Чтение 41–й страницы книги ~Путь на Грумант~

утру, авось пробьемся.

Стал пореже лед, и двинулись мореходы в путь вместе с ледяными
полями.

Ждать нельзя было, каждый день мог перейти ветер, а тогда уж зимовка
неизбежна.

Благополучно плыли мореходы лишь до скалистого мыса, за которым
остров разрезался широким заливом. Тут сильное течение подхватило
"Архангела Михаила" и понесло вглубь залива.

"Великий Новгород" был удачливей: его понесло к большому падуну,
стоящему на мели. Мореходы на "Великом Новгороде" поставили лодью под
защиту ледяного мыса и спаслись от коварного течения.

А "Архангела Михаила" ледяной поток нес по заливу. Глядя на острые
камни, ставшие на пути лодьи, дружинники в ужасе шептали молитвы. Даже у
привычных ко всему мореходов тревожно сжались сердца.

"Только бы пронесло мимо", - думал каждый.

Старостин видел, как громоздились на камни льдины, как разламывались
о скалы ледяные поля. Помрачневший, стоял кормщик на палубе.

- Тимофей Петрович,- окликнул его Савелий,- гляди, гляди!

Но Старостин и сам знал, что смерть смотрела в глаза мореходам.

- Ребята, вылезай все на палубу, кто погибели не хочет! - громко
крикнул кормщик.

Люди сбились на корме, окружив Старостина. Опасность была теперь
совсем близко. Ударяясь о невысокие острые скалы, сильное течение
кружило в водовороте мелкие льдины впереди лодьи. Вырываясь из кипевшей
воды, обломки мгновенно уходили в стороны, увлекаемые быстриной.

Но вот разнесло весь лед перед судном, открылась вода, бурлившая и
пенившаяся, как в котле.

Освободившуюся на миг лодью водоворотом развернуло и прижало бортом к
большой льдине, напиравшей сзади. "Архангел Михаил" двигался навстречу
гибели.

В бессилии что-либо сделать, Старостин на мгновение закрыл глаза.
Тяжело смотреть мореходу на гибель своего судна. Послышался чей-то крик,
полный ужаса.

Подпрыгнув два-три раза на камнях, тяжело груженная лодья затрещала,
сразу остановилась и стала погружаться носом в воду. На палубу хлынули
бурлящие потоки.

- Бери багры, выходи все на лед. Пойдем по льду, к "Великому
Новгороду" - спасенье только там! - услышали все твердый голос кормщика.

А сам Тимофей Петрович остался с Савелием на лодье Он думал немного
переждать. Может быть, еще удастся помочь судну.

Он успел осмотреть повреждения. В трюме, как раз посредине, острый
камень, пробив насквозь днище, крепко держал "Архангела Михаила".

"Лодьи спасти не можно..."

Подпрыгнув на камнях, тяжело груженная лодья стала погружаться носом
в воду.

Это были последние слова в записках кормщика.

- Вот и все, что я сумел прочесть в записках Тимофея Петровича -
кормщика той самой лодьи, что ты, Ванюха, нашел на Моржовом острове, -
закончил Химков.

- А сам-то Старостин остался жив али погиб?

- Трудно сказать, сынок. Знаем мы, что Антон, боярский сын, добрался
до "Великого Новгорода". А Тимофей Петрович - может, и он спасся, как
знать, род их не перевелся. Старостины по сие время на Грумант плавают
да моржей бьют... Правду, выходит, старики сказывали про Старостиных-то,
что и Соловецкого монастыря еще не было, а уж они на Груманте промысел
имели.

Задумался Алексей. Задумались остальные зимовщики, вспоминая кормщика
Старостина, старого морехода Федота, молодца Тимошку, братьев
Борецких...

Глава двадцать третья

КРУШЕНИЕ НАДЕЖД

Прошло еще две недели, а пурга все не ослабевала. Ураганный ветер
неистово переметал горы снега над островом, над льдами океана, не
выпуская зимовщиков за порог избы. Вот уже почти месяц они не имели
возможности пойти за дровами, а печь топить приходилось почти
непрерывно. Это было так необходимо для Федора. От холода он нестерпимо
страдал. Поморы со страхом посматривали на быстро убывающую поленницу в
сенях, но попытки экономить дрова приходилось тут же прекращать. Алексей
ходил мрачный, как туча: он думал, как же быть?..

Наконец сожгли последнее полено. Прожили сутки в не топленной избе.
Пурга живо выдула тепло. Зябли руки и ноги у здоровых людей, одетых в
теплые оленьи шкуры и меховые сапоги, а Федор стонал в голос от боли и
ломоты в костях.

