по-английски, ради содержания, и по-русски, ради музыки.
Помоему, они совершенно божественны. Вы простите меня?
рядом со мной, но ее ладонь, как бы измеряя младенческий жар,
легла мне на лоб и остановила его приближение.
глядящих якобы куда угодно, только не в нашу сторону. Две
хорошенькие учительницы-англичанки справа от меня, - примерно,
шагах в двадцати, - уже сообщили мне, что ваше сходство с
фотографией Руперта Брука, знаете, той, где у него голая шея,
просто a-houri-sang, - они немного знают французский. Если вы
еще раз попытаетесь поцеловать меня или мою ногу, я попрошу вас
уйти. Слишком часто в моей жизни мне делали больно.
радужным светом. Когда девушка начинает говорить, как героиня
рассказа, все, что требуется - это немного терпения.
сначала нужно отправить венок сонетов. Судя по кой-каким
мелочам, двое слева от меня (я понизил голос) - мои
соотечественники-экспатрианты. "Да, - согласилась Ирис, - они
едва не подскочили от любопытства, когда вы стали читать
Пушкина, - про волны, с любовью ложившиеся к ее ногам. А какие
еще приметы?"
горизонт, а она курит папиросу.
большой желтый мяч. Она казалась одетой в одну только упряжь с
оборками и в короткую складчатую юбку, не скрывавшую ладных
бедер. В более позднюю эру любитель назвал бы ее "нимфеткой".
Поймав мой взгляд, она улыбнулась мне похотливо и сладко по-над
солнечным глобусом, из-под золотисто-каштановой челки.
была такой же хорошенькой, как эта французская сирота. Это ее
бабушка сидит вся в черном с вязанием на расстеленной
"Cannice-Matin". Я разрешала дурно пахнущим джентльменам
ласкать меня. Играла с Ивором в неприличные игры - нет, ничего
чрезмерного, и вообще он теперь донов предпочитает доннам, так
он, во всяком случае, говорит.
совпадению скончавшихся в один день, - мать в семь утра в
Нью-Йорке, а отец в полдень в Лондоне, всего два года назад.
Они расстались сразу после войны. Она была американка, ужасная.
О матерях так не говорят, но она и вправду была ужасна. Папа,
когда он умер, был вице-президентом "Samuels Cement Company".
Он происходил из почтенной семьи и имел "хорошие связи". Я
спросил, почему, собственно, у Ивора зуб на "общество" и
наоборот? Она туманно ответила, что его воротит от "своры
охотников на лис" и "банды яхтсменов". Я отметил, что к этим
противным клише прибегают одни мещане. В моем кругу, в моем
мире, в моей изобильной России мы настолько стояли выше любых
представлений о "классах", что лишь ухмылялись или зевали,
читая о "японских баронах" или "новоанглийских патрициях". Все
же довольно странно, что Ивор оставлял шутовство и обращался в
нормальную серьезную личность, лишь седлая своего дряхлого,
чубарого в подплешинах конька и принимаясь поносить английские
"высшие классы" - в особенности их выговор. Ведь последний,
протестовал я, представляет собою речь, превосходящую качеством
парижский французский и даже петербургский русский, -
обаятельно модулированное негромкое ржание, которому Ирис и он
в их обиходном общении подражали довольно удачно, хоть,
разумеется, и неосознанно, если только не забавлялись, длинно
вышучивая ходульный и устарелый английский безобидного
иностранца. К слову, кто по национальности тот бронзовый старец
с жесткой порослью на груди, что выбирается из низкого прибоя
следом за своей неопрятной собакой, - по-моему, я где-то видел
его лицо?
бабочек, а его лицо и имя не сходят с колонок хроники Морриса.
Она как раз пытается добыть билеты хотя-бы на пару его
концертов; а там, вон на том месте, где отряхивается пес, в
июне, когда здесь было пусто, загорало семейство П. (высокое
древнее имя), причем Ивора они в упор не видели, хоть он и знал
в Тринити молодого Л.П. Теперь они перебрались туда. Для самых
избранных. Видите, оранжевая точка? Это их купальня. У подножия
Мирана-палас. Я промолчал, хоть тоже знал молодого Л.П. и тоже
его не любил.
