Федор Михайлович Достоевский
Село Степанчиково и его обитатели
ся в перешедшее к нему по наследству село Степанчиково и зажил в нем
так, как будто всю жизнь свою был коренным, не выезжавшим из своих вла-
дений помещиком. Есть натуры решительно всем довольные и ко всему привы-
кающие; такова была именно натура отставного полковника. Трудно было се-
бе представить человека смирнее и на все согласнее. Если б его вздумали
попросить посерьезнее довезти кого-нибудь версты две на своих плечах, то
он бы, может быть, и довез; он был так добр, что в иной раз готов был
решительно все отдать по первому спросу и поделиться чуть не последней
рубашкой с первым желающим. Наружности он был богатырской: высокий и
стройный, с белыми, как слоновая кость, зубами, с длинным темно-русым
усом, с голосом громким, звонким и с откровенным, раскатистым смехом;
говорил отрывисто и скороговоркою. От роду ему было в то время лет со-
рок, и всю жизнь свою, чуть не с шестнадцати лет он пробыл в гусарах.
Женился в очень молодых годах, любил свою жену без памяти; но она умер-
ла, оставив в его сердце неизгладимое, благодарное воспоминание. Нако-
нец, получив в наследство село Степанчиково, что увеличило его состояние
до шестисот душ, он оставил службу и, как уже сказано было, поселился в
деревне вместе с своими детьми: восьмилетним Илюшей (рождение которого
стоило жизни его матери) и старшей дочерью Сашенькой, девочкой лет пят-
надцати, воспитывавшейся по смерти матери в одном пансионе, в Москве. Но
вскоре дом дяди стал похож на Ноев ковчег. Вот как это случилось.
довела его маменька, генеральша Крахоткина, вышедшая в другой раз замуж
за генерала, назад лет шестнадцать, когда дядя был еще корнетом, но,
впрочем, уже сам задумывал жениться. Маменька долго не благословляла его
на женитьбу, проливала горькие слезы, укоряла его в эгоизме, в неблаго-
дарности, в непочтительности; доказывала, что имения его, двухсот пяти-
десяти душ, и без того едва достаточно на содержание его семейства (то
есть на содержание его маменьки, со всем ее штабом приживалок, мосек,
шпицев, китайских кошек и проч.), и среди этих укоров, попреков и взвиз-
гиваний вдруг, совершенно неожиданно, вышла замуж сама, прежде женитьбы
сына, будучи уже сорока двух лет от роду. Впрочем, и тут она нашла пред-
лог обвинить моего бедного дядю, уверяя, что идет замуж единственно,
чтоб иметь убежище на старости лет, в чем отказывает ей непочтительный
эгоист, ее сын, задумав непростительную дерзость: завестись своим домом.
димому, рассудительного человека, как покойный генерал Крахоткин, к это-
му браку с сорокадвухлетней вдовой. Надо полагать, что он подозревал у
ней деньги. Другие думали, что ему просто нужна была нянька, так как он
тогда уже предчувствовал весь этот рой болезней, который осадил его по-
том, на старости лет. Известно одно, что генерал глубоко не уважал жену
свою во все время своего с ней сожительства и язвительно смеялся над ней
при всяком удобном случае. Это был странный человек. Полуобразованный,
очень неглупый, он решительно презирал всех и каждого, не имел никаких
правил, смеялся над всем и над всеми и к старости, от болезней, бывших
следствием не совсем правильной и праведной жизни, сделался зол, раздра-
жителен и безжалостен. Служил он удачно; однако принужден был по како-
му-то "неприятному случаю" очень неладно выйти в отставку, едва избегнув
суда и лишившись своего пенсиона. Это озлобило его окончательно. Почти
без всяких средств, владея сотней разоренных душ, он сложил руки и во
всю остальную жизнь, целые двенадцать лет, никогда не справлялся, чем он
живет, кто содержит его; а между тем требовал жизненных удобств, не ог-
раничивал расходов, держал карету. Скоро он лишился употребления ног и
последние десять лет просидел в покойных креслах, подкачиваемых, когда
было нужно, двумя саженными лакеями, которые никогда ничего от него не
слыхали, кроме самых разнообразных ругательств. Карету, лакеев и кресла
содержал непочтительный сын, посылая матери последнее, закладывая и пе-
резакладывая свое имение, отказывая себе в необходимейшем, войдя в дол-
ги, почти неоплатные по тогдашнему его состоянию, и все-таки название
эгоиста и неблагодарного сына осталось при нем неотъемлемо. Но дядя был
такого характера, что наконец и сам поверил, что он эгоист, а потому, в
наказание себе и чтоб не быть эгоистом, все более и более присылал де-
нег. Генеральша благоговела перед своим мужем. Впрочем, ей всего более
нравилось то, что он генерал, а она по нем -генеральша.