Правда, был один выход, у самой избы были сложены заветные брусья и
доски, подготовленные для постройки карбаса. Но неужели сжечь, как
дрова, этот корабельный лес? Другого ведь больше не найти. И тогда
прощай надежда... Жди, пока зайдет сюда судно, жди, может быть, еще
несколько лет. Мореходы так часто представляли желанную минуту, когда
карбас развернет паруса и понесет их к родным берегам, что казалось
невозможным от нее отказаться.

Вот о чем думали Алексей и Шарапов. И Шарапов не выдержал. Он
высказал то, о чем подумать было страшно.

- Ну-к что ж, не пропадать же товарищу нашему верному, Алексей.
Когда-то еще мы выстроим карбас... Да и доберемся ли еще на нем? А ведь
Федор-то гибнет... Неладно так... Давай топить карбасом...

Молча согласился Химков. Ведь Степан и его думу высказал. Этот
разговор услышал Ваня.

- Дядя Федор, мы тебя спасем! - радостно крикнул он. - Я пойду за
дровами. - И, схватив топор, кинулся к двери. Степан - за ним. Вскоре
послышались удары топора.

Федор вскочил с полатей.

- Иван! Погоди, не надо! Мне легче! Я стерплю боль. Не надо,
ребятушки, рубить карбас, не надо... Ох! - Он почти без памяти упал на
лавку.

- Успокойся, Федор, - ласково уговаривал Алексей, гладя товарища по
голове. - Ты словно маленький. Подумай: разве легкое дело на карбасе
через океан-море плыть? А сюда, к острову, в обязат придет какая-никакая
лодья. Вернее ведь это. А человек погибнет - не вернешь. Друг ты ведь
нам, Федор. Ты за нас за каждого жизнь готов был отдать. И мы... А
карбас порубить - это что... Вот так-то лучше будет. По-поморски это:
всем за каждого в беде стоять и каждому за всех...

Федор примолк.

Скоро в печи запылал огонь, у всех на душе стало спокойнее, легче,
светлее, как бывает, когда сделаешь так, как надо.

Разморенные теплом, все быстро заснули. Сидя возле своего крестного,
задремал Ваня. Но Федор не спал. Его мозг лихорадочно работал:
"Карбас... Надо спасти карбас..."

Вот он приподнялся, прислушался. Мерно дышали Алексей и Степан, уснул
и Ваня, приткнувшись к его постели.

Затаив дыхание, Федор выждал еще несколько минут. Потом собрал
последние силы и выполз из-под оленьего меха. Тяжело ступая босыми
ногами, пошел к двери. Заколебалось пламя ночника, большая тень
качнулась по стене вслед за Федором...

Беспокойно завозился медвежонок, освобождая голову от шкуры, сползшей
с постели больного.

Федор замер. Нет, все тихо... Преодолевая жгучую боль, он бесшумно
вышел за дверь, в сени.

Поставив на попа чурбан, Федор встал на него, наладил петлю из
ременного пояса и, оглядываясь на дверь, торопливо захлестнул ремень за
потолочную балку. "Вот так..." Прошептав распухшими губами несколько
слов, он перекрестился и накинул петлю на шею...

Вдруг послышались легкие, быстрые шаги, и в дверях показался
испуганный мальчик. Торопясь, Федор резко оттолкнул ногой чурбан, с
шумом покатившийся по сеням.

- Отец! Степан... - с криком бросился Ваня к Федору, стараясь,
сколько хватало сил, приподнять его.

Из горницы выбежал Алексей. Одним прыжком он очутился около Федора и,
взмахнув ножом, перерезал ремень. Федор без сознания рухнул на пол.

Больного бережно перенесли в постель. Степан долго прикладывал к его
голове холодный снег, растирал грудь. Наконец Федор очнулся.

- Братаны, милые... Зачем?.. Зачем это? Хотел, чтобы лучше было.

Мореходы, сжав зубы, еле сдерживали слезы.

Когда обессилевший Федор задремал, Алексей сказал шепотом:

- Теперь, Степан, за ним следить надо. Погубит он себя!

Шарапов кивнул головой. Они понимали, что сейчас Федора мучит не
только болезнь, - ему тяжела была жертва, принесенная ради него
товарищами.

И друзья всячески помогали Федору успокоиться, забыть про сгоревший в
печи карбас.

Унылое завывание пурги, наконец, прекратилось. Снега за это время
намело столько, что с трудом прокопали в сугробах выход из избы.
Получился длинный коридор со стенами в полторы сажени. Прежде всего
проложили дорогу к дровяному складу. Затем пришлось рыть траншею к
пещере: запасы мяса и светильного жира в сенях тоже подходили к концу.