мы спросили в местном баре, где он живет, поднялся лес рук, все заулыбались
и заговорили: "А, Коко", словно речь шла о деревенском дурачке. Следуя в
указанном направлении, мы довольно легко отыскали дом Коко. Очень
примечательно, что по сравнению с остальными домами деревни он был
ослепительно чист и сверкал, как драгоценный камень. Через опрятный
палисадник к крыльцу вела настоящая дорожка из гравия, аккуратно
выровненного граблями. Мне очень захотелось познакомиться с деревенским
дурачком, живущем в таком чистеньком доме. Мы похлопали в ладоши, и
появилась хрупкая смуглая женщина, похожая на итальянку. Она оказалась женой
Коко и сказала, что его нет дома -- днем он работает на лесопилке. Луна
объяснил, чего я хочу, и лицо женщины просветлело.
не простит мне, если не встретится с вами. Пожалуйста, пройдите и подождите
немного в саду... он придет через минуту.
удивлению, я увидел два добротно сделанных и просторных вольера. Я с
интересом заглянул в них, но они оказались пустыми.
снял соломенную шляпу. Это был невысокий, хорошо сложенный человек с
угольно-черными курчавыми волосами, густой черной (необычной для Аргентины)
бородой и тщательно подстриженными усами. Его черные глаза горели от
волнения, когда он протянул свою красивую смуглую руку мне и Луне.
очень хорошо говорю по-английски... у меня не было возможности
практиковаться.
возбужденно говорил он, пожимая мне руку,-- поговорить с кем-нибудь, кто
интересуется природой... если бы моя жена не послала за мной, я никогда не
простил бы ей... я не верил своим ушам, когда сын сказал мне, что меня хочет
видеть англичанин, к тому же интересующийся животными.
случившимся чудом. Можно было подумать, что я явился к нему, чтобы
предложить ему пост президента Аргентины. Меня приветствовали, словно
ангела, только что спустившегося с небес,-- я был так ошеломлен этим, что
почти потерял дар речи. Сведя вместе двух одержимых, Луна, очевидно, решил,
что выполнил свою миссию.
осторожно, словно трогал хрупкое крыло бабочки, и повел по ступенькам в дом.
Его жена приготовила чудесный, очень сладкий лимонад, мы сидели за столом и
пили его, а Коко занимал меня разговором. Он говорил не спеша, спотыкаясь на
трудных английских оборотах. Узнав, что я знаю испанский достаточно хорошо,
чтобы следить за смыслом, он иногда переходил на свой родной язык. У меня
было такое чувство, будто я слушал человека, к которому после многих лет
немоты вернулся дар речи. Он очень долго жил в собственном замкнутом мире,
потому что ни жена, ни дети, никто в грязной деревушке не мог понять его
интересов. Он не верил своим глазам -- вдруг откуда-то явился человек,
который может согласиться с ним, что какая-нибудь птица красива, а животное
интересно; человек, который, наконец, наяву может говорить с ним о его
сокровенном,-- ведь никто из окружающих не понимает этого языка. В течение
всего разговора он смотрел на меня растерянно, на его лице были и
благоговение и страх: благоговение оттого, что я сижу перед ним, страх
оттого, что я могу вдруг исчезнуть, как мираж.
по птицам Аргентины имеются справочники, но кто знает о них хоть что-нибудь?
Кто знает об их брачных играх, о строении их гнезд? Кто знает, сколько яиц
они кладут, сколько у них бывает выводков, мигрируют ли они? Ничего об этом
не известно, а это главная проблема. И в этой области я стараюсь помочь
науке, как только могу.
существа есть на свете, вернее, большую часть их, но ничего не знаем об их
повседневной жизни.
кабинетом,-- пояснил он и добавил умоляющим о пощаде голосом:- Он очень
маленький, но это все, что я могу себе позволить...
на крепких запорах. Доставая ключ, он улыбнулся.
животных. Но теперь, в его кабинете, я был более чем поражен. Я не мог
вымолвить ни слова.
ящиками. В нем помещалась коллекция тушек птиц и мелких млекопитающих, яйца
различных птиц... Была в кабинете и длинная низкая скамья, на которой Коко
набивал чучела, а рядом с ней -- грубо сколоченный стеллаж, на котором
стояло четырнадцать томов естественной истории, частью на испанском, частью
на английском языках. Под маленьким окном стоял мольберт с незаконченной
акварелью птицы, тушка которой лежала тут же, на ящике.
