Посняков Андрей