Чтение 327–й страницы книги ~Виконт де Бражелон или десять лет спустя~

где протекло ваше детство, вы видели...

- Вам известно название этой деревни?

- Нуази-ле-Сек, монсеньер, - твердо выговорил Арамис.

- Продолжайте, - произнес молодой человек; ничто, однако, в его лице
не выразило, подтверждает ли он сказанное прелатом или оспаривает.

- Монсеньер, если вы упорно хотите продолжать эту игру, прекратим
разговор. Я пришел с намерением сообщить вам о многом, это верно; но
ведь и вы, со своей стороны, должны изъявить желание узнать это многое.
Прежде чем говорить, прежде чем открыть вам столь важные тайны, которые
я храню про себя, я нуждаюсь с вашей стороны если не в откровенности, то
хотя бы в некоторой помощи, если не в доверии, то хотя бы в некоторой
доле симпатии. А вы замкнулись в якобы полном незнании, и это останавли-
вает меня... И вы поступаете так не потому, что вы правы; ведь как бы
мало вы ни были осведомлены, каким бы равнодушным ни притворялись, от
этого вы не перестаете быть тем, кто вы есть, и ничто, слышите ли, ничто
не может этого изменить, монсеньер.

- Обещаю терпеливо выслушать вас. Но мне кажется, что я имею право
повторить тот вопрос, который я уже задавал вам: кто вы такой?

- Помните ли - тому уж пятнадцать или, может быть, восемнадцать лет -
как вы видели в Нуази-ле-Сек всадника, который приезжал вместе с дамой,
одетой обычно в платье из черного шелка и с огненными лентами в волосах?

- Да, однажды я спросил имя всадника, и мне ответили, что это аббат
д'Эрбле. Я удивился, почему этот аббат имеет вид воина, и мне ответили,
что в этом нет ничего удивительного, так как он - бывший мушкетер Людо-
вика Тринадцатого.

- Итак, - сказал Арамис, - бывший мушкетер, тогдашний аббат, нынешний
ваннский епископ и ваш сегодняшний духовник, все они - я.

- Да. Я узнал вас.

- В таком случае, монсеньер, если вы это знаете, мне остается только
добавить то, чего вы, пожалуй, не знаете: если бы о посещении этого мес-
та мушкетером, епископом и духовником узнал бы король сегодня вечером
или завтра утром, тот, кто пренебрег всем, чтоб побывать у вас, увидел
бы сверкающий топор палача в каземате еще темнее и потаеннее вашего.

Выслушав эти произнесенные решительным тоном слова, молодой человек
приподнялся на кровати и жадными глазами впился в лицо Арамиса. После
этого узник, видимо, проникся доверием к своему посетителю.

- Да, - прошептал он, - я помню, хорошо помню то время. Женщина, о
которой вы говорите, один раз приезжала с вами и дважды с той женщи-
ной...

- С той женщиной, которая навещала вас каждый месяц?

- Да.

- Знаете ли вы, кто эта дама?

Глаза узника заблестели, и он произнес:

- Знаю; это была дама, близкая ко двору.

- Хорошо ли вы ее помните?

- О, мои воспоминания о ней очень отчетливы: видел я эту даму один
раз с человеком лет сорока пяти, в другой раз с вами и с дамою в черном
платье с лентам цвета пламени; потом я видел ее еще дважды, и оба раза с
тою же дамою в черном. Эти четверо вместе с моим гувернером и старой Пе-
ронеттою, да моим тюремщиком, да комендантом - единственные, с кем я го-
ворил в течение всей моей жизни, почти единственные, которых я видел за
всю мою жизнь.

- Выходит, что вы и там были в тюрьме?

- Если здесь я в тюрьме, то там я был, можно сказать, на воле, хотя
моя свобода и была основательно стеснена. Дом, в котором я безвыездно
жил, обширный сад, окруженный стенами, за которые я не мог выйти, - та-
ково было мое обиталище. Впрочем, вы его знаете, поскольку бывали в нем.
В конце концов, привыкнув жить внутри этих стен, я никогда и не желал
выйти за их пределы. Теперь вы понимаете, сударь, что, не повидав света,
я не могу желать чего бы то ни было, и если вы хотите рассказать мне о
чем-то, то знайте: вам придется давать мне на каждом шагу разъяснения.

- Так я и сделаю, монсеньер, - сказал, кланяясь, Арамис, - ибо это
мой долг.

- Начнем с того, кто был моим гувернером?

- Достойный дворянин и порядочный человек, монсеньер, - воспитатель
вашего тела и вашей души. Разве вы были когда-нибудь недовольны им?

