поедемте на мою канатную фабрик. Я дам вам работу, платье,
деньги, и вы будете жить у меня".
своей жене: "Вот молодой человек, который сражался за свое
отечество и бежал из плена; у него нет ни дома, ни платья, ни
хлеба. Он будет жить у меня. Дайте ему чистое белье и
покормите его".
полюбил меня, что не хотел пустить. И мне было хорошо. Я был
тогда красивый мужчина, я был молодой, высокий рост, голубые
глаза, римский нос... и Madame L... (я не могу сказать ее
имени), жена моего хозяина, была молоденькая, хорошенькая
дама. И она полюбила меня.
вас зовет ваша маменька?" Я сказал: "Karlchen" *).
что не могу больше терпеть", - и он весь задрожал".
свои добрые голубые глаза, слегка покачивая головой, принялся
улыбаться так, как улыбаются люди под влиянием приятных
воспоминаний.
свой халат, - много я испытал и хорошего и дурного в своей
жизни; но вот мой свидетель, - сказал он, указывая на шитый по
канве образок спасителя, висевший над его кроватью, - никто не
может сказать, чтоб Карл Иваныч был нечестный человек! Я не
хотел черной неблагодарностью платить за добро, которое мне
сделал господин L..., и решился бежать от него. Вечерком,
когда все шли спать, я написал письмо своему хозяину и положил
его на столе в своей комнате, взял свое платье, три талер
денег и потихоньку вышел на улицу. Никто не видал меня, и я
пошел по дороге".
она, или кости ее лежат уже в сырой земле. Я пошел в свое
отечество. Когда я пришел в город, я спрашивал, где живет
Густав Мауер, который был арендатором у графа Зомерблат? И мне
сказали:
улице и держит лавку ликер". Я надел свой новый жилет, хороший
сюртук - подарок фабриканта, хорошенько причесал волосы и
пошел в ликерную лавку моего папеньки. Сестра Mariechen сидела
в лавочке и спросила, что мне нужно? Я сказал: "Можно выпить
рюмочку ликер?" - и она сказала: "Vater!"*) молодой человек
просит рюмочку ликер". И папенька сказал: "Подай молодому
человеку рюмочку ликер". Я сел подле столика, пил свою рюмочку
ликер, курил трубочку и смотрел на папеньку, Mariechen и
Johann, который тоже вошел в лавку. Между разговором папенька
сказал мне: "Вы, верно, знаете, молодой человек, где стоит
теперь наше арме". Я сказал: "Я сам иду из арме, и она стоит
подле Wien**)". - "Наш сын, - сказал папенька, - был Soldat, и
вот девять лет он не писал нам и мы не знаем, жив он или умер.
Моя жена всегда плачет об нем..." Я курил свою трубочку и
сказал: "Как звали вашего сына и где он служил? может быть, я
знаю его..." - "Его звали Карл Мауер, и он служил в
австрийских егерях", - сказал мой папенька. "Он высокий ростом
и красивый мужчина, как вы", - сказала сестра Mariechen. Я
сказал: "Я знаю вашего Karl". - "Amalia! - sagte auf einmal
mein Vater***), - подите сюда, здесь есть молодой человек, он
знает нашего Karl". И мое милы маменька выходит из задня
дверью. Я сейчас узнал его. "Вы знаете наша Karl", - он
сказал, посмотрил на мене, и, весь бледны. за...дро...жал!..
"Да, я видел его", - я сказал и не смел поднять глаза на нее;
сердце у меня пригнуть хотело. "Karl мой жив! - сказала
маменька. - Слава богу! Где он, мой милый Karl? Я бы умерла
спокойно, ежели бы еще раз посмотреть на него, на моего
любимого сына; но бог не хочет этого", - и он заплакал... Я не
мог терпейть... "Маменька! - я сказал, - я ваш Карл!" И он
упал мне на рука..."
sagte ich, - ich bin ihr Sohn, ich bin ihr Karl! und sie
sturzte mir in die Arme", - повторил он, успокоившись немного
и утирая крупные слезы, катившиеся по его щекам. "Но богу не
угодно было, чтобы я кончил дни на своей родине. Мне суждено
было несчастие! das Ungluk verfolgte mih uberall!..*) Я жил на
своей родине только три месяца. В одно воскресенье я был в
кофейном доме, купил кружку пива, курил свою трубочку и
разговаривал с своими знакомыми про Politik, про императора
Франц, про Napoleon, про войну, и каждый говорил свое мнение.
Подле нас сидел незнакомый господин в сером Uberrock *2), пил
кофе, курил трубочку и ничего не говорил с нами. Er rauchte
sein Pfeifchen und schwieg still. Когда Nachtwachter *3)
прокричал десять часов, я взял свою шляпу, заплатил деньги и
пошел домой. В половине ночи кто-то застучал в двери. Я
проснулся и сказал: "Кто там?" - "Macht auf!" *4). Я сказал:
"Скажите, кто там, и я отворю". Ich sagte: "Sagt, wer ihr
seid, und ich werde aufmachen". - "Macht auf im Namen des
Gesetzes!" *5) - сказал за дверью. И я отворил. Два Soldat с
ружьями стояли за дверью, и в комнату вошел незнакомый человек
в сером Uberrock, который сидел подле нас в кофейном доме. Он
был шпион! Er war ein Spion!.. "Пойдемте со мной!" - сказал
шпион. "Хорошо", - я сказал... Я надел сапоги und Pantalon*6),
надевал подтяжки и ходил по комнате. В сердце у меня кипело; я
сказал: "Он подлец!" Когда я подошел к стенке, где висела моя
шпага, я вдруг схватил ее и сказал: "Ты шпион; защищайся! Du
bist ein Spion; verteidige dich!" Ich gab ein Hieb *7)
направо, ein Hieb налево и один на галава. Шпион упал! Я
схватил чемодан и деньги и прыгнул за окошко. Ich nahm meinen
Mantelsack und Beutel und sprang zum Fenster hinaus. Ich кат
nach Ems *8), там я познакомился с енерал Сазин. Он полюбил
меня, достал у посланника паспорт и взял меня с собой в Россию
учить детей. Когда енерал Сазин умер, ваша маменька позвала
меня к себе. Она сказала: "Карл Иваныч! отдаю вам своих детей,
любите их, и я никогда не оставлю вас, я успокою вашу
старость". Теперь ее не стало, и все забыто. За свою
двадцатилетнюю службу я должен теперь, на старости лет, идти
на улицу искать свой черствый кусок хлеба... Бог сей видит и
сей знает, и на сей его святое воля, только вас жалько мне,
детьи!" - заключил Карл Иваныч, притягивая меня к себе за руку
и целуя в голову.
от печали, поразившей ее, и стала изредка принимать гостей, в
особенностей детей - наших сверстников и сверстниц.
приехали к нам княгиня Корнакова с дочерьми, Валахина с
Сонечкой, Иленька Грап и два меньших брата Ивиных.
собралось все это общество, но мы не могли присоединиться к
нему прежде окончания утренних классов. На таблице, висевшей в
классной, значилось: Lundi, de 2 а 3, Maitre d'Histoire et de
Geographic*), и вот этого-то Maitre d'Histoire мы должны были
дождаться, выслушать и проводить, прежде чем быть свободными.
Было уже двадцать минут третьего, а учителя истории не было
еще ни слышно, ни видно даже на улице, по которой он должен