самое время, в момент наивысшей добычи золота. Когда он предостерегал
своих старых друзей, сидя с ними в салуне Лосиный Рог, что через пять
лет в Доусоне не найдется покупателей на земельные участки, а хижины бу-
дут разобраны на дрова, все смеялись над ним: никто не сомневался, что
за это время откроется жильное золото. Но Харниш не давал сбить себя с
толку, и когда он перестал нуждаться в лесе, продал и свои лесопилки.
Отделался он и от всех участков, разбросанных по ручьям, и своими сила-
ми, ни у кого не одолжаясь, достроил трубопровод, установил драги, выпи-
сал машины и приступил к разработкам на Офире. Пять лет тому назад он
пришел сюда через водораздел из долины Индейской реки по безмолвной пус-
тыне, навьючив свою поклажу на собак, как это делают индейцы, и, как
они, питаясь одной лосятиной; теперь хриплые гудки возвещали начало ра-
боты на его рудниках, и сотни рабочих трудились в ярко-белом свете дуго-
вых ламп.
об этом распространилась, Гугенхаммеры, английский концерн и недавно уч-
режденная французская компания наперебой стали предлагать Харнишу купить
у него Офир и все оборудование. Гугенхаммеры давали больше, нежели их
конкуренты, и Харниш продал им Офир, нажив на этой сделке миллион. По
общему мнению, его капитал достиг теперь двадцати, а то и тридцати мил-
лионов. Но истинные размеры его богатства были известны только ему само-
му, и, продав свою последнюю заявку, он подсчитал, что золотая горячка
на Клондайке, которую он предчувствовал задолго до того, как она разра-
зилась, принесла ему чуть больше одиннадцати миллионов.
подвигами. Пиршество состоялось в Доусоне, но приглашены были все юкон-
цы. В этот последний вечер ничье золото, кроме золота хозяина, не имело
хождения. Все салуны были открыты ночь напролет, ряды официантов попол-
нены, но вино не продавалось, им угощали даром. Если кто-нибудь отказы-
вался и настаивал на своем желании заплатить, десять человек вызывали
обидчика на бой. Самые зеленые чечако бесстрашно вступались за честь
своего героя. И среди пьяного разгула, в неизменных мокасинах, как
вихрь, носился Время-не-ждет, отчаянный, бесшабашный, пленяя все сердца
приветливостью и дружелюбием; он испускал вой таежного волка, заявлял,
что это его ночь и ничья другая, прижимал руки противников к стойке, по-
казывал чудеса силы и ловкости; его смуглое лицо разгорелось от вина,
черные глаза сверкали; попрежнему на нем были комбинезон и суконная
куртка, незавязанные наушники торчали, а меховые рукавицы болтались на
ремешке, накинутом на шею. Однако этот последний кутеж уже не был ни
риском втемную, ни крупной ставкой, а всего только мелкой фишкой, сущей
безделицей для него - обладателя стольких фишек.
осталась у всех в памяти; и его желание исполнилось. Добрая половина жи-
телей перепилась. Стояла глубокая осень, и хотя реки еще не замерзли,
градусник показывал двадцать пять ниже нуля, и мороз крепчал. Поэтому
пришлось отрядить спасательные команды, которые подбирали на улицах сва-
лившихся с ног пьяных, ибо достаточно было бы им уснуть на один час,
чтобы уже не проснуться. Эти спасательные команды придумал, конечно,
Харниш. Он хотел задать всему Доусону пир - и исполнил свою прихоть, на-
поив допьяна сотни и тысячи людей; но, не будучи в глубине души ни бес-
печным, ни легкомысленным, он позаботился о том, чтобы разгульная ночь
не омрачилась каким-нибудь несчастным случаем. И, как всегда, был отдан
строгий приказ: никаких драк; с нарушителями запрета он будет расправ-
ляться самолично. Но надобности в такой расправе не представилось: сотни
преданных поклонников Харниша ревностно следили за тем, чтобы драчуны
были выкатаны в снегу для протрезвления и отправлены в постель. В
большом мире, когда умирает магнат промышленности, колеса подвластной
ему индустриальной машины останавливаются на одну минуту. Но на Клондай-
ке отъезд юконского магната вызвал такую неистовую скорбь, что колеса не
вертелись целых двадцать четыре часа. Даже огромный прииск Офир, на ко-
тором была занята тысяча рабочих и служащих, закрылся на сутки. Наутро
после кутежа почти никто не явился на работу, а те, что пришли, не дер-
жались на ногах.
собравшихся на пристани, натянули рукавицы, завязали наушники под подбо-
родком. Было тридцать градусов ниже нуля, ледяная кромка стала плотнее,
а по Юкону плавала каша изо льда. На палубе "Сиэтла" стоял Харниш и,
прощаясь с друзьями, окликал их и махал им рукой. Когда отдали концы и
пароход двинулся к середине реки, те, что стояли поближе, заметили слезы
на глазах Харниша. Он покидал страну, которая стала его родиной; ведь он
почти не знал другой страны, кроме этого дикого, сурового края у самого
Полярного круга. Он сорвал с себя шапку и помахал ею.
