плотность, производят впечатление громоздкости. Франц поджал
ноги. Марта и за нею муж двинулись мимо него, вышли.
жевал и глядел в окно. Поднимался по диагонали окна зеленый
откос, заполнил окно доверху, затем, разрешив железный аккорд,
грохотнул сверху мост, и мгновенно зеленый скат пропал,
распахнулся свободный вид, луга, ивы вдоль ручья, лиловатые
гряды капусты. Франц проглотил последний кусок, поерзал,
прикрыл глаза.
в увесистом грохоте первого слога и в легком звоне второго --
было для него что-то волнующее. Экспресс уже как будто мчал его
по знаменитому проспекту, обсаженному исполинскими древними
липами, под которыми кипела цветистая толпа. Промчал экспресс
мимо этих лип. пышно выросших из названия проспекта, и влетел
под огромную арку в перламутровых блестках. Дальше был
увлекательный туман, где поворачивалась фотографическая
открытка,--сквозная башня в расплывчатых огнях, на черном фоне.
Она исчезла, и в сияющем магазине, среди золоченых болванок,
изображавших торсы, и чистых, зеркал, и стеклянных прилавков,
Франц разгуливал--в визитке, в полосатых штанах, в белых гетрах
и плавным движением руки направлял покупателей в нужные им
отделы. Это уже была не совсем сознательная игра мысли, но еще
не сон; и в тот миг, когда сон собрался его подкосить, Франц
опять овладел собой, направил мысли по собственному усмотрению,
оголил плечи даме, только что сидевшей у окна,
прикинул,--взволнован ли он?--затем, сохранив голые плечи,
переменил голову, подставил лицо той семнадцатилетней
горничной, которая испарилась с серебряной суповой ложкой до
того, как он успел ей объясниться в любви; но и эту голову он
затушевал и вместо нее приделал лицо одной из тех лихих
столичных красавиц, которые встречаются главным образом на
ликерных и папиросных рекламах; и только тогда образ ожил:
гологрудая дама подняла к пунцовым губам рюмку, покачивая
ажурной ногой, с которой спадала красная туфелька без задника.
Туфелька свалилась, и Франц, нагнувшись за ней, пошатнулся,
мягко нырнул в темную дремоту. Он спал с разинутым ртом, так
что были на его бледном лице три дырки: две блестящих,--стекла
очков, и одна черная -- рот. Драйер это отметил, когда, час
спустя, вернулся с женой из вагона-ресторана. Они молча
переступили через протянутую мертвую ногу. Марта положила сумку
на откидной столик под окном, и никелевый глазок сумки сразу
ожил, мелко заиграл зеленым блеском. Драйер закурил сигару.
пошла. Цвет лица у нее как-то потеплел, прекрасные глаза были
влажны, блестели свежо подмазанные губы; она улыбнулась, чуть
обнажив резцы, и эта довольная, драгоценная улыбка медлила на
ее лице несколько мгновений. Драйер глядел на жену, слегка
прищурясь, наслаждаясь ее улыбкой, как неожиданным подарком,--
но ни за что в мире он не показал бы этого. Когда улыбка
исчезла, он отвернулся, подобно удовлетворенному зеваке, после
того, как уличный торговец поднял и снова положил на возок
нечаянно рассыпавшиеся апельсины.
грубо тормозить. Проплыли красноватые стены, огромная труба,
словно выложенная мозаикой, товарные вагоны, стоявшие на
запасном пути; и затем в отделении потемнело; вокзал.
любивший курить на свежем воздухе.
зевнув, на мертвеца в очках, равнодушно подумала, что он сейчас
съедет на пол. Драйер, гуляя по платформе, мимоходом поиграл
пальцами по оконному стеклу, но жена больше не улыбнулась,-- и,
пыхнув дымом, он двинулся дальше. Шел он неторопливой, чуть
подпрыгивающей походкой, заложив руки за спину и выпятив
сигару. Между прочим он подумал о том, что хорошо бы так
прогуливаться под сводами незнакомого вокзала где-нибудь по
пути в Андалузию, Багдад, Нижний Новгород... Можно хоть сегодня
пуститься в путь: земной шар огромен и кругл,-- и денег
достаточно на пять, а то и больше, полных обхватов. Марта бы,
впрочем, ни за что не поехала. Никак даже не скажешь ей:
поедем, дела подождут. Купить, что ли, газету; биржа, пожалуй,
тоже любопытная вещь, И надо узнать, перелетел ли этот молодчик
через океан? Америка, Мексике, Пальмовый Пляж. Вот Вилли Грюн
там побывал, звал с собой. Нет, ее не уломать... Где же, в
сущности говоря, газетный лоток... Этот велосипед с завернутыми
лапками сейчас так отчетлив, а забуду его навсегда, забуду, что
смотрел на него, все забуду... И вот, багажный вагон тронулся,
поплыл. Э! да это мой поезд... А все-таки надо купить...
