пошленького и простоватого человечка. Но это нисколько не разуверило и не
ободрило Петра Петровича. Если бы даже он уверился, что и все прогрессисты
такие же дурачки, то и тогда бы не утихло его беспокойство. Собственно до
всех этих учений, мыслей, систем (с которыми Андрей Семенович так на него и
накинулся) ему никакого не было дела. У него была своя собственная цель.
Ему надо было только поскорей и немедленно разузнать: что и как тут
случилось? В силе эти люди или не в силе? Есть ли чего бояться собственно
ему, или нет? Обличат его, если он вот то-то предпримет, или не обличат? А
если обличат, то за что именно, и за что собственно теперь обличают? Мало
того: нельзя ли как-нибудь к ним подделаться и тут же их поднадуть, если
они и в самом деле сильны? Надо или не надо это? Нельзя ли, например,
что-нибудь подустроить в своей карьере именно через их же посредство? Одним
словом, предстояли сотни вопросов.
роста, где-то служивший и до странности белокурый, с бакенбардами, в виде
котлет, которыми он очень гордился. Сверх того, у него почти постоянно
болели глаза. Сердце у него было довольно мягкое, но речь весьма
самоуверенная, а иной раз чрезвычайно даже заносчивая, - что, в сравнении с
фигуркой его, почти всегда выходило смешно. У Амалии Ивановны он считался,
впрочем, в числе довольно почетных жильцов, то есть не пьянствовал и за
квартиру платил исправно. Несмотря на все эти качества, Андрей Семенович
действительно был глуповат. Прикомандировался же он к прогрессу и к
"молодым поколения нашим" - по страсти. Это был один из того бесчисленного
и разноличного легиона пошляков, дохленьких недоносков и всему
недоучившихся самодуров, которые мигом пристают непременно к самой модной
ходячей идее, чтобы тотчас же опошлить ее, чтобы мигом окарикатурить все,
чему они же иногда самым искренним образом служат.
тоже начинал отчасти не терпеть своего сожителя и бывшего опекуна Петра
Петровича. Сделалось это с обеих сторон как-то невзначай и взаимно. Как ни
был простоват Андрей Семенович, но все-таки начал понемногу разглядывать,
что Петр Петрович его надувает и втайне презирает и что "не такой совсем
этот человек". Он было попробовал ему излагать систему Фурье и теорию
Дарвина, но Петр Петрович, особенно в последнее время, начал слушать как-то
уж слишком саркастически, а в самое последнее время - так даже стал
браниться. Дело в том, что он, по инстинкту, начинал проникать, что
Лебезятников не только пошленький и глуповатый человечек, но, может быть, и
лгунишка, и что никаких вовсе не имеет он связей позначительнее даже в
своем кружке, а только слышал что-нибудь с третьего голоса; мало того: и
дела-то своего, пропагандного, может, не знает порядочно, потому что-то уж
слишком сбивается, и что уж куда ему быть обличителем! Кстати заметим
мимоходом, что Петр Петрович, в эти полторы недели, охотно принимал
(особенно вначале) от Андрея Семеновича даже весьма странные похвалы, то
есть не возражал, например, и промалчивал, если Андрей Семенович приписывал
ему готовность способствовать будущему и скорому устройству новой "коммуны"
где-нибудь в Мещанской улице; или, например, не мешать Дунечке, если той, с
первым же месяцем брака, вздумается завести любовника; или не крестить
своих будущих детей и проч., и проч. - все в этом роде. Петр Петрович, по
обыкновению своему, не возражал на такие приписываемые ему качества и
допускал хвалить себя даже этак - до того приятна была ему всякая похвала.
пятипроцентных билетов, сидел за столом и пересчитывал пачки кредиток и
серий. Андрей Семенович, у которого никогда почти не бывало денег, ходил по
комнате и делал сам себе вид, что смотрит на все эти пачки равнодушно и
даже с пренебрежением. Петр Петрович ни за что бы, например, не поверил,
что и действительно Андрей Семенович может смотреть на такие деньги
равнодушно; Андрей же Семенович, в свою очередь, с горечью подумывал, что
ведь и в самом деле Петр Петрович может быть способен про него так думать,
да еще и рад, пожалуй, случаю пощекотать и подразнить своего молодого друга
разложенными пачками кредиток, напомнив ему его ничтожество и всю
существующую, будто бы, между ними обоими разницу.