ре успели позабыть не только о нем, - забыт был и Клондайк. Другие собы-
тия заслонили их, и вся аляскинская эпопея, так же как война с Испанией,
давно изгладилась из памяти. С тех пор много воды утекло. И каждый день
приносил новые сенсации, а место в газетах, отведенное сенсационным из-
вестиям, было ограничено. Впрочем, такое невнимание к его особе даже ра-
довало Харниша. Если он, король Арктики, обладатель одиннадцати миллио-
нов с легендарным прошлым, мог приехать никем не замеченный, - это
только доказывало, насколько крупная игра ему здесь предстоит.
портерам, которые рыскают по гостиницам, после чего в утренних газетах
появились краткие заметки о нем. Весело усмехаясь про себя, он начал
приглядываться к окружающему, к новому для него порядку вещей, к незна-
комым людям.
потому, что одиннадцать миллионов придавали ему вес в собственных гла-
зах: он всегда чувствовал беспредельную уверенность в свои силах; ничто
не могло поколебать ее. Не испытывал он также робости перед утончен-
ностью, роскошью, богатством большого цивилизованного города. Он опять
очутился в пустыне, в новой пустыне, непохожей на прежнюю, - вот и все;
он должен исследовать ее, изучить все приметы, все тропы и водоемы; уз-
нать, где много дичи, а где тяжелая дорога и трудная переправа, которые
лучше обходить стороной. Как всегда, он избегал женщин. Страх перед ними
все еще безраздельно владел им, и он и близко не подходил к блистающим
красотой и нарядами созданиям, которые не устояли бы перед его миллиона-
ми. Они бросали на него нежные взоры, а он так искусно скрывал свое за-
мешательство, что им казалось, будто смелей его нет мужчины на свете. Не
одно только богатство пленяло их в нем, нет, - очень уж он был мужест-
венный и очень уж не похож на других мужчин. Многие заглядывались на не-
го: еще не старый - всего тридцать шесть лет, красивый, мускулистый,
статный, преисполненный кипучей жизненной энергии; размашистая походка
путника, приученного к снежной тропе, а не к тротуарам; черные глаза,
привыкшие к необозримым просторам, не притупленные, тесным городским го-
ризонтом. Он знал, что нравится женщинам, и, лукаво усмехаясь про себя,
хладнокровно взирал на них, как на некую опасность, с которой нужно бо-
роться; но перед лицом этой опасности ему куда труднее было сохранять
самообладание, чем если бы то был голод, мороз или половодье.
игре, а не в женской; но и Мужчин он еще не успел узнать. Они казались
ему изнеженными, физически слабыми; однако под этой видимой слабостью он
угадывал хватку крутых дельцов, прикрытую внешним лоском и обходи-
тельностью; чтото кошачье было в них. Втречаясь с ними в клубах, он
спрашивал себя: можно ли принимать за чистую монету дружелюбное отноше-
ние их к нему и скоро ли они, выпустив когти, начнут царапать его и
рвать на куски? "Все дело в том, - думал он, - чего от них ждать, когда
игра пойдет всерьез". Он питал к ним безотчетное недоверие: "Скользкие
какие-то, не ухватишь". Случайно услышанные сплетни подтверждали его
суждение. С другой стороны, в них чувствовалась известная мужская прямо-
та, это обязывает вести игру честно. В драке они, конечно, выпустят ког-
ти, это вполне естественно, но все же царапаться и кусаться они будут
согласно правилам. Таково было общее впечатление, которое произвели на
него будущие партнеры, хотя он, разумеется, отлично понимал, что среди
них неизбежно найдется и несколько отъявленных негодяев.
чению особенностей и правил игры, в которой ему - предстояло принять
участие. Он даже брал уроки английского языка и отвык от самых грубых
своих ошибок, но в минуты волнения он мог, забывшись, по-прежнему ска-
зать "малость", "ничего не скажешь" или что-нибудь в этом роде. Он нау-
чился прилично есть, одеваться и вообще держать себя, как надлежит циви-
лизованному человеку; но при все том он оставался самим собой, излишней
почтительности не проявлял и весьма бесцеремонно пренебрегал приличиями,
если они становились ему поперек дороги. К тому же, не в пример другим,
менее независимым новичкам из захолустных или далеких мест, он не благо-
говел перед божками, которым поклоняются различные племена цивилизован-
ного общества. Он и прежде видел тотемы и хорошо знал, какая им цена.
началась золотая горячка, чтобы, как он выразился, немного побаловаться.
Баловство, затеянное им на фондовой бирже в Тонопа, продолжалось ровно
десять дней; Харниш, бешено играя на повышение, втянул в игру более ос-
торожных биржевиков и так прижал их, что они рады были, когда он уехал,
Херберт Фрэнк
Афанасьев Роман
Херберт Фрэнк
Аникина Наталья
Доставалов Александр