прижавшись друг к дружке, две пухлые постели. Лампа оказалась в
мавританском стиле, занавески на окнах были желтые, что сулило
по утрам обманный солнечный свет,-- и в простенки висела
гравюра: вундеркинд в ночной рубашонке до пят играет на
огромном рояле, и отец, в сером халате, со свечой в руке,
замер, приоткрыв дверь,
убран портрет хозяйского дедушки, а из кабинета поспешно
изгнали восточного вида столик с перламутровой шахматной
доской. Окно в ванной комнате, снизу голубовато-искристое,
будто подернутое морозом, оказалось надтреснутым в своей
верхней прозрачной части, и пришлось вставить новое стекло. В
кухне и в людской побелили потолки. Под сенью салонной пальмы
вырос граммофон. Вообще же говоря, осматривая и подправляя эту
"квартиру на барскую ногу, снятую на скорую руку",-- как шутил
отец,-- она не могла отделаться от мысли, что все это только
временное, придется, вероятно, увезти Лужина из Берлина,
развлекать его другими странами. Всякое будущее неизвестно,--
но иногда оно приобретает особую туманность, словно на подмогу
естественной скрытности судьбы приходит какая-то другая сила,
распространяющая этот упругий туман, от которого отскакивает
мысль.
сидел, одетый в новый костюм и украшенный дымчатым галстуком,
за чайным столом и вежливо, если и не совсем впопад, поддакивал
собеседнику. Его будущая теща рассказала знакомым, что Лужин
решил бросить шахматную игру. которая слишком много отнимала
времени, но что он об этом не любит говорить,-- и теперь Олег
Сергеевич Смирновский уже не требовал партии, а с огоньком в
глазах раскрывал ему таинственные махинации масонов и даже
обещал дать прочесть замечательную брошюру.
намерении вступить в брак, Лужин вел себя, как взрослый, все
бумаги нес сам, благоговейно, бережно, и заполнял бланки с
любовью, отчетливо выводя каждую букву. Почерк у него был
кругленький, необыкновенно аккуратный, и немало времени уходило
на осторожное развинчивание новой самопишущей ручки, которую он
несколько жеманно отряхивал в сторону, прежде чем приступить к
писанию, а потом, насладившись скольжением золотого пера, так
же осторожно совал обратно в сердечный карманчик, блестящей
зацепкой наружу. И с удовольствием он сопровождал невесту по
магазинам и ждал, как интересного сюрприза, квартиры, которой
она решила до свадьбы ему не показывать.
напоказ,-- то на адрес жениха, то на адрес невесты, стали
приходить предложения разных недремлющих фирм: экипажи для
свадеб и похорон (с изображением кареты, запряженной парой
галопирующих лошадей), фраки напрокат, цилиндры, мебель, вино,
наемные залы, аптекарские принадлежности. Лужин добросовестно
рассматривал иллюстрированные прейскуранты и складывал их у
себя, удивляясь, почему невеста так презрительно относится ко
всем этим любопытным предложениям. Были предложения другого
рода. Было то, что Лужин называл "небольшое апарте", с будущим
тестем, приятный разговор, во время которого тот предложил
устроить его в коммерческое предприятие,-- конечно, погодя, не
сейчас, пускай поживут спокойно несколько месяцев. "Жизнь, мой
Друг, так устроена,-- говорилось в этой беседе,-- что за каждую
секунду человек должен платить, по самому минимальному расчету,
1/432 часть пфеннига, и это будет жизнь нищенская; вам же нужно
содержать жену, привыкшую к известной роскоши". "Да-да",--
сказал Лужин, радостно улыбаясь и стараясь вывернуть в уме
сложное вычисление, проделанное с такой нежной ловкостью его
собеседником. "Для этого требуется несколько больше денег",--
продолжал тот, и Лужин затаил дыхание в ожидании нового фокуса.
"Секунда будет обходиться... дороже. Повторяю, я готов первое
время -- первый год, скажем,-- щедро приходить вам на помощь...
Но со временем... Вот вы побываете у меня как-нибудь в конторе,
я вам покажу интересные вещи".
