заметил, что выронил, потому не до того ему было. Коробка же ясно
доказывает, что он именно там стоял. Вот и вся штука!
как на театре.
вошло одно новое, не знакомое ни одному из присутствующих, лицо.
и брюзгливою физиономией, который начал тем, что остановился в дверях,
озираясь кругом с обидно-нескрываемым удивлением и как будто спрашивая
взглядами: "Куда ж это я попал?" Недоверчиво и даже с аффектацией
некоторого испуга, чуть ли даже не оскорбления, озирал он тесную и низкую
"морскую каюту" Раскольникова. С тем же удивлением перевел и уставил потом
глаза на самого Раскольникова, раздетого, всклоченного, немытого, лежавшего
не мизерном грязном своем диване и тоже неподвижно его рассматривавшего.
Затем, с тою же медлительностью, стал рассматривать растрепанную, небритую
и нечесаную фигуру Разумихина, который в свою очередь дерзко-вопросительно
глядел ему прямо в глаза, не двигаясь с места. Напряженное молчание длилось
с минуту, и наконец, как и следовало ожидать, произошла маленькая перемена
декорации. Сообразив, должно быть, по некоторым, весьма, впрочем, резким,
данным, что преувеличенно-строгою осанкой здесь в этой "морской каюте",
ровно ничего не возьмешь вошедший господин несколько смягчился и вежливо,
хотя и не без строгости, произнес, обращаясь к Зосимову и отчеканивая
каждый слог своего вопроса:
Разумихин, к которому вовсе не относились, не предупредил его тотчас же:
он даже чуть было не поворотился к Разумихину, но успел-таки сдержать себя
вовремя и поскорей повернулся опять к Зосимову.
зевнул, причем как-то необыкновенно много раскрыл свой рот и необыкновенно
долго держал его в таком положении. Потом медленно потащился в свой
жилетный карман, вынул огромнейшие выпуклые глухие золотые часы, раскрыл,
посмотрел и так же медленно и лениво потащился опять их укладывать.
всякой мысли, глядел на вошедшего. Лицо его, отвернувшееся теперь от
любопытного цветка на обоях, было чрезвычайно бледно и выражало
необыкновенное страдание, как будто он только что перенес мучительную
операцию или выпустили его сейчас из-под пытки. Но вошедший господин
мало-помалу стал возбуждать в нем все больше и больше внимания, потом
недоумения, потом недоверчивости и даже как будто боязни. Когда же Зосимов,
указав на него, проговорил: "вот Раскольников", он вдруг, быстро
приподнявшись, точно привскочив, сел на постели и почти вызывающим, но
прерывистым и слабым голосом произнес:
вам безызвестно.
посмотрел на него и ничего не ответил, как будто имя Петра Петровича слышал
он решительно в первый раз.
известий? - спросил Петр Петрович, несколько коробясь.
руки за голову и стал смотреть в потолок. Тоска проглянула в лице Лужина.
Зосимов и Разумихин еще с бо'льшим любопытством принялись его оглядывать, и
он видимо наконец сконфузился.
уже с лишком десять дней, даже чуть ли не две недели...
Разумихин, - коли имеете что объяснить, так садитесь, а обоим вам, с
Настасьей, там тесно. Настасьюшка, посторонись, дай пройти! Проходите, вот
вам стул, сюда! Пролезайте же!
столом и своими коленями и ждал несколько в напряженном положении, чтобы
гость "пролез" в эту щелочку. Минута была так выбрана, что никак нельзя
было отказаться, и гость полез через узкое пространство, торопясь и
спотыкаясь. Достигнув стула, он сел и мнительно поглядел на Разумихина.
болен и три дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его
доктор сидит, только что его осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший
студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы нас не считайте и не
стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо.
присутствием и разговором? - обратился Петр Петрович к Зосимову.
зевнул.
фамильярность которого имела вид такого неподдельного простодушия, что Петр
Петрович подумал и стал ободряться, может быть, отчасти и потому, что этот
оборванец и нахал успел-таки отрекомендоваться студентом.
вопросительно.
Приехав сюда, я нарочно пропустил несколько дней и не приходил к вам, чтоб
уж быть вполне уверенным, что вы извещены обо всем; но теперь, к удивлению
моему...
нетерпеливой досады. - Это вы? Жених? Ну, знаю!.. и довольно!
сообразить, что все это значит? С минуту продолжалось молчание.
принялся вдруг его снова рассматривать пристально и с каким-то особенным
любопытством, как будто давеча еще не успел его рассмотреть всего или как
будто что-то новое в нем его поразило: даже приподнялся для этого нарочно с
подушки. Действительно, в общем виде Петра Петровича поражало как бы что-то
особенное, а именно, нечто как бы оправдывавшее название "жениха", так
бесцеремонно ему сейчас данное. Во-первых, было видно и даже слишком
заметно, что Петр Петрович усиленно поспешил воспользоваться несколькими
днями в столице, чтоб успеть принарядиться и прикраситься в ожидании
невесты, что, впрочем, было весьма невинно и позволительно. Даже
собственное, может быть даже слишком самодовольное собственное сознание
своей приятной перемены к лучшему могло бы быть прощено для такого случая,
ибо Петр Петрович состоял на линии жениха. Все платье его было только что
от портного, и все было хорошо, кроме разве того только, что все было
слишком новое и слишком обличало известную цель. Даже щегольская,
новехонькая, круглая шляпа об этой цели свидетельствовала: Петр Петрович
как-то уж слишком почтительно с ней обращался и слишком осторожно держал ее
в руках. Даже прелестная пара сиреневых, настоящих жувеневских, перчаток
свидетельствовала то же самое, хотя бы тем одним, что их не надевали, а
Акунин Борис
Каменистый Артем
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Сертаков Виталий
Лондон Джек