- О нет, сударь, напротив. Но этот дворянин говорил мне не раз, что
мой отец и моя мать умерли; лгал он или говорил правду?

- Он против воли должен был следовать данным ему указаниям.

- Значит, он лгал?

- Только в одном. Ваш отец действительно умер.

- А мать?

- Она умерла для вас.

- Но для других она жива и поныне, не так ли?

- Да.

- А я, - молодой человек устремил на Арамиса пристальный взгляд, - я
обречен жить во мраке тюрьмы?

- Увы, да.

- И все потому, что мое присутствие в мире открыло бы великую тайну?

- Да, великую тайну.

- Мой враг, должно быть, очень силен, если смог запереть в Бастилии
такого ребенка, каким был я ко времени моего заточения?

- Да, это так.

- Сильнее, чем моя мать?

- Почему же?

- Потому что моя мать защитила б меня.

Арамис колебался.

- Да, сильнее, чем ваша мать, монсеньер.

- Если мою кормилицу и моего гувернера отняли у меня и я был так без-
жалостно разлучен с ними, значит ли это, что или я, или они представляли
для моего врага большую опасность?

- Да, опасность, от которой ваш враг избавился, устранив и кормилицу
и дворянина, - спокойно сказал Арамис.

- Устранив? Но как же?

- Наиболее верным способом: они умерли.

Молодой человек слегка побледнел; он провел дрожащей рукой по лицу.

- От яда? - спросил он.

- Да, от яда.

Юноша на мгновенье задумался.

- Поскольку оба эти ни в чем не повинные существа, единственная моя
опора, были умерщвлены в один день, я заключаю, что мой враг очень жес-
ток или что его принудила к этому крайняя необходимость; ведь и этот до-
стойный во всех отношениях дворянин, и эта бедная женщина за всю свою
жизнь не причинили ни одному человеку ни малейшего зла.

- Да, монсеньер, у вас в роду царит суровая необходимость. И необхо-
димость, к моему великому сожалению, заставляет меня подтвердить, что и
дворянин и кормилица были действительно умерщвлены.

- О, вы не сообщаете мне ничего нового, - нахмурился узник.

- Неужели?

- У меня были на этот счет подозрения.

- Какие же?

- Сейчас расскажу.

В этот момент молодой человек, опершись на локти обеих рук, приблизил
свое лицо вплотную к лицу Арамиса с выражением такого достоинства, само-
отречения и даже отваги, что епископ почувствовал, как электрические
искры энтузиазма поднимаются из его неспособного уже к бурным пережива-
ниям сердца к голове, холодной как сталь.

- Говорите же, монсеньер! Я уже открыл вам, что, беседуя с вами, под-
вергаю свою жизнь опасности, и как бы мало ни стоила эта жизнь, умоляю,
примите ее, если она потребуется для спасения вашей.

- Хорошо, - продолжал молодой человек, - я и в самом деле подозревал,
что было совершено убийство моей кормилицы и моего гувернера...

- Которого вы называли отцом.

- Которого я называл отцом, хорошо зная при этом, что я - вовсе не
его сын.

- Что же заставило вас усомниться в этом?

- Подобно тому, как вы чрезмерно почтительны для друга, так он был
чрезмерно почтителен для отца.

- Что до меня, то я отнюдь не намерен таиться, - сказал Арамис.

Молодой человек кивнул головой.

- Я не был, без сомнения, предназначен к тому, чтобы оставаться на
веки вечные взаперти, и что меня убеждает в этом, теперь особенно, - так
это забота, которую проявляли, чтобы сделать из меня по возможности без-
упречного светского кавалера. Приставленный ко мне дворянин научил меня
всему, в чем был осведомлен сам: арифметике, начаткам геометрии, астро-
номии, фехтованию и верховой езде. По утрам я ежедневно фехтовал в ниж-
ней зале и ездил верхом по саду. И вот однажды - это произошло, по-види-
мому, в разгар лета, так как было исключительно жарко, - я заснул в этой
зале. Ничто до этой поры не внушало мне подозрений, единственное, что
удивляло меня, это - почтительность моего гувернера. Я жил как дети, как
птицы небесные, как растения, жил солнцем и воздухом. Незадолго перед
тем мне исполнилось пятнадцать лет.

- Значит, тому уже восемь лет.

- Да, приблизительно. Впрочем, я потерял счет годам.

- Простите, но что же говорил вам гувернер, чтобы побуждать вас к
труду?

- Он говорил, что человек должен стремиться завоевать себе известное
положение, в котором ему отказал при рождении бог. Он добавлял, что, бу-
дучи бедняком, сиротою, безродным, я могу рассчитывать лишь на себя са-
мого и что никто никогда не интересовался моею особой и никогда не заин-