Александр ДЮМА

КОРОЛЕВА МАРГО

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

ЛАТЫНЬ ГЕРЦОГА ДЕ ГИЗА

В понедельник восемнадцатого августа 1572 года в Лувре был большой
праздник.

Обыкновенно темные окна старинного жилища королей были ярко освещены, а
близлежащие площади и улицы, как правило, пустынные, едва лишь колокол
церкви Сен-Жермен-Л'Осеруа бил девять часов вечера, теперь кишели народом,
хотя была уже полночь.

Густая, грозная, шумная толпа в темноте напоминала мрачное взволнованное
море, где каждая волна превращалась в рокочущий вал; это море, хлынувшее на
улицу Фосе-Сен-Жермен и улицу Астрюс, заливало набережную, приливало к
подножию луврских стен и отливало к цоколю Бурбонского дворца, стоявшего
напротив.

Несмотря на то, что это был королевский праздник, а быть может, именно
потому, что это был королевский праздник, что-то грозное чувствовалось в
народе: он не сомневался, что это торжество, на котором он присутствует
только как зритель, - лишь пролог к другому, отложенному на неделю
торжеству, где он сам будет желанным гостем и повеселится от всей души.

Двор праздновал свадьбу Маргариты Валуа, дочери короля Генриха II и
сестры короля Карла IX, с Генрихом Бурбоном, королем Наваррским. Утром
кардинал Бурбон, по обряду, установленному для французских принцесс,
обвенчал жениха и невесту на помосте, воздвигнутом перед вратами собора
Парижской Богоматери.

Этот брак изумил всех, а людей наиболее дальновидных заставил серьезно
задуматься; трудно было понять сближение двух таких ненавистных Друг другу
партий, какими были в то время протестантская и католическая партии. Люди
спрашивали себя, как может молодой принц Конде простить брату короля,
герцогу Анжуйскому, смерть своего отца, которого убил при Жарнаке Монтескью.
Лю-Ди спрашивали себя, как может молодой герцог де Гиз простить адмиралу
Колиньи смерть своего отца, которого убил под Орлеаном Польтро де Мере.
Более того, Жанна Наваррская, мужественная супруга безвольного Антуана
Бурбона, устроившая свадьбу своего сына Генриха с дочерью французского
короля, умерла всего лишь два месяца тому назад, и о причине ее внезапной
смерти ходили странные слухи. Всюду поговаривали шепотом, а кое-где и громко
о том, что ей стала известна какая-то страшная тайна и что Екатерина Медичи,
боявшаяся разоблачения этой тайны, отравила королеву Жанну надушенными
перчатками, которые изготовил некий флорентиец Рене, великий искусник в
такого рода делах. Эти слухи распространялись и усиливались еще и потому,
что после смерти великой королевы двум врачам, в том числе и знаменитому
Амбруазу Паре, приказали, по желанию сына умершей, вскрыть и исследовать ее
тело, но не мозг. А так как Жанну Наваррскую отравили запахом, то именно в
мозгу могли быть обнаружены следы преступления. Мы говорим "преступления",
ибо никто не сомневался, что здесь было совершено преступление.

Но это еще не все: король Карл настойчиво, упорно стремился устроить этот
брак, который должен был не только, восстановить мир в королевстве, но и
привлечь в Париж всех протестантских вождей. Так как жених был протестант, а
невеста - католичка, необходимо было испросить разрешение на брак у Григория
XIII, занимавшего в то время папский престол. Разрешение задерживалось, это
сильно беспокоило Жанну д'Альбре, и однажды в разговоре с Карлом она
выразила опасение, что разрешение, пожалуй, не придет совсем. Король на это
ответил так:

- Не волнуйтесь, дорогая тетушка: вас я уважаю больше, чем папу, а сестру
люблю больше, чем боюсь его. Я не гугенот, но и не глупец, и если папа будет
валять дурака, я сам возьму Марго за руку и поведу ее венчаться с вашим
сыном по обряду протестантской церкви.

Эти слова разнеслись из Лувра по городу, очень обрадовали гугенотов и
заставили серьезно задуматься католиков, втихомолку спрашивавших друг друга,
предает их король на самом деле или разыгрывает комедию, которая в один
прекрасный день или прекрасную ночь обретет неожиданную развязку.

И уж совершенно непостижимым было отношение Карла IX к адмиралу Колиньи,
который в течение пяти или шести лет вел с королем ожесточенную войну;
король, назначивший пятьдесят тысяч экю золотом в награду за голову
адмирала, теперь чуть не клялся его именем, называл его отцом и во
всеуслышание заявлял, что именно его назначит главнокомандующим в
предстоящей войне; сама Екатерина Медичи, до сих пор направлявшая действия,
волю чуть ля не желания молодого монарха, встревожилась, и не без причины: в
порыве откровенности Карл IX сказал адмиралу о Фландрской войне:

- Отец, тут есть еще одно обстоятельство, которое требует, чтобы мы были
очень осторожны: ведь вы знаете что королева-мать всюду сует свой нос, но об
этом деле она пока ничего не знает, поэтому мы должны все держать в тайне,
чтобы королева ни о чем и не подозревала, а то она со своей сварливостью
испортит наше дело.

