сверкающими глазами, почти шепотом, сбиваясь и даже не выговаривая иных
слов от волнения.
деньги и друзья. Я тотчас отправлю его, а сам возьму паспорт, два паспорта.
Один его, другой мой. У меня друзья; у меня есть деловые люди... Хотите? Я
возьму еще вам паспорт... вашей матери... зачем вам Разумихин? Я вас также
люблю... Я вас бесконечно люблю. Дайте мне край вашего платья поцеловать,
дайте! дайте! Я не могу слышать, как оно шумит. Скажите мне: сделай то, и я
сделаю! Я все сделаю. Я невозможное сделаю. Чему вы веруете, тому и я буду
веровать. Я все, все сделаю! Не смотрите, не смотрите на меня так! Знаете
ли, что вы меня убиваете...
голову вдруг ударило. Дуня вскочила и бросилась к дверям.
потрясая дверь руками. - Отворите же! Неужели нет никого?
выдавливалась на дрожавших еще губах его.
хозяйка ушла, и напрасный труд так кричать: только себя волнуете
понапрасну.
бросилась в угол, где поскорей заслонилась столиком, случившимся под рукой.
Она не кричала; но она впилась взглядом в своего мучителя и зорко следила
за каждым его движением. Свидригайлов тоже не двигался с места и стоял
против нее на другом конце комнаты. Он даже овладел собою, по крайней мере
снаружи. Но лицо его было бледно по-прежнему. Насмешливая улыбка не
покидала его.
сами можете рассудить, что я принял меры. Софьи Семеновны дома нет; до
Капернаумовых очень далеко, пять запертых комнат. Наконец, я по крайней
мере вдвое сильнее вас, и, кроме того, мне бояться нечего, потому что вам и
потом нельзя жаловаться: ведь не захотите же вы предать в самом деле вашего
брата? Да и не поверит вам никто: ну с какой стати девушка пошла одна к
одинокому человеку на квартиру? Так что, если даже и братом пожертвуете, то
и тут ничего не докажете: насилие очень трудно доказать, Авдотья Романовна.
По моему же личному убеждению, вы совершенно правы: насилие - мерзость. Я
говорил только к тому, что на совести вашей ровно ничего не останется, если
бы даже... если бы даже вы и захотели спасти вашего брата добровольно, так,
как я вам предлагаю. Вы просто, значит, подчинились обстоятельствам, ну
силе, наконец, если уж без этого слова нельзя. Подумайте об этом; судьба
вашего брата и вашей матери в ваших руках. Я же буду ваш раб... всю
жизнь... я вот здесь буду ждать...
ни малейшего сомнения в его непоколебимой решимости. К тому же она его
знала...
револьвером на столик. Свидригайлов вскочил с места.
ну, это совершенно изменяет ход дела! Вы мне чрезвычайно облегчаете дело
сами, Авдотья Романовна! Да где это вы револьвер достали? Уж не господин ли
Разумихин? Ба! Да револьвер-то мой! Старый знакомый! А я-то его тогда как
искал!.. Наши деревенские уроки стрельбы, которые я имел честь вам давать,
не пропали-таки даром.
ничего не было своего в ее доме. Я взяла его, как стала подозревать, на что
ты способен. Смей шагнуть хоть один шаг, и клянусь, я убью тебя!
еще стоя на месте.
отравил, я знаю, ты сам убийца!..
ездил... у тебя было готово... Это непременно ты... подлец!
была бы причиной.
следует. (Он усмехнулся.) Знаю, что выстрелишь, зверок хорошенький. Ну и
стреляй!
нижнею губкой, с сверкающими, как огонь, большими черными глазами, смотрела
на него, решившись, измеряя и выжидая первого движения с его стороны.
Никогда еще он не видал ее столь прекрасною. Огонь, сверкнувший из глаз ее
в ту минуту, когда она поднимала револьвер, точно обжег его, и сердце его с
болью сжалось. Он ступил шаг, и выстрел раздался. Пуля скользнула по его
волосам и ударилась сзади в стену. Он остановился и тихо засмеялся:
платок, чтоб обтереть кровь, тоненькою струйкой стекавшую по его прямому
виску; вероятно, пуля чуть-чуть задела по коже черепа. Дуня опустила
револьвер и смотрела на Свидригайлова не то что в страхе, а в каком-то
диком недоумении. Она как бы сама уж не понимала, что такое она сделала и
что это делается!
Свидригайлов, все еще усмехаясь, но как-то мрачно, - этак я вас схватить
успею, прежде чем вы взведете курок!
выстрелю... Я... убью!..
тогда... - Глаза его засверкали, и он ступил еще два шага.
я подожду.
решимостью, воспаленно-страстным, тяжелым взглядом. Дуня поняла, что он
скорее умрет, чем отпустит ее. " И... и уж, конечно, она убьет его теперь,
в двух шагах!.."
дух. Что-то как бы разом отошло у него от сердца, и, может быть, не одна
тягость смертного страха; да вряд ли он и ощущал его в эту минуту. Это было
избавление от другого, более скорбного и мрачного чувства, которого бы он и
сам не мог во всей силе определить.
Свержин Владимир
Шидловский Дмитрий
Лукьяненко Сергей
Контровский Владимир
Флинт Эрик
Марко Джон