Чтение 319–й страницы книги ~Графиня Де Шарни~

7 ноября Конвент издал декрет, в котором обязывал комитет по народному
образованию представить проект с целью заменить культ католический
гражданским культом разума.

Мы уже не говорим о расправе над жирондистами. Мы не говорим о казни
герцога Орлеанского, королевы, Байи, Дантона, Камилла Демулена и многих
других; хотя слухи об этих событиях и докатились до Виллер-Котре, однако они
не имели непосредственного отношения к действующим лицам нашей истории, о
которых мы намерены сказать еще несколько слов.

Во исполнение декрета о конфискации имущества эмигрантов Бийо и Жильбер
были объявлены эмигрантами, а их имущество было конфисковано и пущено с
молотка.

То же произошло и с имуществом графа де Шарни, погибшего 10 августа, а
также графини де Шарни, убитой 2 сентября.

В результате этого декрета Катрин выставили за ворота фермы Писле,
ставшей народным достоянием.

Питу и рад был бы вступиться за Катрин, но Питу стал называться
умеренным, Питу сам попал в разряд подозрительных, и умные люди посоветовали
ему ни действиями, ни в мыслях не оказывать сопротивления при исполнении
приказов нации.

Катрин и Питу перебрались в Арамон.

Катрин надумала было поселиться, как раньше, в хижине папаши Клуи; но
едва она появилась на пороге бывшего лесничего герцога Орлеанского, старик
приложил палец к губам и покачал головой в знак того, что не может ее
пустить.

Дело в том, что место уже было занято.

Был введен в действие закон об изгнании не приведенных к присяге
священников, и, как, должно быть, уже догадался читатель, аббат Фортье, не
пожелавший приносить клятву, был изгнан, вернее, сам поспешил удалиться в
изгнание.

Однако он решил, что ему незачем пересекать границу, и его изгнание
ограничилось тем, что он покинул свой дом в Виллер-Котре, где оставил
мадмуазель Александрину приглядывать за имуществом, а сам попросил приюта у
папаши Клуи.

Хижина папаши Клуи, как помнят читатели, была обыкновенной землянкой, где
и одному-то было тесновато; следовательно, Катрин Бийо вместе с маленьким
Изидором, принимая во внимание появление аббата Фортье, там и вовсе не могли
бы разместиться.

Кроме того, и это тоже известно читателю, аббат Фортье после смерти г-жи
Бийо вел себя вызывающе; а Катрин была не настолько доброй христианкой, дабы
простить аббату, что он отказался совершить отпевание ее матери; впрочем,
даже если бы она и нашла в себе силы для прощения, аббат Фортье был слишком
рьяным католиком, чтобы простить ей ее прегрешения.

Итак, Катрин пришлось отказаться от мысли вернуться в хижину папаши Клуи.

Оставались дом тетушки Анжелики в Пле да лачуга Питу в Арамоне.

О доме тетушки Анжелики нечего было и думать: по мере того, как шло
время, тетушка Анжелика становилась все сварливее, что казалось невероятным,
и все больше худела, что казалось просто невозможным.

Эти метаморфозы в ее характере и в ее внешности объяснялись тем, что в
Виллер-Котре, как и повсюду, церкви были закрыты в ожидании гражданского
культа разума, который надлежало создать комитету по народному образованию.

А с закрытием церквей основной источник дохода тетушки Анжелики по сдаче
стульев внаем иссяк.

Это-то обстоятельство и заставляло тетушку Анжелику худеть и браниться.

Прибавим еще, что она так часто слышала разговоры о том, как Бийо и Анж
Питу брали Бастилию; она так часто видела, что во время значительных событий
в столице фермер и ее племянник неожиданно уезжали в Париж, что у нее не
осталось сомнений в том, что во главе французской Революции стояли Анж Питу
и Бийо, а граждане Дантон, Марат, Робеспьер и прочие были лишь пособниками
этих двух главных заговорщиков.

Не стоит и говорить, что мадмуазель Александрина поддерживала ее
соображения, не столь уж и ошибочные; а голосование Бийо за казнь короля еще
больше разожгло фанатичную ненависть старых дев.

Стало быть, нечего было и мечтать поселить Катрин у тетушки Анжелики.

Оставалась лачуга Питу в Арамоне.

Но как прожить вдвоем, даже втроем в этой маленькой каморке, не давая
повода к пересудам?

Это было так же невозможно, как жить в хижине папаши Клуи.

Тогда Питу решился просить приютить Катрин у своего друга, Дезире Манике,
и достойный арамонец не отказал в гостеприимстве, а Питу старался за это
отплатить, помогая другу по хозяйству.

Однако положение бедняжки Катрин было незавидное. Питу оказывал ей
всевозможные знаки внимания, как настоящий друг, он проявлял по отношению к
ней дружескую заботу; но Катрин чувствовала, что Питу ей не просто друг, не
только брат, что он глубоко и искренне ее любит.

