искусственное; улыбка и шутка - вечный его удел. Есть и будут существовать
явления, призрачные без повседневности; о них выслушают и поговорят, но если
они не повторятся, - веры им не более, как честному слову, однажды уже
нарушенному. Событие в цирке, исказив окраску и форму, умрет смутным эхом,
растерзанное всевозможными толками на свои составные части, из коих самая
главная - человек без крыльев под небом - станет басней минуты,
пожертвованной досужему разговору о запредельных натуре человеческой
чудесах. И может быть, лишь какой-нибудь отсталый любитель снов, облаков и
птиц задумается над страницей развязного журнала с трепетом легкой грезы,
закроет книгу и рассеянно посмотрит вокруг.
- если я решу жить открыто, с наукой произойдут корчи. Уж я слышу тысячу
тысяч докладов, прочитанных в жаркой бане огромных аудиторий. Там
постараются внушить резвую мысль, что рассмотренное явление, по существу,
согласно со всяческими законами, что оно есть непредвиденный аккорд сил,
доступных исследованию. А в тишине кабинета, мужественно обложась грудами
книг, какой-нибудь растерянный, седой человек, проживший жизнь с гордо
поднятой головой, в славе и уважении, станет искать среди страниц извилистую
тропу, по которой можно залезть внутрь этого, сожравшего его пропитанную
потом систему "аккорда", пока не убедится в тщете усилий и не отмахнется
словами: "Икс. Вне науки. Иллюзия", - подобно досужему остроумцу,
доказавшему, что Бонапарта никогда не было.
в мантиях и париках, которые, ухватив друг друга за языки, пытались крикнуть
нечто решительное. Тогда Друд понял, что засыпает и гибнет, но этот
печальный момент раненого сознания тотчас затонул в слабости; с усилием
поднял он веки и, повинуясь роковой лени, снова закрыл их. В синей тьме
поплыли лучистые пятна; они угасли, и лицо спящего побледнело.
гостиницы, откуда четыре санитара вынесли на носилках неподвижное тело,
окутанное холстом. Лицо также оставалось закрытым. Управляющий, присутствуя
при этой сцене, в ответ на соболезнующие вопросы сказал, что увозят
больного, захворавшего неожиданно и тяжко; несчастный лишен сознания.
доктор.
на козлы, к кучеру, сел бледный человек в очках, с серым лицом. Он что-то
шепнул кучеру. Тот, взяв полную рысь, заторопил лошадей, и карета, свернув
за угол, скользнула к тюрьме.
было одиннадцать, но Дауговет принял ее. Он выразил лишь удивление, что она,
любимица, как бы нарочно выбрала такой час с целью сократить его
удовольствие.
связи с тем, что я привезла. - И она рассмеялась, а от смеха засмеялась вся
ее красота, равная откровению.
похожие на них чувства, а все вместе взволнует и осчастливит. Но еще
неотразимее действует совершенство, когда оно вооружено сознанием своей
силы. Только удалясь, можно бороться с ним, но и тогда ему обеспечена часть
победы - улыбка задумчивости.
оделась как на выезд - в блестящее открытое платье, напоминающее летний
цветок. Из кружев выходили ее нежные, белые плечи; обнаженные руки дышали
плавностью и чистотой очертания; лицо улыбалось. В ее тонких бровях была
некая милая вольность или, скорей, нервность линии, что придавало взгляду
своеобразное выражение капризной откровенности, как бы говоря постоянно и
всем: - "Что делать, если я так невозможно, непростительно хороша?
Примиритесь с этим, помните и простите".
дядей, но должен сознаться, что за право смотреть на вас глазами, - хотя бы,
- Галля охотно и с отвращением вернул бы судьбе свой властный мундир. Жаль,
у меня нет таких глаз.
любви к книгам. Вы не изменили своей привязанности?
вопрос.
в Мадриде под инициалами Г. Ж.; два экземпляра проданы Верфесту и Гроссману,
я опоздал, хотя относительно одного экземпляра есть надежда: Верфест не
прочь от переговоров. Однако, - он взглянул на книгу, которая была с Руной,
- не фея ли вы и не драгоценность ли Верфеста с тобой?