пустоту лужинской жизни. Он давал себя укачивать, баловать,
щекотать, принимал с зажмуренной душой ласковую жизнь,
обволакивавшую его со всех сторон. Будущее смутно
представлялось ему, как молчаливое объятие, длящееся без конца,
в счастливой полутемноте, где проходят, попадают в луч и
скрываются опять, смеясь и покачиваясь, разнообразные игрушки
мира сего. Но в неизбежные минуты жениховского одиночества,
поздним вечером, ранним утром, бывало ощущение странной
пустоты, как будто в красочной складной картине, составленной
на скатерти, оказались незаполненные, вычурного очерка,
пробелы. И однажды во сне он увидел Турати, сидящего к нему
спиной. Турати глубоко задумался, опираясь на руку, но из-за
его широкой спины не видать было того, над чем он в раздумий
поник. Лужин не хотел это увидеть, боялся увидеть, но все же
осторожно стал заглядывать через черное плечо, И тогда он
увидел, что перед Турати стоит тарелка супа и что не опирается
он на руку, а просто затыкает за воротник салфетку. И в
ноябрьский день, которому этот сон предшествовал, Лужин
женился.
свидетелями того, как Лужина и его невесту провели в большую
комнату и усадили за длинный стол, покрытый сукном. Чиновник
переменил пиджак на поношенный сюртук и прочел брачный
приговор. При этом все встали. После чего, с профессиональной
улыбкой, чиновник почтил новобрачных сырым рукопожатием, и все
было кончено. У выхода толстый швейцар, мечтая о полтиннике,
поклонился, поздравляя, и Лужин добродушно сунул ему руку,
которую тот принял на ладонь, не сразу сообразив, что это
человеческая рука, а не подачка.
Лужин побывал в церкви много лет назад, на панихиде по матери.
Пятясь дальше в глубину прошлого, он помнил ночные вербные
возвращения со свечечкой, метавшейся в руках, ошалевшей от
того, что вынесли ее из теплой церкви в неизвестную ночь, и
наконец умиравшей от разрыва сердца, когда на углу улицы
налетал ветер с Невы. Были исповеди в домовой церкви на
Почтамтской, и особенно стучали сапоги в ее темноватой пустыне,
передвигались, словно откашливаясь, стулья, на которых друг за
другом сидели ожидавшие, и порой из таинственно завешенного
угла вырывался шепот. И пасхальные ночи он помнил: дьякон читал
рыдающим басом и, все еще всхлипывая, широким движением
закрывал огромное Евангелие... И он помнил, как легко и
пронзительно, вызывая сосущее чувство под ложечкой, звучало
натощак слово "фасха" в устах изможденного священника; и
помнил, как было всегда трудно уловить то мгновение, когда
кадило плавно метит в тебя, именно в тебя, а не в соседа, и так
поклониться, чтобы в точности поклон пришелся на кадильный
взмах. Был запах ладана, и горячее падение восковой капли на
костяшки руки, и темный, медовый лоск образа, ожидавшего
лобзания. Томные воспоминания, смуглота, поблескиванья, вкусный
церковный воздух и мурашки в ногах. И ко всему этому теперь
прибавилась дымчатая невеста, и венец, который вздрагивал в
воздухе, над самой головой, и мог того и гляди упасть. Он
осторожно косился на него, и ему показалось раза два, что
чья-то незримая рука, державшая венец, передает его другой тоже
незримой руке. "Да-да",-- поспешно ответил он на вопрос
священника и еще хотел прибавить, как все это хорошо. и
странно, и мягко для души, но только взволнованно прочистил
горло, и свет в глазах стал расплывчато лучиться.
такое же чувство, как когда приходишь домой после заутрени, н
ждет тебя масленый баран с золотыми рогами, окорок, девственно
ровная пасха, за которую хочется приняться раньше всего, минуя
ветчину и яйца. Было жарко и шумно, за столом сидело много
людей, бывших, вероятно, и в церкви,-- ничего, ничего, пусть
побудут до поры, до времени... Лужина глядела на мужа, на
кудрю, на прекрасно сшитый фрак, на кривую полуулыбку, с
которой он приветствовал блюда. Ее мать, щедро напудренная, в
очень открытом спереди платье, показывавшем, как в старые
времена, тесную выемку между ее приподнятых, екатерининских
грудей, держалась молодцом и даже говорила зятю "ты", так что
Лужин некоторое время не понимал, к кому. она обращается. Он
выпил всего два бокала шампанского, и волнами стала находить на
него приятная сонливость. Вышли на улицу. Черная, ветреная ночь
мягко ударила его в грудь, не защищенную недоразвитым фрачным
жилетом, и жена попросила запахнуть пальто. Ее отец, весь вечер
улыбавшийся и поднимавший бокал каким-то особенным образом--
молча, до уровня глаз,-- манера, перенятая у одного дипломата,
говорившего очень изящно "скоуль",-- теперь все так же улыбаясь
одними глазами, поднимал в знак прощания блестящую при свете
фонаря связку дверных ключей. Мать, придерживая на плече
Самойлова Елена
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Белогорский Евгений
Шилова Юлия
Шилова Юлия