мечтательными желаниями, которым, как выяснилось в невероятном
последствии, мне нужно было по-мужски уступить, все равно какою
ценой; вместо того я воспользовался отъездом Долли в Англию и
нашел для своего жалкого остова иное пристанище. То была
спальня-гостиная в ветхом, но тихом доходном доме на левом
берегу, "угол улицы святого Сапплиция", как сообщает со
зловещей неточностью мой карманный дневник. Что-то вроде
древнего посудного шкапа вмещало примитивный душ, иных удобств
не имелось. Раза два или три в день приходилось выйти, чтобы
поесть, выпить чашку кофе или купить что-то необычайное в
деликатесной, и это обеспечивало меня маленьким distraction. В
соседнем квартале я отыскал синема со специальностью старых
вестернов и крохотный бордель с четверкой шлюх в возрасте от
восемнадцати до тридцати восьми, самая молодая была и самой
невзрачной.
писателям связанный с этим гнетущим городом нитями, на которых
держится существование русского писателя. Ни тогда, ни теперь,
задним числом, я не чувствовал и не чувствую чар, что так
обольщали моих соплеменников. Я не о кровавом пятне на
темнейших камнях самой темной из улиц этого города; не об этом
непревзойденном кошмаре; я лишь хочу сказать, что смотрел на
Париж с его сероватыми днями и угольными ночами как на
случайное обрамление самой подлинной и достоверной из радостей
моей жизни: красочной фразы в моем мозгу под мелким дождем,
белой страницы под настольною лампой, что ожидает меня в моем
жалком жилище.