монету, кинулся обратно, засовывая газету в карман. Он не очень
ловко вскочил на проплывавшую подножку и не сразу мог отворить
дверь. Посмеиваясь и глубоко дыша, он прошел один вагон,
второй, третий. В предпоследнем коридоре учтиво отодвинулся,
чтобы пропустить его, длинный господин. Драйер, мимоходом,
глянув на него, увидел лицо взрослого человека с носиком
грудного младенца. "Занятно,--подумал Драйер,--очень занятно".
В следующем вагоне он отыскал свое купе, опять переступил через
мертвую ногу и тихонько сел. Марта, по-видимому, спала. Он
развернул газету и вдруг заметил, что Марта глядит на него в
упор.
прикрыла глаза снова. Драйер дружелюбно ей покивал и окунулся в
газету.
подробна и медлительна. Средние часы -- дремотны, последние --
скоры. И вот, Франц проснулся, пожевал губами. Его спутники
спали. Свет в окне поблек, точно где-то потушили одну, две
лампочки. Он посмотрел на кисть, на часики под решеткой. Он
спал очень долго. Отяжелели ноги, и во рту был препротивный
вкус. Тщательно вытерев стекла очков, он выбрался в коридор.
Драйер, лакей принес им кофе в толстых чашках, кофе было
скверное. Где-то потухли еще две-три лампочки. Потом, в
сумерках, по окну стал тихонько потрескивать дождь, катились по
стеклу струйки, останавливались неуверенно и снова быстро
сбегали вниз. За окнами коридора под аспидной тучей тлел узкий,
желтый закат. И еще немного спустя электрический свет озарил
отделение, и Марта долго смотрелась в зеркальце, скаля зубы,
подтягивая верхнюю губу.
на потускневшее окно, на струйки, угловато сбегавшие по стеклу,
подумал, что завтра воскресенье, что утром он поедет играть в
теннис (за который недавно принялся с жарким рвением пожилого
человека), и что нехорошо, если помешает дождь. Он спросил
себя, сделал ли он успехи, бессознательно напряг правое плечо и
тотчас вспомнил холеную, солнцем облитую площадку в тирольском
городке и знаменитого, баснословного игрока, который пришел на
состязание в белом пальто с полдюжиной ракет под мышкой, а
затем медленно, с профессиональной плавностью снял и пальто, и
шелковый шарф и цветастый свитер,-- и сверкнув по локоть
обнаженной рукой, поддал звучно и с какой-то нечеловеческой
точностью первый, пробный мяч.
уже попав в поле притяжения столицы, шел необыкновенно быстро.
Стекла совсем потемнели, в них незаметно появились отражения,
отблески. Мелькнула мимо огненная полоса встречного поезда и
навеки оборвалась. Франц, вернувшись в купе, вдруг судорожно
схватился за бок. И еще через час в смутном мраке появились
далекие россыпи огней, бриллиантовые пожары.
встал тоже. Драйер стал стаскивать чемоданы (он очень любил
совать их носильщику в окно); Франц, поднявшись на цыпочки,
стал стаскивать свой чемодан тоже. Оба мягко столкнулись
спинами, и Драйер рассмеялся. Волнуясь и торопясь, Франц стал
надевать пальто, не мог сразу попасть в рукав, нахлобучил
зеленую свою шляпу и вышел в коридор.
ногами, открылась улица с освещенным трамваем и пропала опять
за мелькавшими стенами, которые кто-то быстро тасовал.
снова стало темно, точно никакой столицы и близко не было.
Наконец разлился желтоватый свет, озарил тысячу рельс, ряды
мокрых спящих вагонов,-- и медленно, уверенно, плавно огромная
железная полость вокзала втянула в себя сразу отяжелевший
поезд.
покинутого вагона, он увидел своего светлоусого спутника,
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Акунин Борис
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Корнев Павел