К. С. Бадигин

ПУТЬ НА ГРУМАНТ

ПОМОРСКАЯ БЫЛЬ

Архангельское книжное издательство 1956

Глава первая

НА ГРУМАНТ

Рулевой, бородатый дед Клим Зорькин, дважды стукнул в палубу ногой.
Это был сигнал. Сейчас же голова кормщика, дремавшего в своей каюте,
показалась над люком.

- Смотри, Алексей, лодью обгоняем.

Небольшое, парусное суденышко, прижимаясь к самому берегу, бежало на
запад.

- Шибко дружит к берегу. Чья лодья-то - не признал, Клим?

- Видать не наша; по окраске-то на кемскую похожа. Любят малевать
кемские. Ишь, красного цвета сколь, да накозье1 покороче нашего будет.
Кемская и есть.

Кормщик Алексей Химков ревнивым взглядом окинул свое судно - ладный
трехмачтовый корабль: все ли в порядке7 Нет, как будто все как надо.
Свежая краска весело блестела под утренним солнцем, паруса белые-белые,
без единого пятнышка, палуба безукоризненно чиста. Да и откуда быть
грязи? Ведь только по этой весне на воду спущено судно. Приятным запахом
свежеоструганной сосны, крепким ароматом смоленых канатов было пропитано
все вокруг.

Расстояние между лодьями быстро уменьшалось. Химков уже хорошо
различал у борта фигуры промышленников, рулевого, привалившегося к
румпелю, маленькую собачонку, вертевшуюся у поваренного люка.

Вот и поровнялись суда. Приветствовали друг друга по старинному
обычаю:

- Путем-дорогой! Здравствуйте, молодцы!

- Ваше здоровье! На все четыре ветра!

- Откуда бог несет?

- С Кеми на Грумант, а вы?

- Мезенские мы, тоже на Грумант пробираемся, встретимся, может.
Судно-то ваше как прозывается?

- "Святой Николай Угодник", купцов Плотниковых.

- А наше "Ростислав", купец Окладников снарядил, по первой воде идем.

Обгоняя попутное судно, "Ростислав" быстро уходил вперед, оставляя за
собой две широкие пенистые полосы, узорами расходившиеся по темносиней
поверхности моря

Химков спустился в каюту.

- Ванюша,- разбудил он сына, взятого на промысел учеником, - выходи
на палубу скорость корабельного хода мерить.

Каюта кормщика, окрашенная белой масляной краской, с большими
светлыми окнами, была чиста и опрятна. В ней стояла койка карельской
березы, небольшой столик в углу, приделанный к борту, стул. На стенах
висели две затейливо выпиленные полочки - одна большая, другая поменьше.
На большой полке лежал деревянный брусок с крестовиной - несложный
астрономический прибор, аккуратно закрепленный, чтобы не свалился в
непогоду. В специально сделанных отверстиях стояли песочные часы:
большая склянка - четырехчасовая и маленькая, полуминутная, рядом в
кожаных мешочках висели два поморских компаса - маточки. На маленькой
полочке лежало несколько книг в гладких кожаных переплетах и толстая
тетрадь в переплете из куска простой невыделанной кожи. На столешнице
была укреплена походная чернильница. Тут же лежал старинный чертеж
морских берегов, сделанный от руки, и рядом гусиное перо.

Сняв с полки песочные часы и вынув из рундучка под койкой лаг -
прибор для определения скорости судна, Химков поднялся с сыном на
палубу.

- Клим, ну-ка, брось в воду, а я время замечу,- сказал он, перехватив
румпель из рук старика.

_______________________

1 Бушприт.

Клим бережно взял незамысловатый прибор, состоящий из дубовой
дощечки, вырезанной сектором в четверть круга. К доске были привязаны
грузило и тонкая пеньковая веревка с узлами через каждые несколько
футов.

Придерживая одной рукой конец веревки, Клим размахнулся и бросил
деревянный треугольник в воду. Прибор сразу стал вертикально. Когда
веревка натянулась, старик подал знак Химкову и стал свободно выпускать
конец, считая вслух, сколько узлов уходит из-под руки в ВОДУ. Кормщик
следил за склянкой. Как только песок из одного отделения целиком
пересыпался в другое, он крикнул Климу, чтоб задержал мерную веревку.

Оказалось, вышло больше семи узлов.

