Чтение 11–й страницы книги ~Король, дама, валет~

приятном положении человека, которому в близком будущем обещано
удовольствие. Она готова была ждать некоторый срок, зная, что
удовольствие придет непременно. Нынче она вызвала маляров,
чтобы освежить фасад дома. После кинематографа она разомлела,
проголодалась и с наслаждением думала, что вот сейчас, сейчас,
утолив грубоватый вечерний голод, завалится спать.

С парадной донесся взволнованный звонок. Том резво залаял.
Марта удивленно подняла брови. Драйер с таинственным смешком
встал и, жуя на ходу, пошел открывать.

Она сидела, полуобернувшись к двери, держа на весу чашку.
Когда Франц, шутливо подталкиваемый Драйером, боком вошел в
столовую, резко остановился, щелкнул каблуками и быстро к ней
подошел, она так прекрасно улыбнулась, так жарко блеснули ее
губы, что в душе у Драйера какая-то огромная веселая толпа
оглушительно зарукоплескала, и он подумал, что уж после такой
улыбки все будет хорошо: Марта, как некогда, будет захлебываясь
рассказывать о кинематографе, о новом удивительном платье,-- и
в воскресенье, вместо тенниса (какой там теннис в дождь!), он с
нею поедет кататься верхом в шуршащем, солнечном, оранжевом
парке.

-- Прежде всего, мой дорогой Франц,-- сказал он,
пододвинув стул,-- закуси. И вот тебе рюмка коньяку.

Франц, как автомат, выбросил через стол руку, нацелясь на
протянутую рюмку, сшиб вазочку с тяжелой, коричневатой розой
("которую давно следовало убрать",-- подумала Марта), и цвелая
вода отвратительным узором растеклась по скатерти.

Он окончательно растерялся,-- и немудрено. Во-первых, он
вовсе не ожидал увидеть Марту. Ему казалось, что Драйер примет
его в кабинете и сообщит ему о важном, очень важном деле, за
которое он, Франц, тотчас должен взяться. Улыбка Марты разом
его оглушила. Он мгновенно выяснил про себя причину тревоги.
Как то семя, которое факир зарывает в землю, чтобы истошным
колдовством вытянуть из него живое дерево, просьба Марты скрыть
от Драйера их невинное похождение, просьба, на которую он тогда
едва обратил внимание, теперь, в присутствии Драйера, мгновенно
и чудовищно разрослась, обратившись в тайну, которая странно
связывала его с Мартой. Вместе с тем он вспомнил слова старичка
о подруге, и ему стало жарко, сладко и стыдно. Он попробовал
сбросить с себя наваждение, посмотреть на Марту спокойно и
весело; но встретив ее нестерпимо пристальный взгляд, он
беспомощно продолжал потапывать платком по мокрой скатерти,
несмотря на то, что Драйер смеялся и отстранял его руку. Еще
так недавно он лежал в постели,-- и вдруг теперь оказался в
поблескивающей столовой, и, как во сне, страдал оттого, что не
может остановить струйку, обогнувшую солонку и под прикрытием
края тарелки норовившую добежать до сгиба скатерти. Марта,
улыбаясь (завтра все равно нужна будет свежая скатерть),
перевела взгляд на его руки, на нежную игру суставов под
натянутой кожей,-- на трепещущие длинные пальцы и почему-то
почувствовала, что на ней не надето сегодня ничего шерстяного.
Драйер вдруг поднялся и сказал:

-- Франц,-- это может быть негостеприимно,-- но ничего не
поделаешь, уже поздно,-- нам нужно с тобой ехать...

-- Куда? -- растерянно спросил Франц, засовывая мокрый
комок платка в карман. Марта с холодным удивлением взглянула на
мужа.

-- Это ты сейчас увидишь,-- сказал Драйер, и глаза его
засветились знакомым Марте огоньком.

"Какая чепуха,-- подумала она злобно.-- Что это он
затеял?"

В передней она задержала его и скороговоркой прошептала:

-- Куда ты едешь? Куда ты едешь? Я требую, чтобы ты мне
сказал, куда ты едешь?

-- Кутить,-- весело ответил Драйер, в надежде вызвать еще
одну прекрасную улыбку.

Она дернулась; он потрепал ее по щеке и вышел. Марта
вернулась в столовую, постояла в раздумье за стулом, на котором
только что сидел Франц; потом с раздражением приподняла
скатерть там, где была пролита вода, и подложила под скатерть
тарелку. В зеркале отразилось ее зеленое платье, нежная шея под
темной тяжестью шиньона, блеск мелких жемчужин. Она даже не
почувствовала, что зеркало на нее глядит,-- и, медленно
двигаясь, убирая ветчину, продолжала изредка в нем отражаться.
Потом потушила в столовой свет и, погрызывая ожерелье,
поднялась к себе в спальню.

