"хляп-хляп-хляп".
груди руки и оперлась вытянутой ногой в приборную доску. Я
вылез, осмотрел правое заднее колесо. Нижняя половина несчастной
шины приняла отвратительно прямоугольную форму. Трапп
остановился в пятидесяти ярдах позади нас. На этом расстоянии
лицо его было лишь сальным пятном, но пятно смеялось. Я решил
воспользоваться случаем и направился к нему - с блестящей идеей
занять у него рычаг, хотя у меня был свой. Он немного попятился.
Я больно споткнулся об камень - и создалась атмосфера повального
веселья. Тут колоссальный грузовик вырос за машиной Траппа и с
громом проехал мимо меня, после чего я услышал, как он судорожно
гукнул. Я невольно обернулся - и увидел, что мой автомобиль
медленно уползает. Издали я различил головку Лолиты, нелепо
сидевшей за рулем, причем мотор работал, хотя я помнил, что
выключил его.
потребовавшегося мне, чтобы добежать до хлюпающей и наконец
остановившейся машины, я успел подумать, что в течение двух лет
моя малютка вполне имела возможность набраться элементарных
знаний в области управления автомобилем. Яростным рывком я
открыл дверцу. Мне было чертовски ясно, что она пустила мотор,
чтобы отвлечь меня от господина Траппа. Впрочем, этот фортель
оказался ненужным, ибо, пока я догонял ее, Трапп круто повернул
посредине дороги и укатил. Я посидел, перевел дух. Лолита
спросила, не скажу ли я спасибо ей за то, что она так ловко
затормозила, когда автомобиль вдруг поехал под гору. Не получив
ответа, она погрузилась в изучение дорожной карты. Я вышел из
автомобиля и начал "колесование(TM), как называла эту операцию
покойная Шарлотта. Мне казалось, что я теряю рассудок.
После унылого и совершенно лишнего спуска дорога стала
подниматься петлями все выше и выше. В особенно крутом месте нам
пришлось плестись за громадным грузовиком, давеча обогнавшим
нас. Он теперь с ужасными стонами полз вверх по извивам дороги,
и его невозможно было объехать. Из его кабинки выпорхнул кусочек
гладкого серебра - внутренняя обертка жевательной резинки - и,
полетев назад, прилип на миг к нашему переднему стеклу. Мне
пришло в голову, что, ежели я действительно схожу с ума, может
кончиться тем, что я убью кого-нибудь. На всякий случай (сказал
тот Гумберт, который сидел на суше, тому Гумберту, который
барахтался Бог знает где) хорошо бы кое-что подготовить -
например, перевести пистолет из коробки в карман, - дабы быть
готовым воспользоваться свободой безумия, когда оно найдет.
допустил (влюбленный простак!), чтобы она научилась всем
изощрениям обмана. Как теперь выяснялось, дело не ограничивалось
готовыми ответами на такие вопросы, как: что представляет собой
основной конфликт в "Гедде Габлер"; или: в каких сценах "Любви
под Ильмами" предельно нарастает действие; или: в чем состоит
преобладающее настроение "Вишневого Сада"; на самом деле ей
преподавались разные способы изменять мне. О, с каким
негодованием я теперь вспоминал ту задаваемую ей "симуляцию пяти
чувств", в которой она так часто упражнялась в нашей
бердслейской гостиной! Я устраивался так, чтобы незаметно
наблюдать за ней, когда она, двигаясь как субъект под гипнозом
или участник мистического ритуала, и как бы давая утонченную
версию детской игры, в которой девочки воображают себя дивами,
изображала мимикой, что бы она сделала, услыхав стон в темноте,
увидав впервые совсем новенькую молодую мачеху, проглотив
что-нибудь невкусное, вроде желтоватого желе, понюхав
раздавленный сочный пучок травы в плодовом саду или дотронувшись
до того или другого несуществующего предмета хитрыми, тонкими
пальцами нимфетки. Среди моих бумаг до сих пор сохранился
мимеографический список следующих заданий.
держишь пинг-понговый мячик, яблоко, липкий финик, новый
пушисто-фланелевый теннисный мяч, горячую картофелину, ледяной
кубик, котенка, подкову, карманный фонарь цилиндрической формы.
хлебный мякиш, резинку, ноющий висок близкого человека, образец
бархата, розовый лепесток.
людей: Греческого юношу; Сирано-де-Бержерака; Деда Мороза;
младенца; хохочущего от щекотки фавна; спящего незнакомца;
собственного отца".
