Чтение 212–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

Печальные воспоминания нахлынули на Катрин, едва она зашла в свою девичью
комнату, где она видела счастливые сны детства, где она испытала юную
страсть, куда возвратилась вдовою с разбитым сердцем.

С этой минуты Катрин взяла в свои руки управление расстроенным
хозяйством, которое отец уже однажды доверил именно ей, а не матери.

Она отблагодарила папашу Клуи, и тот вернулся в свою "нору", как он
называл свой домик.

На следующий день на ферму прибыл доктор Рейналь.

Он приходил через день из чувства сострадания, а не потому, что надеялся
чем-нибудь помочь; он отлично понимал, что сделать ничего нельзя, что жизнь
его больной догорает, как керосин в лампе, и ни один человек не в состоянии
ей помочь.

Доктор очень обрадовался приезду Катрин. Он завел разговор на важную
тему, которую не смел обсуждать с Бийо: речь шла об исповеди и причащении.

Бийо, как известно, был ярым вольтерьянцем.

Не то чтобы доктор Рейналь был очень благочестив, скорее напротив:
вольнодумство, характерное для той эпохи, сочеталось в нем с научными
знаниями.

И ежели эпоха лишь успела посеять в умах сомнение, то наука уже дошла до
полного отрицания церкви.

Однако доктор Рейналь считал своим долгом предупреждать родственников о
близкой кончине своих больных.

Набожные родственники благодаря предупреждению успевали послать за
священником.

Безбожники же приказывали, в случае, если священник приходил без
приглашения, захлопнуть у него перед носом дверь.

Катрин была набожна. Она понятия не имела о разногласиях между Бийо и
аббатом Фортье, вернее, не придавала им значения.

Она поручила г-же Клеман сходить к аббату Фортье и попросить его
соборовать ее мать. Писле был небольшой деревушкой, не имел ни собственной
церкви, ни своего священника и потому находился в ведении Виллер-Котре.

И мертвых из Писле хоронили на кладбище Виллер-Котре.

Час спустя у ворот фермы зазвонил колокольчик, возвещая о причащении
умирающей.

Катрин встретила священника со святыми дарами, стоя на коленях.

Однако едва аббат Фортье вошел в комнату больной, едва он заметил, что
больная не может говорить, никого не узнает, ни на что не отзывается, как он
поспешил объявить, что отпускает грехи лишь тем, кто исповедуется, и, как
его ни упрашивали, унес святые дары.

Аббат Фортье был священником строгих правил: в Испании он был бы святым
Домиником, в Мексике - Вальверде.

Кроме аббата Фортье, обратиться было не к кому:

Писле, как мы уже сказали, относился к его приходу, и ни один священник
не посмел бы посягнуть на его права.

Катрин была набожной и мягкосердечной, но в то же время не лишена была
здравого смысла: она отнеслась к отказу аббата Фортье спокойно в надежде,
что Господь отнесется к несчастной умирающей более снисходительно, нежели
творящий волю Его на земле.

И она продолжала исполнять свои обязанности: обязанности дочери по
отношению к матери, матери - по отношению к сыну, без остатка отдавая себя
юному, только вступавшему в жизнь существу и утомленной жизнью отлетающей
душе.

Восемь дней и ночей она разрывалась между постелью матери и колыбелью
сына.

На девятую ночь, когда девушка сидела у кровати умирающей, походившей на
лодку, отплывающую все дальше и дальше в море и, подобно лодке, мало-помалу
отходящую в вечность, - дверь в комнату г-жи Бийо отворилась, и на пороге
появился Питу.

Он прибыл из Парижа, откуда утром вышел, по своему обыкновению, пешком.

При виде Питу Катрин вздрогнула.

Она было подумала, что ее отец умер.

Но хотя Питу и не улыбался, он в то же время не был похож на человека,
принесшего печальную весть.

В самом деле, Бийо чувствовал себя все лучше; вот уже дней пять как у
доктора не оставалось сомнении в том, что фермер поправится; в то утро,
когда Питу должен был уйти, больного перевезли из госпиталя Гро-Кайу к
доктору домой.

Когда состояние Бийо перестало вызывать опасения, Питу собрался в Писле.

Теперь он беспокоился не о Бийо, а о Катрин.

Питу представил себе, как фермеру расскажут о том, о чем пока
остерегались сообщать больному, то есть о состоянии его жены.

Он был убежден, что как бы ни был Бийо слаб, он сейчас же поспешит в
Виллер-Котре. И что будет, если он застанет Катрин на ферме?..

Доктор Жильбер не стал скрывать от Питу, какое действие оказало на
раненого появление Катрин.

Было очевидно, что это видение отпечаталось в его сознании, как остается
в памяти после пробуждения воспоминание о дурном сне.

По мере того, как к раненому возвращалось сознание, он поглядывал вокруг
с беспокойством, сменявшимся мало-помалу ненавистью.