Да и малыш Изидор тоже это чувствовал; несчастному мальчику не
посчастливилось узнать своего отца, и он любил Питу, как любил бы виконта де
Шарни, может быть, даже больше: надобно заметить, что Питу хоть и обожал
мать, но был настоящим рабом ребенка.

Можно было подумать, что он, как опытный стратег, понимал, что
единственный путь к сердцу Катрин - любовь к ее сыну Изидору.

Поспешим оговориться: никакой расчет такого рода не омрачал радости
благородного Питу и не нарушал безупречности его помыслов. Питу остался
таким, каким мы его видели, то есть наивным и преданным, как в первых главах
нашей книги; ежели что в нем и изменилось, так это то, что, достигнув
совершеннолетия, он стал еще преданнее и добродушнее.

Эти его качества трогали Катрин до слез. Она чувствовала, что Питу любит
ее горячо, до обожания, до фанатизма, и иногда ей приходила в голову мысль,
что она хотела бы, чтобы столь преданный, столь любящий человек был ей не
просто другом.

Вот так случилось, что бедняжка Катрин, прекрасно сознавая, что кроме
Питу у нее никого в этом мире нет; понимая, что, умри она, ее несчастный
мальчик останется один-одинешенек, постепенно решилась отдать Питу в
благодарность единственное, что у нее было: свою признательность и себя
вместе с нею.

Увы! Ее любовь, этот яркий и благоухающий цветок юности, была на небесах!

Прошло почти полгода; Катрин, чувствуя себя еще не готовой к этому шагу,
упрятала мечту в самый сокровенный уголок своей души.

В эти полгода она каждый день встречала Питу все более нежной улыбкой, а
провожала вечером все более трогательным рукопожатием, однако Питу даже и
помыслить не мог, что в чувствах Катрин произошел поворот в его пользу.

Питу был предан, Питу был влюблен, не надеясь на вознаграждение; и хотя
он не подозревал о чувствах Катрин, он не стал от этого менее предан и
влюблен, скорее - наоборот.

Так могло продолжаться до самой смерти Катрин или Питу; Питу мог бы
достичь возраста Филимона, Катрин стала бы Бавкидой <Филимон и Бавкида - в
античной мифологии благочестивая супружеская чета из Фригии, дожившая до
глубокой старости.>, а капитан Национальной гвардии Арамона так и не решился
бы на объяснение.

Пришлось Катрин заговорить первой, как только и умеют женщины.

В один прекрасный вечер вместо того, чтобы, как обычно, подать ему руку,
она подставила ему для поцелуя лоб.

Питу решил, что Катрин сделала это по рассеянности: он был слишком
благороден, чтобы воспользоваться чужой рассеянностью.

Он отступил на шаг.

Однако Катрин не выпустила его руки; она притянула его к себе и
подставила теперь не лоб, а щеку.

Питу еще больше растерялся.

Маленький Изидор, наблюдавший за этой сценой, пролепетал:

- Да поцелуй же ты маму Катрин, папа Питу!

- О Господи! - смертельно побледнев, прошептал Питу.

Он коснулся холодными трясущимися губами щеки Катрин.

Катрин взяла сына на руки и протянула его Питу.

- Вручаю вам своего сына, Питу, - молвила она. - Не хотите ли вы вместе с
сыном взять и мать?

У Питу закружилась голова, он прикрыл глаза и, прижимая мальчика к груди,
рухнул на стул, воскликнув с душевной тонкостью, которую только я может
оценить настоящее сердце:

- Ах, господин Изидор! О дорогой мой господин Изидор, как я вас люблю!

Изидор называл Питу папой Питу: однако Питу называл сына виконта де Шарни
господином Нзидором.

Чувствуя, что Катрин готова полюбить его именно благодаря его любви к ее
сыну, он не говорил Катрин:

- О, как я вас люблю, мадмуазель Катрин! Он говорил Изидору:

- О, как я вас люблю, господин Изидор! Словно условившись заранее, что
Питу любит Изидора больше, чем самое Катрин, они заговорили о свадьбе. Питу
сказал Катрин:

- Я вас не тороплю, мадмуазель Катрин; вы не спешите; но если вам
желательно доставить мне еще большую радость, не тяните, пожалуйста, слишком
долго!

Катрин попросила у него месяц сроку.

По истечении трех недель Питу во всем параде отправился с визитом к
тетушке Анжелике, чтобы сообщить ей о готовящемся событии.

Тетушка Анжелика еще издали заприметила племянника и поспешила запереть
дверь.

Однако это не остановило Питу; он подошел к негостеприимному дому и
тихонько постучался.

- Кто там? - как можно надменнее спросила тетушка Анжелика.

- Я, ваш племянник, тетушка Анжелика.

- Иди своей дорогой, септембризер <Септембризер (от франц. septembre -
сентябрь) - участник септембризад - массовых убийств в сентябре 1792 г.>! -