австрийской кокардой. Признаюсь вам, в тот раз у меня опять возникли
сомнения, но господин Жильбер сказал мне: "Бийо, это же сделал не король, а
королева. Она - женщина, а к женщинам надо быть снисходительным". А я до
того верил ему, что, когда из Парижа пришли штурмовать дворец, я, хоть в
глубине сердца и понимал, что нападавшие ни в чем не виноваты, встал на
сторону тех, кто его защищал; ведь это я помчался разбудить господина де
Лафайета (бедняга спал сном праведника) и привел его во дворец как раз
вовремя, чтобы спасти короля. О, в тот день я видел, как господина де
Лафайета обняла принцесса Елизавета; видел, как королева протянула ему руку
для поцелуя; слышал, как король назвал его своим другом, и подумал:
"Ей-Богу, господин Жильбер, похоже, был прав. Ну, не может же того быть,
чтобы король, королева и принцесса королевской крови из одного только страха
выказывали такие знаки внимания господину де Лафайету; конечно, сейчас он
нужен им, но особы подобного ранга, не разделяй они его убеждений, не
унизились бы до лжи". В тот раз я даже пожалел бедную королеву, которая была
всего лишь неблагоразумна, и бедного короля, чья вина состояла только в том,
что он был слаб. Я дал им возвратиться в Париж без меня. У меня были дела в
Версале. Вам известно какие, господин де Шарни?
радостным, как первый, и вместо благословений раздавались проклятия, вместо
здравиц слышались крики: "Смерть!" - а вместо букетов, которые бросали под
копыта лошадям и под колеса кареты, люди несли на пиках отрубленные головы.
Но я не знаю, так ли это; меня там не было, я оставался в Версале. А ферма
все так же чахла без хозяина! Ну, да я был достаточно богат и, потеряв
урожай восемьдесят девятого года, мог позволить себе потерять и урожай
девяностого. Но в одно прекрасное утро появился Питу и сообщил мне, что я
могу потерять то, с утратой чего ни один отец, как бы богат он ни был, не
способен смириться, - свою дочь!
проживала благородная, знатная и безмерно богатая семья. Она состояла из
трех братьев. Когда они были детьми и ездили из Бурсона в Виллер-Котре,
младшие из трех братьев почти всегда оказывали мне честь, делая остановку у
моей фермы. Они говорили, что нигде не пили такого вкусного молока и не
едали хлеба вкуснее того, который печет матушка Бийо, а иногда добавляли,
что никогда не видели такой красивой девочки, как моя Катрин, и я, дурак,
думал, что это они говорят, чтобы отплатить мне за гостеприимство. И я
благодарил их за то, что они отведали моего хлеба, попили моего молока и
нашли мою дочь Катрин красивой! А чего вы хотите?
немец, почему я не должен был верить им? Так что, когда младший из них по
имени Жорж, уже давно покинувший наши края, в ночь с пятого на шестое
октября был убит в Версале у дверей королевы, отважно исполнив свой долг
дворянина, только Богу ведомо, как глубоко я был огорчен его смертью.
дом, но не потому, что он был чрезмерно горд, тут я должен воздать ему
справедливость, а потому, что покинул наши края, когда был куда моложе
Жоржа, так вот его старший брат видел тогда меня, видел, как я стоял на
коленях перед трупом, пролив слез не меньше, чем пролил крови мертвый юноша.
Я так и вижу себя в том зеленом сыром дворике, куда я перенес на руках
бедного мальчика, чтобы его не растерзали, как растерзали трупы его
товарищей господ де Варикура и Дезюта, и моя одежда была перепачкана кровью
не меньше, чем ваша, господин граф. Да, он был очарователен, и я до сих пор
помню, как он проезжал мимо нас в коллеж в Виллер-Котре на своей серой
лошадке, держа в руках корзинку... Правду вам скажу, ежели бы я помнил
только о нем, то, вспоминая его, плакал бы так же горько, как вы, господин
граф. Но я помню о другом, - угрюмо промолвил Бийо, - и потому не плачу.
приехал в Париж и сообщил мне кое-что, из чего я уразумел, что мне грозит
потеря не только урожая, но и моего ребенка, что под угрозой не только мое
состояние, но и счастье. Я оставил короля в Париже. Раз уж, как заверил меня
господин Жильбер, он искренне на стороне революции, то дела, буду я здесь,
не будет меня здесь, просто не могут не наладиться, и я отправился к себе на
ферму. Поначалу-то я думал, что Катрин всего-навсего больна, что жизнь ее в
опасности, что у нее лихорадка, мозговая горячка и Бог его знает что еще.
Состояние, в каком я ее нашел, страшно меня перепугало, тем паче что врач
запретил мне входить к ней в комнату, пока она не выздоровеет. Но если
отчаявшемуся несчастному отцу запрещают заходить в комнату к дочери, то,
подумал я, слушать-то под дверью мне можно. И я слушал! Так я узнал, что она
едва не умерла, что у нее была мозговая горячка, что она чуть ли не лишилась
рассудка, оттого что уехал ее любовник! Годом раньше я тоже уехал, но она не
сходила с ума, оттого что отец покидает ее, она улыбалась мне на прощанье.
