гладко выбрито, и каждая черта выделялась четко, как у камеи. От солнца
и соленой морской воды кожа его потемнела и стала бронзовой, и это при-
давало его красоте дикарский вид, напоминая о долгой и упорной борьбе со
стихиями. Полные губы были очерчены твердо и даже резко, что характерно
скорее для тонких губ. В таких же твердых и резких линиях подбородка,
носа и скул чувствовалась свирепая неукротимость самца. Нос напоминал
орлиный клюв, - в нем было что-то хищное и властное. Его нельзя было
назвать греческим - для этого он был слишком массивен, а для римского -
слишком тонок. Все лицо в целом производило впечатление свирепости и си-
лы, но тень извечной меланхолии, лежавшая на нем, углубляла складки вок-
руг рта и морщины на лбу и придавала ему какое-то величие и закончен-
ность.
но передать, как глубоко интересовал меня этот человек. Кто он? Что он
за существо? Как сложился этот характер? Казалось, в нем были заложены
неисчерпаемые возможности. Почему же оставался он безвестным капитаном
какой-то зверобойной шхуны, прославившимся среди охотников только своей
необычайной жестокостью?
могла бы поднять такого, как вы, на любую высоту. Лишенный совести и
нравственных устоев, вы могли бы положить себе под ноги мир. А я вижу
вас здесь, в расцвете сил, которые скоро пойдут на убыль. Вы ведете без-
вестное и отвратительное существование, охотитесь на морских животных,
которые нужны только для удовлетворения тщеславия женщин, погрязших в
свинстве, по вашим же собственным словам. Вы ведете жизнь, в которой нет
абсолютно ничего высокого. Почему же при всей вашей удивительной силе вы
ничего не совершили? Ничто не могло остановить вас или помешать вам. В
чем же дело? У вас не было честолюбия? Или вы пали жертвой какого-то
соблазна? В чем дело? В чем дело?
вспышки. Наконец я умолк, запыхавшийся и смущенный. Помолчав минуту,
словно собираясь с мыслями, он сказал:
припомните: "Иное упало на места каменистые, где немного было земли, и
скоро взошло, потому что земля была неглубока. Когда же взошло солнце,
его обожгло, и, не имея корня, оно засохло; иное упало в терние, и вы-
росло терние и заглушило его".
одним из этих семян.
уборку и взялся уже за ручку двери, но он вдруг окликнул меня:
найдете там залив, называемый Ромсдаль-фьорд. Я родился в ста милях от-
туда. Но я не норвежец. Я датчанин. Мои родители оба были датчане, и я
до сих пор не знаю, как они попали в это унылое место на западном берегу
Норвегии. Они никогда не говорили об этом. Во всем остальном в их жизни
не было никаких тайн. Это были бедные неграмотные люди, и их отцы и деды
были такие же простые неграмотные люди, пахари моря, посылавшие своих
сыновей из поколения в поколение бороздить волны морские, как повелось с
незапамятных времен. Вот и все, больше мне нечего рассказать.
О перенесенных в детстве лишениях? О скудной жизни, когда нечего есть,
кроме рыбы? О том, как я, едва научившись ползать, выходил с рыбаками в
море? О моих братьях, которые один за другим уходили в море и больше не
возвращались? О том, как я, не умея ни читать, ни писать, десятилетним
юнгою плавал на старых каботажных судах? О грубой пище и еще более гру-
бом обращении, когда пинки и побои с утра и на сон грядущий заменяют
слова, а страх, ненависть и боль - единственное, что питает душу? Я не
люблю вспоминать об этом! Эти воспоминания и сейчас приводят меня в бе-
шенство. Я мог бы убить кое-кого из этих каботажных шкиперов, когда стал
взрослым, да только судьба закинула меня в другие края. Не так давно я
побывал там, но, к сожалению, все шкиперы поумирали, кроме одного. Он
был штурманом, когда я был юнгою, и стал капитаном к тому времени, когда
мы встретились вновь. Я оставил его калекой; он никогда уже больше не
сможет ходить.
вы научились читать и писать?