"Так оно, должно быть, и есть,-- думала она.-- Сведет его
с какой-нибудь потаскухой, а та заразит... Вот и пропало..."

Она медленно стала раздеваться и вдруг почувствовала, что
сейчас расплачется. Этого еще не хватало. Погоди, погоди, когда
вернешься. Особенно, если пошутил... И, вообще, что это за
манера: пригласить и увести... Ночью... Черт знает что... черт
знает что...

Она снова, как уже много раз, перебрала в памяти все
прегрешения мужа. Ей казалось, что она помнит их все. Их было
много. Это ей не мешало, однако, говорить сестре, когда та
приезжала из Гамбурга, что она счастлива, что у нее брак
счастливый. И действительно; Марта считала, что ее брак не
отличается от всякого другого брака, что всегда бывает разлад,
что всегда жена борется с мужем, с его причудами, с
отступлениями от исконных правил,-- и это и есть счастливый
брак. Несчастный брак -- это когда муж беден, или попадает в
тюрьму за темное дело, или тратит деньги на содержание
любовниц,-- и Марта прежде не сетовала на свое положение,--так
как оно было естественное, обычное...

Она почти не знала его, когда семь лет тому, ее родители,
разорившиеся купцы, без труда уговорили ее выйти за легко и
волшебно богатевшего Драйера. Он был очень веселый, пел смешным
голосом, подарил ей белку, от которой дурно пахло... Только уж
после свадьбы, когда муж, ради медового месяца в Норвегии,--и
почему в Норвегии, неизвестно,--отказался от важной деловой
поездки в Берн, только тогда кое-что выяснилось.

В темноте таксомотора (могучий черный "Икар" был еще в
починке) Драйер молчал; таинственно тлел воспаленный огонь его
сигары. Франц молчал тоже, с томным, бредовым беспокойством
недоумевая, куда это его везут. После третьего поворота он
совершенно потерял чувство направления.

До сего дня он успел изучить только тихий район, где жил,
да район проспекта, в другом конце города. Все, что лежало
между этими двумя живыми оазисами, было неизведанным туманом,
так что образ столицы в его сознании напоминал те первые карты,
на которых географ, еще не остывший после странствий, начертал
все, что открыл, обдав остальное облачной синевой и поразив
суеверные умы размашистой "Терра Инкогнита". Он глядел в окно,
и ему казалось, что темные улицы понемногу светлеют, опять
меркнут, опять набираются света, разгораются пуще, сдают снова
и внезапно уже с какой-то искристой уверенностью, возмужав в
тесноте тьмы, прорываются небывалыми огнями, синими и румяными
водопадами световых реклам. Проплывала туманная церковь, как
тяжелая тень среди озаренных воздушных зданий,-- и, промчавшись
дальше, с разбегу скользнув по блестящему асфальту, автомобиль
пристал к тротуару.

И только тогда Франц понял. Сапфирными буквами, алмазным
хвостом, продолжавшим в бок конечный ипсилон, сверкала
пятисаженная надпись: "Дэнди". Драйер взял его под руку и молча
подвел к одной из пяти, в ряд сиявших витрин. В ней, как в
оранжерее, жарко цвели галстуки, то красками переговариваясь с
плоскими шелковыми носками, то млея на сизых и кремовых
прямоугольниках остальных четырех витрин: чередой мелькнули
оргии блесуков,-- а в глубине, как бог этого сада, стояла во
весь рост опаловая пижама с восковым лицом. Но Драйер не дал
Францу засмотреться; он быстро провел его мимо остальных
четырех витрин: чередой мелькнули оргии блестящей обуви,
фата-моргана пиджаков и пальто, легкий полет шляп, перчаток и
тросточек, солнечный рай спортивных вещей,-- и Франц оказался в
темной подворотне, где стоял старик в черной накидке с бляхой
на фуражке; а рядом с ним -- тонконогая женщина в мехах. Они
оба посмотрели на Драйера, сторож узнал его и приложил руку к
козырьку; яркоглазая беленая проститутка, поймав взгляд Франца,
слегка отодвинулась,-- и как только он, следом за Драйером,
исчез в темноту двора, продолжала свою тихую, дельную беседу со
сторожем о том, как лечить ревматизм.

Двор был темный, треугольный тупик, косо срезанный слева
глухой стеною. Пахло сыростью и почему-то вином. В одном углу
не то свалено было что-то, не то стояла телега с поднятыми
оглоблями; во мраке не различить. Драйер вдруг вынул из кармана
электрический фонарик, и скользнувший круг серого света наметил
решетку, спускавшиеся ступеньки и затем железную дверь, которую