Вашингтон ИРВИНГ

ТАИНСТВЕННЫЕ НОВЕЛЛЫ

РИП ВАН ВИНКЛЬ

Посмертный труд Дитриха Никкербоккера

Клянись Вотаном, богом саксов,

Творцом среды (среда - Вотанов день),

Что правда - вещь, которую храню

До рокового дня, когда свалюсь

В могилу

Картрайт

Всякий, кому приходилось подниматься вверх по Гудзону, помнит,
конечно, Каатскильские горы. Эти дальние отроги великой семьи Аппалачей,
взнесенные на внушительную высоту и господствующие над окружающей
местностью, виднеются к западу от реки. Всякое время года, всякая
перемена погоды, больше того - всякий час на протяжении дня вносят
изменения в волшебную окраску и очертания этих гор, так что хозяюшки -
что ближние, то и дальние - смотрят на них как на безупречный барометр.
Когда погода тиха и устойчива, они, одетые в пурпур и бирюзу,
вычерчивают свои смелые контуры на прозрачном вечернем небе, но порою
(хотя вокруг, куда ни глянь, все безоблачно) у их вершин собирается
сизая шапка тумана, и в последних лучах заходящего солнца она горит и
сияет, как венец славы.

У подножия этих сказочных гор путнику, вероятно, случалось видеть
легкий дымок, вьющийся над селением, гонтовые крыши которого
просвечивают между деревьями как раз там, где голубые тона предгорья
переходят в яркую зелень расстилающейся перед ним местности. Это -
старинная деревушка, построенная голландскими переселенцами еще в самую
раннюю пору колонизации, в начале правления доброго Питера Стюй-везента
(да будет мир праху его!), и еще совсем недавно тут стояло несколько
домиков, сложенных первыми колонистами из мелкого, вывезенного из
Голландии желтого кирпича, с решетчатыми оконцами и флюгерами в виде
петушков на гребнях островерхих крыш.

Вот в этой-то деревушке и в одном из таких домов (который, сказать по
правде, порядком пострадал от времени и непогоды), в давние времена,
тогда, когда этот край был еще британской провинцией, жил простой,
добродушный малый по имени Рип ван Винкль. Он принадлежал к числу
потомков тех самых ван Винклей, которые с великою славою подвизались в
рыцарственные дни Питера Стюйвезента и находились с ним при осаде форта
Христина. Воинственного характера своих предков он, впрочем, не
унаследовал. Я заметил уже, что это был простой, добродушный малый;
больше того, он был хороший сосед и покорный, забитый супруг. Последнему
обстоятельству он и был обязан, по-видимому, той кроткостью духа,
которая снискала ему всеобщую любовь и широкую популярность, ибо
наиболее услужливыми и покладистыми вне своего дома оказываются мужчины,
привыкшие повиноваться сварливым и вечно бранящимся женам. Их нрав,
пройдя через огненное горнило домашних невзгод, становится, вне всякого
сомнения, гибким и податливым, ибо супружеские нахлобучки лучше всех
проповедей на свете научают человека добродетели терпения и послушания.
Вот почему сварливую жену в некоторых отношениях можно считать
благословением неба, а раз так, Рип ван Винкль был благословен трижды.

Как бы там ни было, но он, бесспорно, пользовался горячей симпатией
всех деревенских хозяюшек, которые, согласно обыкновению прекрасного
пола, во всех семейных неурядицах Рипа неизменно становились на его
сторону и, когда тараторили друг с другом по вечерам, не упускали случая
взвалить всю вину на тетушку ван Винкль. Даже деревенские ребятишки
встречали его появление шумным и радостным гомоном. Он принимал участие
в их забавах, мастерил им игрушки, учил запускать змея и катать шарики
<Речь идет о детской игре, наподобие наших бабок.> и рассказывал
нескончаемые истории про духов, ведьм и индейцев. Когда бы ни проходил
он по деревне, его постоянно окружала ватага ребят, цеплявшихся за полы
его одежды, забиравшихся к нему на спину и безнаказанно учинявших тысячи
шалостей; кстати, не было ни одной собаки в окрестностях, которой пришло
бы в голову на него залаять.

Большим недостатком в характере Рипа было непреодолимое отвращение к
производительному труду. Это происходило, однако, не потому, что у него
не хватало усидчивости или терпения, - ведь сидел же он сиднем, бывало,
на мокром камне с удочкой, длинною и тяжелой, как татарская пика, и
безропотно удил целыми днями даже в тех случаях, когда ни разу не
клюнет; бродил же он часами с ружьем на плече по лесам и болотам, по
горам и по долам, чтобы подстрелить нескольких белок или лесных голубей.
Никогда не отказывался он пособить соседу даже в самой трудной работе и
был первым, если в деревне принимались сообща лущить кукурузу или
возводить каменные заборы; жительницы деревни привыкли обращаться к нему
с различными поручениями или просьбами сделать для них какую-нибудь
мелкую докучливую работу, взяться за которую не соглашались их менее
покладистые мужья. Короче говоря, Рип охотно брался за чужие дела, но
отнюдь не за свои собственные; исполнять обязанности отца семейства и
содержать ферму в порядке представлялось ему немыслимым и невозможным.