Восторженные приветствия. Как я насчет того, чтобы
познакомиться с его сестрой, завтра у нас что? Суббота. Скажем,
послезавтра в полдень они выйдут прогуляться к Виктории.
Подобие бухточки вон там, справа от вас. Я здесь с друзьями. Вы
ведь знаете Ивора Блэка? Молодой П. объявился в должное время с
милой длинноногой сестрой. Ивор - возмутительно груб. Вставай,
Ирис, ты разве забыла, - мы пьем чай с Раппаловичем и Чичерини.
В этом духе. Лидия П. помирала со смеху.
чудесное действие крема, я переменил консервативный calecon de
bain на более короткую его разновидность (о ту пору еще
запрещенную в парадизах построже). Запоздалое переодевание
привело к причудливым наслоеньям загара. Помню, как я прокрался
в комнату Ирис, чтобы полюбоваться на себя в высоком зеркале -
единственном в доме - в то утро, которое она избрала для визита
в косметический кабинет, куда я позвонил, дабы удостовериться,
что она именно там, а не в объятьях любовника. Не считая
мальчишки провансальца, полировавшего перила, никого в доме не
было, и это позволило мне отдаться самой давней и постыдной из
моих услад - бродить голышом по чужому жилищу.
сказать, - содержащим элементы фривольности, часто присущие
зеркалам и средневековым изображениям экзотических тварей. Лицо
мое было коричневым, руки и торс - карамельными, карминовый
экваториальный пояс подстилала карминовая же кайма, за ней
простиралась белая, более-менее треугольная, заостренная к югу
область, с двух сторон ограниченная изобильным кармином, и
(поскольку я по целым дням разгуливал в шортах) голени были так
же коричневы, как лицо. Белизна живота вверху оттеняла страшный
repousse с уродливостью, никогда до того не виданной -
портативный мужской зоосад, симметричный комок животных
причиндалов, слоновый хобот, двойняшки морские ежи, малютка
горилла, вцепившаясь мне в пахи, повернув к публике спину.
болезни, "освежеванного сознания", отпихивали моих арлекинов в
сторону. Я бросился за неотложной помощью к безделушкам из
лавандовой спальни любимой, и они меня отвлекли: засушенная
фиалка, похожая на плюшевого медведя, любопытный французский
роман ("Du cote de chez Swann"), купленный мной для нее,
плетенка с опрятной стопкой свежепостиранного белья, две
барышни на цветном снимке в затейливой рамке, косо надписанном
"Леди Крессида и душечка Нелл, Кембридж 1919"; первую я принял
за саму Ирис в золотом паричке и розовом гриме, но внимательное
изучение показало: это Ивор в роли той крайне докучной девицы,
что мельтешит в небезупречном фарсе Шекспира. Впрочем, и
хромодиаскоп Мнемозины тоже ведь может прискучить.
блуждания, мальчишка неблагозвучно смахивал пыль с клавиш
"Бехштейна" в музыкальной гостиной. Он что-то спросил у меня,
похожее на "Hora?", и я повертел перед ним запястьем туда и
сюда, показывая бледный призрак часов и браслетки. Совершенно
неверно истолковав этот жест, он отвернулся, покачивая тупой
головой. То было утро неудач и ошибок.
завтрак при любых неурядицах. В коридоре я наступил на осколок
фаянсовой плошки (мы слышали дребезг и дрязг накануне) и с
руганью заплясал на одной ноге, норовя разглядеть воображаемый
распор в середине бледной подошвы.
на месте, но штопора я не смог отыскать ни в одном из буфетных
ящиков. Грохая ими, я в промежутках слышал, как ара орет что-то
дурное и страшное. Пришел и ушел почтальон. Издатель "Новой
Зари" опасался (жуткие трусы эти издатели), что его "скромное
эмигрантское начинание" не сможет и проч. - скомканное "и
проч.", полетевшее в кучу отбросов.
прошлепал по черной лестнице в свою душную комнату. Буйство в
моем мозгу все-таки началось.
предварить завтрашнее предложение руки и сердца исповедью,
которая, быть может, сделает его неприемлемым для моей Ирис.
Панов Вадим
Ильин Андрей
Бажанов Олег
Маккарти Кормак
Суворов Виктор
Афанасьев Роман