невнимательным, несмотря на то, что он, Андрей Семенович, пустился было
развивать перед ним свою любимую тему о заведении новой, особой "коммуны".
Краткие возражения и замечания, вырывавшиеся у Петра Петровича в
промежутках между чиканием костяшек на счетах, дышали самою явною и с
намерением невежливою насмешкой. Но "гуманный" Андрей Семенович приписывал
расположение духа Петра Петровича впечатлению вчерашнего разрыва с Дунечкой
и горел желанием поскорее заговорить на эту тему: у него было кой-что
сказать на этот счет прогрессивного и пропагандного, что могло бы утешить
его почтенного друга и "несомненно" принести пользу его дальнейшему
развитию.
вдруг Петр Петрович, перерывая Андрея Семеновича на самом интереснейшем
месте.
развивал мысль обо всех этих обрядах... Да она ведь и вас тоже пригласила,
я слышал. Вы сами с ней вчера говорили...
которые получила от этого другого дурака... Раскольникова. Даже подивился
сейчас, проходя: такие там приготовления, вина!.. Позвано несколько человек
- черт знает что такое! - продолжал Петр Петрович, расспрашивая и наводя на
этот разговор как бы с какою-то целию. - Что? Вы говорите, что и меня
приглашали? - вдруг прибавил он, поднимая голову. - Когда же это? Не
помню-с. Впрочем, я не пойду. Что я там? Я вчера говорил только с нею,
мимоходом, о возможности ей получить как нищей вдове чиновника, годовой
оклад, в виде единовременного пособия. Так уж не за это ли она меня
приглашает? Хе-хе!
Лебезятников.
слышал-с, вчера-с... То-то вот они убеждения-то!.. Да и женский вопрос
подгулял. Хе-хе-хе!
трусил напоминания об этой истории, - и совсем это не так было! Это было
другое... Вы не так слышали; сплетня! Я просто тогда защищался. Она сама
первая бросилась на меня с когтями... Она мне весь бакенбард выщипала...
Всякому человеку позволительно, надеюсь, защищать свою личность. К тому же
я никому не позволю с собой насилия... По принципу. Потому это уж почти
деспотизм. Что ж мне было: так и стоять перед ней? Я ее только отпихнул.
вздор и совсем, совсем не касается женского вопроса! Вы не так понимаете; я
даже думал, что если уж принято, что женщина равна мужчине во всем, даже в
силе (что уже утверждают), то, стало быть, и тут должно быть равенство.
Конечно, я рассудил потом, что такого вопроса, в сущности, быть не должно,
потому что драки и быть не должно, и что случаи драки в будущем обществе
немыслимы... и что странно, конечно, искать равенства в драке. Я не так
глуп... хотя драка, впрочем, и есть... то есть после не будет, а теперь-то
вот еще есть... тьфу! черт! С вами собьешься! Я не потому не пойду на
поминки, что была эта неприятность. Я просто по принципу не пойду, чтобы не
участвовать в гнусном предрассудке поминок, вот что! Впрочем, оно и можно
бы было пойти, так только, чтобы посмеяться... Но жаль, что попов не будет.
А то бы непременно пошел.
равномерно и на тех, которые вас пригласили. Так, что ли?
косвенно способствовать развитию и пропаганде. Всякий человек обязан
развивать и пропагандировать и, может быть, чем резче, тем лучше. Я могу
закинуть идею, зерно... Из этого зерна вырастет факт. Чем я их обижаю?
Сперва обидятся, а потом сами увидят, что я им пользу принес. Вон у нас
обвиняли было Теребьеву (вот что теперь в коммуне), что когда она вышла из
семьи и... отдалась, то написала матери и отцу, что не хочет жить среди
предрассудков и вступает в гражданский брак, и что будто бы это было
слишком грубо, с отцами-то, что можно было бы их пощадить, написать мягче.
По-моему, все это вздор, и совсем не нужно мягче, напротив, напротив,
тут-то и протестовать. Вон Варенц семь лет с мужем прожила, двух детей
бросила, разом отрезала мужу в письме: "Я сознала, что с вами не могу быть
счастлива. Никогда не прощу вам, что вы меня обманывали, скрыв от меня, что
Посняков Андрей
Мурич Виктор
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Перумов Ник
Афанасьев Роман