деньгами, коричневый бумажник, медлительно, как бы совершая какое-то
таинство, открыл его на столе, вынул оттуда две сторублевые бумажки и
положил их под карты.
- Так же, как вчера - банку двести, - сказал он, поправляя очки и
распечатывая колоду.
- Хорошо, - сказал, не глядя на него, Ильин между разговором, который он
вел с Турбиным.
Игра завязалась. Лухнов метал отчетливо, как машина, изредка
останавливаясь и неторопливо записывая или строго взглядывая сверх очков и
слабым голосом говоря: "пришлите". Толстый помещик говорил громче всех,
делая сам с собой вслух различные соображения, и мусолил пухлые пальцы,
загибая карты. Гарнизонный офицер молча, красиво подписывал под картой и
под столом загибал маленькие уголки. Грек сидел с боку банкомета и
внимательно следил своими впалыми черными глазами за игрой, выжидая
чего-то. Завальшевский, стоя у стола, вдруг весь приходил в движение,
доставал из кармана штанов красненькую или синенькую, клал сверх нее карту,
прихлопывал по ней ладонью, приговаривал: "вывези, семерочка!", закусывал
усы, переминался с ноги на ногу, краснел и приходил весь в движение,
продолжавшееся до тех пор, пока не выходила карта. Ильин ел телятину с
огурцами, поставленную подле него на волосяном диване, и, быстро обтирая
руки о сюртук, ставил одну карту за другой. Турбин, сидевший сначала на
диване, тотчас же заметил, в чем дело. Лухнов не глядел вовсе на улана и
ничего не говорил ему; только изредка его очки на мгновение направлялись на
руки улана, но большая часть его карт проигрывала.
- Вот бы мне эту карточку убить, - приговаривал Лухнов про карту толстого
помещика, игравшего по полтине.
- Вы бейте у Ильина, а мне-то что, - замечал помещик. И действительно,
Ильина карты бились чаще других. Он нервически раздирал под столом
проигравшую карту и дрожащими руками выбирал другую. Турбин встал с дивана
и попросил грека пустить его сесть подле банкомета. Грек пересел на другое
место, а граф, сев на его стул, не спуская глаз, пристально начал смотреть
на руки Лухнова.
- Ильин! - сказал он вдруг своим обыкновенным голосом, который совершенно
невольно для него заглушал все другие, - зачем рутерок держишься? Ты не умеешь
играть!
- Уж как ни играй, всё равно.
- Так ты наверно проиграешь. Дай я за тебя попонтирую.
- Нет, извини, пожалуйста: уж я всегда сам. Играй за себя, ежели хочешь.
- За себя, я сказал, что не буду играть; я за тебя хочу. Мне досадно, что ты
проигрываешься.
- Уж, видно, судьба!
Граф замолчал и, облокотясь, опять так же пристально стал смотреть на руки
банкомета.
- Скверно! - вдруг проговорил он громко и протяжно.
Лухнов оглянулся на него.
- Скверно, скверно! - проговорил он еще громче, глядя прямо в глаза Лухнову.
Игра продолжалась.
- Не-хо-ро-шо! - опять сказал Турбин, только что Лухнов убил большую карту
Ильина.
- Что это вам не нравится, граф? - учтиво и равнодушно спросил банкомет.
- А то, что вы Ильину семпеля даете, а углы бьете. Вот что скверно.
Лухнов сделал плечами и бровями легкое движение, выражавшее совет во всем
предаваться судьбе, и продолжал играть.
- Блюхер! фю! - крикнул граф, вставая, - узи его! - прибавил он быстро.
Блюхер, стукнувшись спиной об диван и чуть не сбив с ног гарнизонного офицера,
выскочил оттуда, подбежал к своему хозяину и зарычал, оглядываясь на всех и
махая хвостом, как будто спрашивая: "кто тут грубит? а?"
Лухнов положил карты и со стулом отодвинулся в сторону.
- Этак нельзя играть, - сказал он: - я ужасно собак не люблю. Что ж за игра,
когда целую псарню приведут!
- Особенно эти собаки: они пиявки называются, кажется, - поддакнул гарнизонный
офицер.
- Что ж, будем играть, Михайло Васильич, или нет? - сказал Лухнов хозяину.
- Не мешай нам, пожалуйста, граф! - обратился Ильин к Турбину.
- Поди сюда на минутку, - сказал Турбин, взяв Ильина за руку, и вышел с ним за
перегородку.
Оттуда были совершенно ясно слышны слова графа, говорившего своим обыкновенным
голосом. А голос у него был такой, что его всегда слышно было за три комнаты.
- Что ты, ошалел, что ли? Разве не видишь, что этот господин в очках - шулер
первой руки.
- Э, полно! что ты говоришь!