его мужа она процветала в обществе приживалок, городских вестовщиц и фи-
делек. В своем городке она была важным лицом. Сплетни, приглашения в
крестные и посаженые матери, копеечный преферанс и всеобщее уважение за
ее генеральство вполне вознаграждали ее за домашнее стеснение. К ней яв-
лялись городские сороки с отчетами; ей всегда и везде было первое мес-
то,- словом, она извлекла из своего генеральства все, что могла извлечь.
Генерал во все это не вмешивался; но зато при людях он смеялся над женою
бессовестно, задавал, например, себе такие вопросы: зачем он женился на
"такой просвирне"? - и никто не смел ему противоречить. Мало-помалу его
оставили все знакомые; а между тем общество было ему необходимо: он лю-
бил поболтать, поспорить, любил, чтоб перед ним всегда сидел слушатель.
Он был вольнодумец и атеист старого покроя, а потому любил потрактовать
и о высоких материях.
реже и реже. Пробовали было завести домашний вист-преферанс; но игра
кончалась обыкновенно для генерала такими припадками, что генеральша и
ее приживалки в ужасе ставили свечки, служили молебны, гадали на бобах и
на картах, раздавали калачи в остроге и с трепетом ожидали послеобеден-
ного часа, когда опять приходилось составлять партию для виста-преферан-
са и принимать за каждую ошибку крики, визги, ругательства и чуть-чуть
не побои. Генерал, когда что ему не нравилось, ни перед кем не стеснял-
ся: визжал как баба, ругался как кучер, а иногда, разорвав и разбросав
по полу карты и прогнав от себя своих партнеров, даже плакал с досады и
злости, и не более как из-за какого-нибудь валета, которого сбросили
вместо девятки. Наконец, по слабости зрения, ему понадобился чтец.
Тут-то и явился Фома Фомич Опискин.
це. Оно, бесспорно, одно из главнейших лиц моего рассказа. Насколько оно
имеет право на внимание читателя - объяснять не стану: такой вопрос при-
личнее и возможнее разрешить самому читателю.
ни более, ни менее. Откуда он взялся - покрыто мраком неизвестности. Я,
впрочем, нарочно делал справки и кое-что узнал о прежних обстоятельствах
этого достопримечательного человека. Говорили, во-первых, что он ког-
да-то и где-то служил, где-то пострадал и уж, разумеется, "за правду".
Говорили еще, что когда-то он занимался в Москве литературою. Мудреного
нет; грязное же невежество Фомы Фомича, конечно, не могло служить поме-
хою его литературной карьере. Но достоверно известно только то, что ему
ничего не удалось и что, наконец, он принужден был поступить к генералу
в качестве чтеца и мученика. Не было унижения, которого бы он не перенес
из-за куска генеральского хлеба. Правда, впоследствии, по смерти генера-
ла, когда сам Фома совершенно неожиданно сделался вдруг важным и чрезвы-
чайным лицом, он не раз уверял нас всех, что, согласясь быть шутом, он
великодушно пожертвовал собою дружбе; что генерал был его благодетель;
что это был человек великий, непонятный и что одному ему, Фоме, доверял
он сокровеннейшие тайны души своей; что, наконец, если он, Фома, и изоб-
ражал собою, по генеральскому востребованию, различных зверей и иные жи-
вые картины, то единственно, чтоб развлечь и развеселить удрученного бо-
лезнями страдальца и друга. Но уверения и толкования Фомы Фомича в этом
случае подвергаются большому сомнению; а между тем тот же Фома Фомич,
еще будучи шутом, разыгрывал совершенно другую роль на дамской половине
генеральского дома. Как он это устроил - трудно представить неспециалис-
ту в подобных делах. Генеральша питала к нему какое-то мистическое ува-
жение,- за что? неизвестно. Мало-помалу он достиг над всей женской поло-
виной генеральского дома удивительного влияния, отчасти похожего на вли-
яния различных Иван-Яковличей и тому подобных мудрецов и прорицателей,
посещаемых в сумасшедших домах иными барынями, из любительниц. Он читал
вслух душеспасительные книги, толковал с красноречивыми слезами о разных
христианских добродетелях; рассказывал свою жизнь и подвиги; ходил к
обедне и даже к заутрене, отчасти предсказывал будущее; особенно хорошо
умел толковать сны и мастерски осуждал ближнего. Генерал догадывался о
том, что происходит в задних комнатах, и еще беспощаднее тиранил своего
приживальщика. Но мученичество Фомы доставляло ему еще большее уважение
в глазах генеральши и всех ее домочадцев.
гинальная. Бывший вольнодумец, атеист струсил до невероятности. Он пла-
кал, каялся, подымал образа', призывал священников. Служили молебны, со-
Роллинс Джеймс
Шидловский Дмитрий
Конан-Дойль Артур
Сертаков Виталий
Якубенко Николай
Шилова Юлия