При всем своем уме и опытности Колиньи все же не мог полностью скрыть от
других, как безгранично доверяет ему король; и хотя в Париж он приехал с
серьезными подозрениями, и хотя, когда он выезжал из Шатийона, одна
крестьянка умоляла его на коленях: "Добрый наш господин, не езди ты в Париж;
и тебя и всех, кто поедет с тобой, там убьют!", мало-помалу эти подозрения
растаяли и в его сердце и в сердце его зятя де Телиньи, к которому король
проявлял самые дружеские чувства, называл его братом, как называл отцом
адмирала, и говорил ему "ты", а говорил он "ты" только самым близким своим
друзьям.

Таким образом, все гугеноты, за исключением нескольких угрюмых и
недоверчивых личностей, совершенно успокоились: смерть королевы Наваррской
объяснили воспалением легких, и просторные залы Лувра заполнили мужественные
гугеноты, которым брак их юного вождя Генриха сулил совершенно неожиданный
счастливый поворот судьбы. Адмирал Колиньи, Ларошфуко, принц Конде-сын, де
Телиньи - словом, все вожди партии торжествовали, видя, какой огромный вес
приобретали в Лувре и как радушно были приняты в Париже те самые люди,
которых три месяца назад король Карл и королева Екатерина собирались вешать
на виселицах ловыше, чем виселицы для простых убийц. Одного только маршала
де Монморанси напрасно стали бы искать среди его собратьев: никакие обещания
не могли соблазнить его, никакая видимость - обмануть, и он удалился в свой
замок Иль-Адан, извиняя свое затворничество скорбью о гибели отца,
коннетабля Анна де Монморанси, которого застрелил из пистолета Роберт Стюарт
в битве при Сен-Дени. Но так как с тех пор прошло больше трех лет, а
чувствительность не принадлежала к числу добродетелей того времени, то
каждый Думал об атом чрезмерно продолжительном трауре все, что ему
заблагорассудится.

К тому же, по всей видимости, маршал де Монморанси ошибался: и король, и
королева, и герцог Анжуйский, и герцог Алансонский с великим почетом
принимали гостей на королевском празднестве.

Герцог Анжуйский выслушивал от самих гугенотов вполне заслуженные хвалы
за битвы при Жарнаке и Монконтуре, которые он выиграл, будучи неполных
восемнадцати лет от роду, - выиграл раньше, чем начали побеждать Цезарь и
Александр Македонский, с которыми его сравнивали, отдавая, само собой
разумеется, пальму первенства ему, а не победителям при Иссе и Фарсале;
герцог Алансонский посматривал на все это глазами ласковыми и лживыми;
королева Екатерина сияла от радости и с приторной любезностью поздравляла
Генриха Конде с его недавней женитьбой на Марии Клевской; даже Гизы
улыбались страшным врагам их рода, и герцог Майеннский обсуждал с Таванном и
адмиралом Колиньи предстоящую войну с Филиппом II, о которой в это время
разговоров было больше, чем когда бы то ни было.

Между этими группами людей, потупив голову и вслушиваясь в разговоры,
бродил девятнадцатилетний юноша с проницательным взглядом, лукавой улыбкой,
с черными, коротко подстриженными волосами, густыми бровями, с орлиным
носом, с едва пробившимися усиками и бородой. Этот молодой человек, успевший
пока отличиться только в битве при Арне-ле-Дюк, где храбро дрался, не щадя
себя, а теперь принимавший бесконечные поздравления, был любимым учеником
адмирала Колиньи и героем дня; три месяца назад, при жизни матери, он
именовался принцем Беарнеким, а после ее смерти получил титул короля
Наваррского и носил его до тех пор, пока не стал именоваться Генрихом IV.

Временами темное облачко скользило по его лицу: очевидно, он вспоминал
смерть матери, умершей всего лишь два месяца назад, и нисколько не
сомневался, что ее отравили. Но это облачко проносилось легкой тенью и
исчезало; оно набегало оттого, что те самые люди, которые сейчас толпились
около Генриха, заговаривали с ним и поздравляли, были убийцами мужественной
Жанны д'Альбре.

В нескольких шагах от короля Наваррского, столь же задумчивый, столь же
встревоженный, сколь веселым и беззаботным выглядел Генрих, стоял и
беседовал с Телиньи молодой герцог де Гиз. Герцог был счастливее Беарнца: в
свои двадцать два года он уже прославился почти так же, как его отец,
великий Франсуа де Гиз. Это был изящный вельможа высокого роста, с гордым,
надменным взглядом, с такой врожденной величавостью, что, как утверждали
многие, другие вельможи в его присутствии казались простолюдинами. Несмотря
на его молодость, вся католическая партия видела в нем своего вождя, так же
как протестантская партия видела своего вождя в юном короле Наваррском,
портрет которого мы только что на бросали. Прежде герцог Гиз носил титул
герцога Жуанвильского и первое боевое крещение получил во время осады
Орлеана под командованием своего отца, который умер у него на руках, указав
на адмирала Колиньи как на своего убийцу. Юный герцог, подобно Ганнибалу,
дал торжественную клятву: он поклялся отомстить адмиралу и всему его роду за