- Сколь узлов у тебя из руки в полминуты выйдет,- учил Ваню отец,-
столь и миль судно в час скорость имеет. А ежели мили в версты
перевести, значит "Ростислав"-то наш по пятнадцать верст парусит. Хорошо
лодья поспевает. Ветерок был бы только.

Еще раз осмотрев судно, море и берег, Химков снова спустился в каюту
и что-то отметил на карте, сверился с толстой тетрадью.

Тетрадью кормщик особенно дорожил. Это была рукописная лоция,
указывавшая, какими путями безопасно и правильно вести судно в море.

На заглавном листе тетради большими аккуратными буквами было
выписано:

"Расписание мореходства.

Сие мореходное расписание составлено вернейшим порядком, по которому
мореплаватели находят, то-есть узнают, все опасные места и через то
сберегают жизнь свою.

Сии труды, сие знание крестьянина Мезенской волости Ружникова Федора.
В чем своеручно подписуюсь.

Июля 23 дня лета 1703".

Ниже была сделана приписка:

"Февраля 15 дня 1731 года по смерти Ружникова передана сия книга
крестьянину Химкову Алексею".

Химков перевернул несколько страниц и задержался на записях о Семи островах, мимо которых сейчас проходила лодья.

"С немецкого конца заходить - есть двое ворот, токмо на малой воде
обсыхают, а в полводы пустят. Ходить надо знаючи, есть в воротах камень,
а в голомянную1 немецкую сторону правее Красной Лудки чисто, токмо от
Костагора с встока надо идтить неблизко, есть с встока водопоймина2, да
и с лета сажень за десять есть тоже водопоймина - на полной воде обе
закрывает... Бережнее луд3 у наволоков4 мелко, ходят порожними лодьями
больше чем в подводы прибылой. С моря у Воятка и Зеленца островов чисто
и глубоко, хотя и великая бывает в непогоду зыбь".

Четкой славянской вязью, скупыми, точными словами описывались в лоции
берега, заходы в становища-порты, расстояния между мысами и приметными
пунктами от Архангельска и до самого Груманта.

День начинался, как обычно. Ровно в шесть часов Ваня звонким голосом
крикнул в люк:

- Перемена переменяйся, подпеременщики вставай!

Поморы, проснувшись, выходили из поварни на палуб, сонно потягиваясь
и щуря глаза от яркого света. Один за другим они шумно плескались
соленой водой, зачерпнутой из-за борта деревянным ведерком.

Задымилась печка: это Ваня приступил к своим обязанностям,
приготовляя промышленникам их немудреный завтрак.

За завтраком на лодье обсуждали морские дела и погоду. Всех занимал
вопрос: какой подует ветер? Останется ли он попутным, или ждать
перемены?

Крепко поругивали моряки своего хозяина - купца Окладникова. И было
за что. И мука, и крупа, и рыба, и масло, и морошка - все было или
подмоченное, или с тухлецой. Зная, что жаловаться в море некуда, купцы
не стеснялись, сбывая артелям негодные продукты, хотя по договору
обязаны были снабжать промышленников бесплатно отборным провиантом.

После завтрака никому не хотелось оставаться в душной поварне; поморы
разбрелись по палубе. Во время долгого корабельного хода, да еще в
хорошую погоду, у них было много свободных часов. Скучали поморы от
вынужденного безделья. За несколько дней пути они отдохнули, выспались и
теперь коротали время, лениво перебрасываясь словами.

Изредка кто-нибудь подходил к помпе у грот-мачты и, качнув несколько
раз, отходил прочь. Вода выливалась прозрачной струйкой прямо на палубу
и, причудливо растекаясь, уходила за борт, оставляя на свежеоструганных
досках темную, языкатую тень. Под теплыми лучами солнца палуба быстро
просыхала, от нагретых струек воздуха, подымавшихся кверху, рябило в
глазах

Ваня, убрав поварню, забрался на мачту и, устроившись поудобнее на
грот-рее, любовался морским простором, радостно было на душе у мальчика.
То, о чем он мечтал с малых лет, сбылось: отец взял его с собой на
промысел.

- Так вот оно какое, великое Студеное море! - с восхищением повторял
Ваня, глядя в бесконечную морскую синь.

Часто слыхал он, как взрослые говорили о море. Говорили по-разному,
иногда со страхом, но всегда с уважением: море - кормилец. Многих море
оставило сиротами и вдовами. Но притягивало оно людей своими просторами,