свободно располагает временем.
торжественное, внутреннее освещение и загадочные слова о радости. Все же
иногда жаль, что чудесное существует только в воображении.
хотите, то, что мы с вами видели в цирке, есть чудо. Я не понимаю его.
подчеркнуть свое нежелание говорить об удивительном случае и странной
выходке Руны.
всех. Откровенно говоря, я жалею, что был в "Солейль". Мне неприятно
вспоминать о сценах, которых я был свидетелем. Относительно самого факта,
или, как ты выражаешься, - "чуда", я скажу: ухищрения цирковых чародеев не
прельщают меня разбором их по существу, к тому же в моем возрасте это
опасно. Я, чего доброго, раскрою на ночь Шехерезаду. Очаровательная свежесть
старых книг подобна вину. Но что это? Ты несколько похудела, моя милая?
человека, запевшего под куполом цирка. В напиток, которым она пыталась
утолить долгую жажду, этот старик, ее дядя, бросил яд. Поэтому лицемерие
Дауговета возмутило ее; прикрыв гнев улыбкой рассеянности, Руна сказала: - Я
похудела, но причина тому вы. Я еще более похудела бы, не будь у меня в
руках этой книги. Министр поднял брови.
как ты тревожишь меня. Девушка шутя положила веер на его руку.
нет во мне желания подурачиться, что я настроена необычно. - Действительно
глаза ее сосредоточенно заблестели, а полуоткрытый рот, тронутый игрой
смеха, вздрагивал с кротким и пленительным выражением. - Убедительно ли я
говорю? Видите ли вы, что мне хорошо? В таком случае, потрудитесь проверить,
способны ли вы вынести удар, потрясение, молнию? Именно - молнию, не потеряв
сна и аппетита?
оглушительного секрета. Молча смотрел на нее министр, следуя невольной
улыбкой всем тонким лучам игры прекрасного лица Руны, с предчувствием, что
приступ скрывает нечто значительное. Наконец ему сообщилось ее волнение; он
отечески нагнулся к ней, сдерживая тревогу.
Верфеста? Есть ли надежда "Эпитафиям" засиять в вашей коллекции?
экзальтацию, - нет, нет, почти никакой. Правда, я заинтересовал одного
весьма ловкого комиссионера, того самого, который обменял Грею золотой
свиток Вед XI столетия на катехизис с пометками Льва VI, уверив владельца,
что драгоценная рукопись приносит несчастье ее собственнику, - да, я
намагнитил этого посредника вескими обещаниями, но Верфест, кажется, имеет
предложения более выгодные, чем мои. Признаюсь, этот разговор глубоко
волнует меня.
забыть?
так же, как они, или еще сильнее того манит вас; над чем забылись бы вы,
разгладив морщины?
увлечение. Хорошо. Но с этого надо было начать. Я назову редкости, так
сказать, неподвижные, ибо они составляют фамильное достояние. Истинный, но
не всемогущий любитель думает о них с платоническим умилением влюбленного
старца. Вот они: "Объяснение и истолкование Апокалипсиса" Нострадамуса, 1500
года, собственность Вейса; "Дон Кихот, великий и непобедимый рыцарь
Ламанчский" Сервантеса, Вена, 1652 года, принадлежит Дориану Кемболлу;
издание целиком сгорело, кроме одного экземпляра. Затем ... Пока он говорил,
Руна, склонив голову, задумчиво водила пальцами по обрезу своей книги. Она
перебила: - Что, если бы вам подарили "Объяснение и истолкование
Апокалипсиса"? - невинно осведомилась она - Вам это было бы очень приятно?
однако, на том, что присматривается к рукам Руны, небрежно поворачивающим
свою книгу, с суеверным чувством разгоряченного охотника, когда в сумерках
тонкий узор куста кажется ветвисторогой головой затаившегося оленя. - А ты
достойна быть феей.
Нострадамусом.
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Перумов Ник
Свержин Владимир