Несомненно, он ожидал, что роковое видение вот-вот явится вновь.

Он за все время ни единым словом не упомянул о дочери, ни разу не
произнес имени Катрин; однако доктор Жильбер был отличным наблюдателем и
догадался о том, что творится у фермера в душе.

Вот почему, как только Бийо пошел на поправку, Жильбер отослал Питу на
ферму.

Он должен был позаботиться о том, чтобы Катрин там не оказалось, когда
вернется Бийо. У Питу было в распоряжении два-три дня, потому что доктор
пока не хотел сообщать выздоравливавшему принесенную Питу дурную весть.

Питу поделился с Катрин своими опасениями, объяснив их тяжелым,
характером Бийо, которого он и сам побаивался; однако Катрин объявила, что,
даже если отец захочет убить ее у постели умирающей, она и тогда не уйдет,
пока не закроет матери глаза.

Питу в глубине души был очень опечален такой решимостью, но не нашелся,
что возразить.

Он остался, готовый в случае необходимости встать между отцом и дочерью
Прошло еще два дня и две ночи; жизнь мамаши Бийо уходила с каждой минутой.

Вот уже десять дней, как больная не брала в рот ни крошки; ее
поддерживали тем, что время от времени вливали ей в рот ложку сиропу.

Невозможно было поверить в то, что человек так долго способен жить без
еды. Правда, и жизнь-то еле теплилась в этом чахлом теле!

На одиннадцатую ночь, в ту минуту, когда Катрин казалось, что больная уже
не дышит, мамаша Бийо вдруг ожила, повела плечами, губы ее дрогнули, глаза
широко открылись и уставились в одну точку.

- Матушка! Матушка! - закричала Катрин.

И на бросилась к двери, чтобы принести сына. Можно было подумать, что
душа мамаши Бийо устремилась вслед за Катрин! когда девушка возвратилась с
маленьким Изидором на руках, умирающая была обращена всем телом к двери.

Глаза ее были все так же широко раскрыты и устремлены в одну точку.

Когда девушка возвратилась, глаза матери сверкнули, она вскрикнула и
вскинула руки.

Катрин упала на колени, притягивая сына к постели матери.

Произошло невероятное: мамаша Бийо приподнялась на подушке, простерла
руки над Катрин и ее сыном и, сделав над собой усилие, молвила:

- Благословляю вас, дети мои!

Уронив голову на подушку, она затихла.

Госпожа Бийо скончалась. Только глаза ее остались открыты, словно бедная
женщина не успела при жизни насмотреться на дочь и хотела еще полюбоваться
ею с того света.

Глава 28

АББАТ ФОРТЬЕ ПРИВОДИТ В ИСПОЛНЕНИЕ УГРОЗУ МАМАШЕ БИЙО - УГРОЗУ, О КОТОРОЙ ОН ПРЕДУПРЕЖДАЛ ТЕТУШКУ АНЖЕЛИКУ

Катрин закрыла матери глаза, потом поцеловала ее в опущенные веки.

Госпожа Клеман давно предвидела эту минуту и заранее купила свечи.

Пока Катрин, обливаясь слезами, переносила в свою комнату раскричавшегося
малыша и успокаивала его, дав ему грудь, г-жа Клеман зажгла две свечи в
изголовье покойницы, сложила ей руки на груди, вложила в руки крест и
поставила на стул чашу со святой водой и веткой самшита, оставшейся от
последнего праздника Входа Господня в Иерусалим.

Когда Катрин вернулась, ей оставалось лишь опуститься на колени с
молитвенником в руках.

Тем временем Питу взял на себя другие заботы: не смея пойти к аббату
Фортье, с которым, как помнят читатели, он был не в ладах, он отправился к
ризничему, чтобы заказать отпевание, потом к носильщикам - предупредить их о
времени выноса тела, затем к могильщику - заказать могилу.

От могильщика он отправился в Арамон, чтобы сообщить своему лейтенанту,
младшему лейтенанту и тридцати одному солдату Национальной гвардии, что
погребение г-жи Бийо состоится на следующий день в одиннадцать часов утра.

Так как при жизни мамаша Бийо, простая крестьянка, не занимала никакой
общественной должности, не имела никакого звания ни в Национальной гвардии,
ни в армии, то распоряжение, которое дал Питу своим подчиненным, не носило,
разумеется, официального характера; это было приглашение принять участие в
похоронах, а вовсе не приказ.

Однако всем было отлично известно, какую огромную роль Бийо сыграл в
Революции, которая кружила всем головы и переполняла радостью сердца;
солдаты знали, какой опасности подвергался в те самые минуты Бийо,
получивший ранение, защищая правое дело; потому-то они и восприняли это
приглашение как приказ: все как один солдаты Национальной гвардии Арамона
обещали своему командиру, что непременно будут на следующий день ровно в