Он заявлял, что обрабатывать его землю не стоит: это, мол, самый
скверный участок в целом краю, все растет на нем из рук вон плохо и
всегда будет расти отвратительно, несмотря на все труды и усилия.
Изгороди у него то и дело разваливались; корова неизменно умудрялась
заблудиться или попадала в чужую капусту; сорняки на его поле росли,
конечно, быстрее, чем у кого бы то ни было; всякий раз, когда он
собирался работать вне дома, начинал, как нарочно, лить дождь, и, хотя
доставшаяся ему по наследству земля, сокращаясь акр за акром,
превратилась в конце концов, благодаря его хозяйничанию, в узкую полоску
картофеля и кукурузы, полоска эта была наихудшею в этих местах.

Дети его ходили такими оборванными и одичалыми, словно росли без
родителей. Его сын Рип походил на отца, и по всему было видно, что
вместе со старым платьем он унаследует и отцовский характер. Обычно он
трусил мелкой рысцой, как жеребенок, по пятам матери, облаченный в
старые отцовские, проношенные до дыр штаны, которые с великим трудом
придерживал одною рукой, подобно тому как нарядные дамы в дурную погоду
подбирают шлейф своего платья.

Рип ван Винкль тем не менее принадлежал к разряду тех вечно
счастливых смертных, обладателей легкомысленного и беспечного нрава,
которые живут не задумываясь, едят белый хлеб или черный, смотря по
тому, какой легче добыть без труда и забот, и скорее готовы сидеть сложа
руки и голодать, чем работать и жить в довольстве. Если бы Рип был
предоставлен себе самому, он посвистывал бы в полное свое удовольствие
на протяжении всей своей жизни, но, увы!., супруга его жужжала ему без
устали в уши, твердя об его лени, беспечности и о разорении, до которого
он довел собственную семью. Утром, днем и ночью ее язык трещал без
умолку и передышки: все, что бы ни сказал и что бы ни сделал ее супруг,
вызывало поток домашнего красноречия. У Рипа был единственный способ
отвечать на все проповеди подобного рода, и благодаря частому повторению
это превратилось в привычку: он пожимал плечами, покачивал головой,
возводил к небу глаза и упорно молчал. Впрочем, это влекло за собой
новые залпы со стороны его неугомонной супруги, и в конце концов ему
приходилось отступать с поля сражения и скрываться за пределами дома -
ведь только эти пределы и остаются несчастному мужу, живущему под
башмаком у жены.

Среди домашних единственным другом Рипа был пес по имени Волк -
существо не менее подбашмачное, чем его бедняга-хозяин, - ибо госпожа
ван Винкль, считая, что они товарищи по безделью, злобно косилась на
Волка, видя в нем причину частых отлучек ее супруга. Волк же, в сущности
говоря, обладал всеми чертами характера, которые полагается иметь
честному псу: он не уступил бы в отваге ни одному зверю, рыскавшему в
лесах, но какая отвага устоит перед нападками злого женского языка!
Стоило Волку переступить порог дома - и облик его сразу преображался:
понурый, с опущенным в землю или зажатым между ног хвостом, крался он с
видом преступника, то и дело бросая косые взгляды на хозяйку ван Винкль
и при малейшем взмахе метлы или уполовника с воем и визгом кидаясь за
дверь.

С годами семейная жизнь Рипа становилась все тягостнее. Дурной
характер никогда не смягчается с возрастом, а острый язык - единственный
их всех режущих инструментов, которые не только не притупляется от
постоянного употребления, но, наоборот, делается все острей и острей.
Будучи принужден частенько покидать домашний очаг, Рип мало-помалу
привык находить отраду в посещении, так сказать, постоянного клуба
мудрецов, философов и прочих деревенских бездельников. Клуб этот заседал
на скамье у небольшого трактира, вывеской которому служил намалеванный
красною краской портрет его королевского величества Георга III. Здесь
просиживали они в холодке нескончаемый летний день, бесстрастно
передавая друг Другу деревенские сплетни или сонно пережевывая
бесчисленные "истории ни о чем". Впрочем, иным государственным деятелям
стоило б выложить хорошие денежки, чтобы послушать глубокомысленные
дискуссии, возникавшие порой между ними, когда какой-нибудь случайный
проезжий снабжал их старой газетой. С какою торжественностью внимали они
тогда неторопливому чтению Деррика ван Буммеля, школьного учителя,
маленького и опрятного ученого человечка, который не запнувшись мог
произнести самое гигантское слово во всем словаре! С какою мудростью
толковали они о событиях многомесячной давности!

Общественным мнением в этом высоком собрании заправлял Николае