- Не полно, а брось, я тебе говорю. Мне бы всё равно. В другой раз я бы сам тебя
обыграл; да так, мне что-то жалко, что ты продуешься. Еще нет ли у тебя казенных
денег?..
- Нет; да и с чего ты выдумал?
- Я, брат, сам по этой дорожке бегал, так все шулерские приемы знаю: я тебе
говорю, что в очках - это шулер. Брось, пожалуйста. Я тебя прошу, как товарища.
- Ну, вот я только одну талию, и кончу.
- Знаю, как одну; ну, да посмотрим.
Вернулись. В одну талию Ильин поставил столько карт и столько их ему убили, что
он проиграл много.
Турбин положил руки на середину стола.
- Ну, баста! Поедем.
- Нет, уж я не могу; оставь меня, пожалуйста, - сказал с досадой Ильин, тасуя
гнутые карты и не глядя на Турбина.
- Ну, чорт с тобой! проигрывай наверняка, коли тебе нравится, а мне пора.
Завальшевский! поедем к предводителю.
И они вышли. Все молчали, и Лухнов не метал до тех пор, пока стук их шагов и
когтей Блюхера не замер по коридору.
- Эка башка! - сказал помещик, смеясь.
- Ну, теперь не будет мешать, - прибавил торопливо и еще топотом гарнизонный
офицер.
И игра продолжалась.
уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский
"Александр, Елисавета", и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой
паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со
звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с
губернаторшей и т. д. - губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях,
когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в
чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми
были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром в
голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом красном ментике, на котором висели
владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу. Граф был не высок
ростом, но отлично, красиво сложен. Ясно-голубые и чрезвычайно блестящие глаза и
довольно большие, вьющиеся густыми кольцами, темно-русые волосы придавали его
красоте замечательный характер. Приезд графа на бал был ожидаем: красивый
молодой человек, видевший его в гостинице, уже повестил о том предводителя.
Впечатление, произведенное этим известием, было различно, но вообще не совсем
приятно. "Еще на смех подымет этот мальчишка", было мнение старух и мужчин.
"Что, если он меня похитит?" было более или менее мнение молодых женщин и
барышень.
Как только польский кончился и пары взаимно раскланивались, снова отделяясь
женщины к женщинам, мужчины к мужчинам, Завальшевский, счастливый и гордый,
подвел графа к хозяйке. Предводительша, испытывая некоторый внутренний трепет,
чтобы гусар этот не сделал с ней при всех какого-нибудь скандала, гордо и
презрительно отворотясь, сказала: "очень рада-с, надеюсь, будете танцовать" - и
недоверчиво взглянула на него с выражением, говорившим: "уж ежели ты женщину
обидишь, то ты совершенный подлец после этого". Граф однако скоро победил это
предубеждение своею любезностью, внимательностью и прекрасной, веселой
наружностью, так что чрез пять минут выражение лица предводительши уже говорило
всем окружающим: "я знаю, как вести этих господ: он сейчас понял, с кем говорит.
Вот и будет со мной весь вечер любезничать". Однако тут же подошел к графу
губернатор, знавший его отца, и весьма благосклонно отвел его в сторону и
поговорил с ним, что еще больше успокоило губернскую публику и возвысило в ее
мнении графа. Потом Завальшевский подвел его знакомить к своей сестре - молодой,
полненькой вдовушке, с самого приезда графа впившейся в него своими большими
черными глазами. Граф позвал вдовушку танцовать вальс, который заиграли в это
время музыканты, и уже окончательно своим искусством танцовать победил общее
предубеждение.
- А мастер танцовать! - сказала толстая помещица, следя за ногами в синих
рейтузах, мелькавшими по зале, и мысленно считая: раз, два, три; раз, два,
три... - мастер!
- Так и строчит, так и строчит, - сказала другая приезжая, считавшаяся дурного
тона в губернском обществе, - как он шпорами не заденет! Удивительно, очень
ловок!
Граф затмил своим искусством танцовать трех лучших танцоров в губернии: и
высокого белобрысого адъютанта губернаторского, отличавшегося своею быстротой в
танцах и тем, что он держал даму очень близко, и кавалериста, отличавшегося
грациозным раскачиванием во время вальса и частым, но легким притопыванием
каблучка, и еще другого, штатского, про которого все говорили, что он хотя и не
далек по уму, но танцор превосходный и душа всех балов. Действительно, этот
штатский с начала бала и до конца приглашал всех дам по порядку, как они сидели,
не переставал танцовать ни на минуту и только изредка останавливался, чтоб
обтереть сделавшимся совершенно мокрым батистовым платочком изнуренное, но
Каменистый Артем
Корнев Павел
Лукин Евгений
Маккарти Кормак
Аникина Наталья
Майер Стефани