Выходит, мой отъезд позволил ей свободно встречаться с любовником? Катрин
выздоровела, но радость так и не вернулась к ней. Месяц, два, три, полгода
прошло, и ни разу проблеск веселья не осветил ее лицо, с которого я не
сводил глаз, но вот однажды утром я увидел ее улыбку и вздрогнул. Видать, ее
любовник вернулся, а иначе с чего ей было улыбаться? И правда, на другой
день меня встретил один пастух и сказал, что любовник ее возвратился в то
самое утро. У меня не было сомнений, что вечером он заявится к нам, а
верней, к Катрин. И вот вечером я забил в свое ружье двойной заряд и сел в
засаду...
кабана, который роет мой картофель, на волка, который режет моих овец, на
лису, которая душит моих кур, то почему я не могу устроить засаду на
человека, который пришел украсть мое счастье, на любовника, пришедшего
обесчестить мою дочь?
граф.
крови подтвердили, что я не промазал. Только понимаете, какое дело, - с
горечью произнес Бийо, - моя дочь не колебалась в выборе между любовником и
отцом. Когда я вошел в комнату Катрин, ее там не было, она исчезла.
знает, что я убью ее, ежели встречу.
сквозило смешанное с ужасом восхищение этой сильной, несгибаемой натурой.
никакого значения, лишь бы Франция была счастлива. Разве король не следовал
с чистым сердцем дорогой революции? Разве не собирался он участвовать в
празднике Федерации? Разве не увижу я на этом празднестве моего доброго
короля, которому я отдал шестнадцатого июля свою трехцветную кокарду и
которого, можно сказать, спас от смерти шестого октября?
Францию, приносящую клятву хранить единство отечества! Да, в тот миг, когда
я это увидел, я забыл обо всем, даже о Катрин... Нет, вру, отец никогда не
забудет дочь... И он тоже поклялся! Правда, мне показалось, что клялся он не
так, как надо, нехотя, что он дал клятву, сидя на своем месте, а не у алтаря
отечества. Но он поклялся, и это было главное; клятва есть клятва, и место,
где она была произнесена, вовсе не делает ее более священной или менее
священной, а когда честный человек дает клятву, он ее держит. Король обязан
был сдержать ее. Правда, завернув как-то в Виллер-Котре, поскольку, потеряв
дочку, мне больше нечем было заняться, кроме как политикой, я услышал, что
король хотел дать похитить себя господину де Фавра, но дело не выгорело,
потом хотел бежать вместе со своими тетками, но план не удался, потом хотел
уехать в Сен-Клу, а оттуда в Руан, но народ воспрепятствовал этому. Да, я
слышал все эти толки, но не верил им. Разве я не видел собственными глазами
на Марсовом поле, как король клятвенно поднял руку? Разве я не слышал
собственными ушами, как он произносил клятву? Нет, такого быть не могло! Но
вот позавчера я был по торговым делам в Мо, а надо вам сказать, что ночевал
я у моего друга, хозяина почтовой станции, с которым мы заключили крупную
сделку на зерно, так вот там я был страшно удивлен, когда в одной из карет,
которой меняли лошадей, я увидел короля, королеву и дофина. Ошибиться я не
мог, я и раньше их видел в карете: ведь шестнадцатого июля я сопровождал их
из Версаля в Париж. И тут я услышал, как один из господ, одетых в желтое,
сказал: "По Шалонской дороге!" Голос поразил меня. Я обернулся и узнал. Кого
бы вы думали? Того, кто отнял у меня Катрин, благородного дворянина, который
исполнял лакейскую должность, скача перед королевской каретой.
ли тот, что речь идет о его брате Изидоре, но Шарни лишь вытер платком пот,
катившийся у него по лбу, и промолчал.
превосходная лошадь, он был вооружен, а я безоружен... Я лишь скрипнул
зубами, подумав, что король сбежит из Франции, а этот соблазнитель сбежал от
меня, и тут мне пришла в голову одна мысль. Я сказал себе: "Я ведь тоже
принес присягу нации. Что из того, что король ее нарушил? Я-то верен ей.
хорошей лошади я там буду через два часа. Я потолкую обо всем этом с
господином Байи, человеком честным, который, как мне кажется, на стороне
тех, кто держит клятву, и против тех, кто ее нарушает.. Приняв решение, я,
не теряя времени, попросил у моего друга, владельца почтовой станции в Мо,
разумеется не сказав ему, куда собираюсь, одолжить мне свой мундир
национального гвардейца, саблю и пистолеты. Я взял лучшую лошадь из его
конюшни и, вместо того чтобы потрусить рысцой в Виллер-Котре, галопом
поскакал в Париж. Прибыл я туда в самое время: там уже знали о бегстве
Пехов Алексей
Лукьяненко Сергей
Майер Стефани
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Андреев Николай