единственный способ запечатлеть оперение птиц.
великолепно -- тонкие линии, поразительно точный цвет. Я говорю --
поразительно, потому что рисовать птиц - занятие для натуралиста самое
трудное. А это была работа, почти не уступающая творениям лучших современных
художников-натуралистов. Видно было, что это работа человека неопытного, но
сделана она была с такой дотошной точностью и любовью, что птица на листе
получилась как живая. Я взял птичку, чтобы сравнить ее с изображением, и
увидел, что оно было гораздо лучше многих, которые мне доводилось видеть в
книгах о птицах.
около сорока изображений птиц, в основном парных, если оперения самки и
самца отличались, и все они были так же хороши, как и первое.
сделать.
послал несколько штук директору музея в Кордобе, и они понравились ему. Он
сказал, что из них можно составить небольшую книгу, когда их накопится
достаточно, но я сомневаюсь в этом. Я знаю, как дорого обходится такое
издание.
поговорю с ними о вас. Я ничего не гарантирую, но, возможно, они окажут вам
помощь.
Сеньор, она выматывает мне душу. Но мне надо на что-то жить. Я экономлю, и у
меня еще остается немного денег на краски. Я коплю деньги на покупку
небольшой кинокамеры, потому что как бы ни был искусен художник, есть у птиц
некоторые повадки, которые можно запечатлеть только на пленке. Но кинокамеры
очень дороги, и я боюсь, что пройдет много времени, пока я смогу себе
позволить такую покупку.
и что еще надеется сделать. Мне приходилось напоминать себе, что передо мной
человек, который работает на лесопилке. Если бы я разыскал Коко где-нибудь
на окраине Буэнос-Айреса, это не было бы удивительным, но встретить его
здесь, в этом глухом углу, было все равно что встретить единорога на
Пикадилли. Он рассказывал о своих материальных затруднениях, но ни в словах
его, ни в голосе не было даже намека на просьбу о помощи, он просто с
наивностью ребенка делился своими затруднениями с человеком, который поймет
его и разберется в его заботах. Я, скорее всего, казался ему миллионером, и
все же я знал, что стоит мне предложить ему деньги, и я перестану быть его
другом и превращусь, как и жители деревни, в человека, который ничего не
понимает. Самое большее, что я мог для него сделать,-- это обещать
поговорить с руководителями музея в Буэнос-Айресе (ведь хорошие рисовальщики
птиц встречаются нечасто), дать ему свою визитную карточку и сказать, что
если ему надо купить в Англии что-нибудь такое, чего нельзя приобрести в
Аргентине, то пусть он даст мне знать, и я вышлю ему все, что потребуется.
Когда, наконец, Луна вернулся и пришло время уезжать, Коко попрощался со
мной, как ребенок, которому дали поиграть новой игрушкой и тут же отняли ее.
Он стоял посреди пыльной улицы, глядя вслед машине, и все время
переворачивал мою визитную карточку, словно это был какой-то талисман.
эту потерю уже в Англии. Но у Коко был мой адрес, и я думал, что он напишет
мне и попросит выслать ему какую-нибудь книгу о птицах или рисунки. Но я так
и не получил ни строчки. Тогда я сам написал ему открытку. Я послал ее в
Калилегуа Чарлзу, а тот отвез ее Коко. После этого Коко написал мне
очаровательное письмо, в котором он извинялся за свое слабое знание
английского языка и выражал надежду, что понемногу овладеет им лучше. Он
сообщал мне новости о своих птицах и рисунках. Но ни одной просьбы в письме
не было. Рискуя обидеть его, я послал ему книги, которые, по моему мнению,
должны были сослужить ему добрую службу. И теперь, когда я ропщу на судьбу,
когда прихожу в раздражение оттого, что не могу позволить себе приобрести
новое животное, купить новую книгу или приспособление для своей камеры, я
вспоминаю Коко, который в своем маленьком кабинете много работает
примитивными инструментами и без денег. Это оказывает на меня благотворное
влияние.
Шломо Вульф
Посняков Андрей
Афанасьев Роман
Эриксон Стивен
Витковский Евгений
Каменистый Артем