нежных чар, и при мечтательном исполнении других волшебных
обязанностей! Кроме того, иногда, в особенно предприимчивые
бердслейские ночи, я обещал ей какоенибудь удовольствие или
подарок, если она потанцует для меня, и, хотя ее рутинные скачки
с раскинутыми ногами не столько напоминали томные и вместе с тем
угловатые движения парижских petits rats, сколько прыжки тех
голоногих дивчин в коротеньких юбках и толстых свитерах, которые
организованными воплями и гимнастическим беснованием поощряют
студентов, играющих в американское регби, все же ритмика ее не
совсем еще развившихся членов очень нравилась мне. Но все это
было ничто, по сравнению с неописуемым зудом наслаждения,
который я испытывал от ее теннисной игры: могу только сказать,
что это было дразнящее, бредовое ощущение какого-то повисания на
самом краю - нет, не бездны, а неземной гармонии, неземной
лучезарности.
была нимфеткой в своей белой теннисной одежде, с абрикосовым
загаром на руках и ногах. Крылатые заседатели! Никакой загробной
жизни не принимаю, если в ней не объявится Лолита в таком виде,
в каком она была тогда, на колорадском курорте между Сноу и
Эльфинстоном - и, пожалуйста, чтобы все было так же правильно,
как тогда: 'широкие, белые мальчишеские трусики, узенькая талия,
абрикосовая голая поясница, белый грудной платок, ленты которого
идут наверх, кругом шеи, кончаясь сзади висячим узлом и оставляя
неприкрытой ее до безумия молоденькие и обаятельные лопатки с
этим абрикосовым пушком на них, и прелестные нежные косточки и
гладкую, книзу суживающуюся спину! Ее кепка была с белым
козырьком. Ее ракета обошлась мне в небольшое состояние. Дубина,
стоеросовая дубина! Ведь я мог бы заснять ее на кинопленке! Она
бы тогда осталась и посейчас со мной, перед моими глазами, в
проекционной камере моего отчаяния!
как бы делала передышку, выстаивая два-три такта за меловой
чертой, и при этом, бывало, разок-другой бросит мяч об землю или
носком белой туфельки поскребет по грунту, всегда свободно
держась, всегда оставаясь спокойно-веселой - она, которая так
редко бывала веселой в ее сумрачной домашней обстановке!
По-моему, ее теннисная игра представляла собой высшую точку, до
которой молодое существо может довести сценическое искусство,
хотя для нее, вероятно, это составляло acero лишь геометрическую
сущность основной действительности жизни.
дополнение в чистом, тугом звоне каждого ее удара. Войдя в ауру
ее власти, мяч делался белее, его упругость становилась
качественно драгоценнее. Прецизионный инструмент, который она
употребляла по отношению к нему, казался в миг льнущего
соприкосновения необычайно цепким и неторопливым. Скажу больше:
ее стиль был совершенно точной имитацией самого что ни на есть
первоклассного тенниса, лишенной, однако, в ее руках какихлибо
практических результатов. Как мне сказала Электра Гольд, сестра
Эдузы, изумительная молодая тренировщица, когда однажды я сидел
на твердой скамейке, начинавшей пульсировать подо мной, и
смотрел, как Долорес Гейз, как бы шутя, гоняла по всему корту
хорошенькую Линду Голль (которая, впрочем, побила ее): "У вашей
Долли вделан магнит для мяча в самую середку ракетных жил, но,
ейБогу, зачем быть такой вежливенькой?" Ах, Электра, не все ли
равно - при такой грации! Помнится, присутствуя при первой же их
игре, я почувствовал, как усвоение этой красоты меня буквально
облило едва выносимым содроганием. У моей Лолиты была чудная
манера чуть приподымать полусогнутую в колене левую ногу при
раскидистом и пружинистом начале сервисного цикла, когда
развивалась и на мгновение натягивалась в лучах солнца живая
сеть равновесия между четырьмя точками - пуантой этой ноги, едва
опушенной подмышкой, загорелой рукой и далеко закинутым назад
овалом ракеты, меж тем как она обращала блестящий оскал
улыбающегося рта вверх к маленькой планете, повисшей так высоко
в зените сильного и стройного космоса, который она сотворила с
определенной целью - напасть на него звучным хлестком своего
золотого кнута. Ее подача отличалась прямотой, красотой,
Орловский Гай Юлий
Контровский Владимир
Белов Вольф
Бажанов Олег
Прозоров Александр
Соломатина Татьяна