пококетничать с этим человеком развлечения ради. Ее королевскому и женскому
самолюбию было бы лестно видеть могущественного гения склонившимся к ее
ногам; но, в сущности, что значит для сердца гений? Какое дело страстям до
утех самолюбия, до побед, одержанных гордыней? Прежде всего, королева своим
женским зрением видела в Мирабо человека из плоти и крови, человека с
нездоровой тучностью, с морщинистыми впалыми щеками, в шрамах и рытвинах от
оспы, с покрасневшими глазами, с опухшим горлом; она тут же сравнила с ним
Шарни, изящного дворянина в расцвете лет и красоты, облаченного в блестящий
мундир, который придавал ему несравненный воинственный вид, меж тем как
Мирабо в штатском платье был похож, когда гений не одушевлял его властного
лица, на переодетого каноника.
от ночных бдений и слез, она измерила разделявшее их расстояние и замирающим
голосом, в котором дрожали рыдания, прошептала: "Шарни, мой Шарни!."
Что значили для нее эти людские волны, подобно приливу гонимые небесными
вихрями и разбивающиеся о ступеньки трона с криком: "Да здравствует король!
Да здравствует королева!.? Если бы знакомый голос шепнул ей на ухо: "Мария,
я ни в чем не изменился! Антуанетта, я вас люблю!. - она бы поверила, что
вокруг нее все по-прежнему, и эти слова больше успокоили бы ей сердце,
скорее разгладили чело, чем все клики, обещания и клятвы.
собой великие и малые события, которые все вместе составляют историю убогих
и могущественных, историю народа и монархии. Этот день четырнадцатого июля,
словно не желая знать, что ему суждено освещать неслыханное, небывалое,
великолепное зрелище, явился омраченный тучами, дыша ветром и дождем.
над чем угодно, даже над дождем в праздничные дни.
толпившиеся на бульварах с пяти утра, измокшие под дождем и умиравшие с
голоду, смеялись и пели.
крайней мере спасти их от голода.
проходили, сто пятьдесят тысяч людей заняли места на пригорках Марсова поля,
а еще сто пятьдесят тысяч стояли за их спинами.
число которых не поддавалось учету.
состоялся праздник объединения Франции, а когда-нибудь, быть может,
призойдет объединение всего мира!
сыновья, увидит мир.
воображает, будто весь мир целиком существует для того, чтобы он прожил в
нем свою краткую жизнь, меж тем как на самом деле из переплетения этих
бесконечных кратких, эфемерных, невидимых, кроме как оку Господню,
существований и состоит время - тот более или менее долгий период, в течение
которого Провидение, эта Исида с четырьмя сосцами приглядывающая за
народами, вершит свой таинственный труд и продолжает непрерывное дело
сотворения мира.
оба крыла летучую богиню, которая зовется Свободой, вечно ускользает и
скрывается из виду, чтобы всякий раз вернуться еще более гордой и
сверкающей.
они ее утратили.
что ждали, сидя или стоя, и те, что, перейдя реку по деревянному мосту,
наведенному близ Шайо, через Триумфальную арку хлынули на Марсово поле!
вырывались, рождаясь в сердцах, оглушительные крики ликования, а может быть,
отчасти и изумления перед открывавшейся взору картиной.
зрелище.
месяц превратилась в долину окружностью в целое лье.
триста тысяч человек.
одной с каждой стороны обелиска, венчавшего алтарь.
Национальное собрание решило, что отныне его будут воскурять не только Богу.
что французский народ свободен, и призывавшие прочие нации последовать его
примеру.
безудержна, так глубока и искренна, что ее отголоски дошли и до нас.
семьсот девяносто третий, тысяча восемьсот четырнадцатый, тысяча восемьсот
пятнадцатый годы!
восемьсот тридцатый, тысяча восемьсот сорок восьмой.
как бы они его приняли?
ему голос надежды.
были приготовлены для королевы, придворных и Национального собрания.
другого, предназначались королю и председателю Собрания.
французской национальной гвардией, передал свои полномочия Лафайету.
миллионами вооруженных людей.
масштабы, она неизбежно должна была вскоре пойти на убыль и погаснуть.
призракам, что, увеличиваясь, постепенно достигают человеческих размеров,
она лишь затем выросла сверх всякой меры, чтобы обратиться в пар, развеяться
и исчезнуть.
вызывало сомнений.
чья голова скоро слетит с плеч; генералиссимус, чей белый конь вскоре умчит
седока в изгнание.
лучей бледного солнца, еле-еле пробивавшегося сквозь темную пелену туч,
представители через три пролета Триумфальной арки вступили на обширную
арену; этот авангард, составлявший около двадцати пяти тысяч человек,
выстроился двумя концентрическими кругами по всей окружности цирка; далее
появились парижские выборщики, за ними представители Коммуны и, наконец,
Национальное собрание.
Военной школе, шли прямо через поле; подобно волне, набегающей на скалу, они
лишь раздались, чтобы обогнуть Алтарь отечества, вновь сомкнувшись за ним, и
передние уже успели приблизиться к галереям, в то время как хвост колонны,
подобной гигантской змее, еще делал последний поворот перед Триумфальной
аркой.
остальные: представители провинций, военные депутации, национальная гвардия.
эти обвивал, охватывал, окружал гигантский пояс из трехцветных знамен,
твердивших глазам и сердцам присутствующих два слова, единственные два
слова, ведущие на великие деяния народы, послушные Божьему замыслу.
трон, король на свой, а королева заняла место на трибуне.
Антуанетты испугались и бросили ее; узнай они, что благодаря Мирабо король
получил двадцать четыре миллиона на личные расходы, - быть может, некоторые
из них и вернулись бы; однако они этого не знали.
Антуанетты, то она знала: его не привлекли бы к ней ни золото, ни
могущество.
дружеском, преданном лице.
которой осталось в этой огромной толпе так немного защитников, не сплотились
вокруг короля и у ног королевы.
королеве, что в это самое время он везет крестьяночку, свою любовницу, в
скромный домик на склоне холма Бельвю, она наверняка сострадательно