четырнадцать - юнгой, в шестнадцать - матросом, в семнадцать - старшим
матросом и первым забиякой на баке. Беспредельные надежды и беспре-
дельное одиночество, никакой помощи, никакого сочувствия, - я до всего
дошел сам: сам учился навигации и математике, естественным наукам и ли-
тературе А к чему все это? Чтобы в расцвете сил, как вы изволили выра-
зиться, когда жизнь моя начинает понемногу клониться к закату, стать хо-
зяином шхуны? Жалкое достижение, не правда ли? И когда солнце встало -
меня обожгло, и я засох, так как рос без корней.
шие такому возвышению, - мрачно возразил он. - Никто не создает эти обс-
тоятельства сам Все великие люди просто умели ловить счастье за хвост
Так было и с Корсиканцем И я носился с не менее великими мечтами. И не
упустил бы благоприятной возможности, но она мне так и не представилась.
Терние выросло и задушило меня. Могу вам сказать, Хэмп, что ни одна душа
на свете, кроме моего братца, не знает обо мне того, что знаете теперь
вы.
Мы, вероятно, встретимся с ним у берегов Японии. Его называют Смерть
Ларсен.
много...
но он едва умеет читать и писать.
слишком занят жизнью, чтобы думать о ней. Я сделал ошибку, когда впервые
открыл книгу.
Тихому океану, и уже начинает забирать к северо-западу, держа курс, как
говорят, на какой-то уединенный островок, где мы должны запастись прес-
ной водой, прежде чем направиться бить котиков к берегам Японии. Охотни-
ки упражняются в стрельбе из винтовок и дробовиков, а матросы готовят
паруса для шлюпок, обивают весла кожей и обматывают уключины плетенкой,
чтобы бесшумно подкрадываться к котикам, - вообще "наводят глянец", по
выражению Лича.
на всю жизнь. Томас Магридж боится этого парня до смерти и, как стемне-
ет, не решается носа высунуть на палубу. На баке то и дело вспыхивают
ссоры. Луис говорит, что кто-то наушничает капитану на матросов, и двоим
доносчикам уже здорово накостыляли шею. Луис боится, что Джонсону, греб-
цу из одной с ним шлюпки, несдобровать. Джонсон говорит все слишком уж
напрямик, и раза два у него уже были столкновения с Волком Ларсеном
из-за того, что тот неправильно произносит его фамилию. А Иогансена он
как-то вечером изрядно поколотил, и с тех пор помощник не коверкает
больше его фамилии. Но смешно думать, чтобы Джонсон мог поколотить Волка
Ларсена.
Рассказ Луиса вполне совпадает с краткой характеристикой, данной капита-
ном своему брату. Мы, вероятно, встретимся с ним у берегов Японии. "Жди-
те шквала, - предрекает Луис, - они ненавидят друг друга, как настоящие
волки".
промысловой флотилии; на пароходе четырнадцать шлюпок, тогда как на шху-
нах их бывает всего шесть. Поговаривают даже о пушках на борту и о
странных экспедициях этого судна, начиная от контрабандного ввоза опиума
в Соединенные Штаты и оружия в Китай и кончая торговлей рабами и откры-
тым пиратством. Я не могу не верить Луису, он как будто не любит приви-
рать, и к тому же этот малый - ходячая Энциклопедия по части котикового
промысла и всех, кто этим занимается.
кубрике охотников этого поистине дьявольского корабля. Там тоже драки и
все готовы перегрызть друг другу глотку. Охотники ежемиминутно ждут, что
Смок и Гендерсон, которые до сих пор не уладили своей старой ссоры, сце-
пятся снова, а Волк Ларсен заявил, что убьет того, кто выйдет живым из
этой схватки. Он не скрывает, что им руководят отнюдь не моральные сооб-
ражения. Ему совершенно наплевать, хоть бы все охотники перестреляли
друг друга, но они нужны ему для дела, и поэтому он обещает им царскую
потеху, если они воздержатся от драк до конца промысла: они смогут тогда
свести все свои счеты, выбросить трупы за борт и потом придумать для
этого какие угодно изъяснения. Мне кажется, что даже охотники изумлены
его хладнокровной жестокостью. Несмотря на всю свою свирепость, они
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Корнев Павел
Андреев Николай
Шилова Юлия
Шилова Юлия