Чтение 24–й страницы книги ~Тайпи~

Как это верно, что редкость предмета очень увеличивает его ценность! В
одном из уголков долины - где точно, я не знаю, но, вероятно, поблизости от
моря - девушки иногда собирали крохотное количество соли; содержимое
наперстка обычно являлось плодом труда шести человек в течение почти целого
дня. Это драгоценное угощение они приносили в наш дом, обернутое в ворох
листьев, и в знак особого почитания, разложив передо мною на земле один
широкий лист, высыпали на него свою соль крупинка за крупинкой, приглашая
меня ее отведать.

Они ценили ее так высоко, что, право же, я думаю, за бушель обыкновенной
ливерпульской соли можно было бы закупить всю недвижимость в долине Тайпи.
Обладая одной щепотью соли да четвертью хлебного плода, верховный вождь
долины посмеялся бы над изысканной роскошью парижского стола.

Поскольку хлебное дерево так знаменито повсюду и поскольку плоды его
занимают такое видное место в меню тайпийцев, я считаю

необходимым
остановиться здесь на описании этого дерева и разных способов приготовления
его плодов.

Хлебное дерево в могучем зрелом возрасте представляет собою такую же
своеобычную и неотъемлемую черту маркизского пейзажа, как патриарх восточных
лесов - огромный вяз неотделим от ландшафта Новой Англии. Оно напоминает его
своей высотой, раскидистостью пышных ветвей, живописной величавостью своего
вида.

Листья хлебного дерева большого размера и по краям все в зубцах и
фестончиках, точно дамский кружевной воротник. В пору осеннего увядания они
восхитительной игрой постепенно меняющихся красок могут

поспорить

с
радужными переливами на боках издыхающего дельфина. Осенние уборы наших
американских лесов при всей их красоте в сравнении с этим ничего не стоят.

Лист, сорванный в определенный момент на закате года, когда все цвета
радуги как будто смешаны на его поверхности, используется местными жителями
в качестве сказочно пестрого, роскошного головного убора. В середине листа
по волокну делается разрез достаточной ширины, раздвигается, и в него
просовывается голова, спереди образующийся козырек лихо заламывается надо
лбом, а остальная часть широкими полями нависает на затылке и за ушами.

Плод хлебного дерева величиной и видом напоминает нашу круглую дыню
средних размеров - такого сорта, у которого на корке нет борозд, как бы
делящих дыню на доли. Вся поверхность его усеяна маленькими шишечками -
точно выпуклыми шляпками огромных гвоздей, какими обивали в

старину
церковные двери. Корка имеет толщину не более восьмой части дюйма, и
освобожденный от нее плод в пору наивысшей спелости представляет собой
красивый шар белой мякоти, весь съедобный, не считая тонкой сердцевины,
которая легко вынимается.

Однако его никогда не употребляют, да он и не годится в пищу до того, как
не будет подвергнут действию огня.

Самый простой способ обработки огнем - и, на мой взгляд, самый лучший -
состоит в том, что свежесорванные, еще зеленые плоды зарывают в золу, как у
нас пекут в костре картошку. Минут через десять-пятнадцать зеленая корка
чернеет и трескается, и в трещинах проглядывает молочно-белое нутро.
Остынув, корка отстает, и вы получаете мякоть в самом чистом и самом
аппетитном виде - она очень нежна и приятна на вкус.

Иногда туземцы выхватывают испеченный плод из золы, прямо горячий
выдавливают из растрескавшейся кожуры в холодную воду и размешивают.
Полученная смесь называется у них бо-а-шо. Мне она никогда не нравилась, да
и среди более просвещенных тайпийцев она не в большой моде.

Впрочем, есть одно блюдо, приготовляемое из плодов хлебного дерева,
поистине королевское. Плод вынимают из огня, освобождают от

кожуры,
извлекают сердцевину и, пока не остыл, толкут его в плоской каменной ступе
каменным же пестом. Между тем кто-то другой берет спелый кокосовый орех,
раскалывает надвое - они делают это с необычайным искусством - и мелко
крошат ядро. Для этого используется накрепко привязанный к толстой палке
обломок перламутровой раковины, один край у которой имеет аккуратную
нарезку, как у пилы. Палка часто бывает узловатая, корявая, из тела ее,
словно кривые, гнутые ножки, торчат длинные сучки, и она стоит на них футах
в двух-трех от земли.

Под нос этому своеобразному палочному коню ставится тыквенная миска,
чтобы в нее падали крошки размельченного кокоса, кто-нибудь усаживается на
лошадь-палку верхом и трет содержимое кокосового полушария об острые зубцы
раковины - оно белым дождем сыплется в миску. Натерев достаточное количество
ореховой массы, ее укладывают в мешок из волокнистой сетки, какая одевает
стволы кокосовых пальм, и выдавливают на размятый хлебный плод.

Полученное блюдо называется коку, и яства роскошнее я в жизни не едал.
Пока я жил в доме Мархейо, такая лошадь-палка и каменная ступа с пестом
постоянно пускались в ход, и Кори-Кори часто имел возможность выказывать
свое искусство владения ими.

Но главные продукты, в больших количествах изготовляемые из плодов
хлебного дерева, носят местные названия эймар и пои-пои.

В определенное время года, когда по всей долине в рощах поспевают
бесчисленные плоды и свисают золотистыми гроздьями с

каждой

ветки,
островитяне приступают к сбору урожая. Деревья освобождаются от клонившего
их к земле бремени, и все это изобилие, легко извлекаемое из кожуры и
очищенное от

сердцевины,

энергично

толчется

каменными

пестами

в
тестообразную массу, которая называется тутао. Затем ее разделяют на
брикеты, каждый из которых тщательно обертывают в несколько слоев листьев,
туго перевязывают волокнами коры и зарывают в большие

ямы,

откуда
впоследствии и извлекают по мере надобности.

В земле тутао может лежать годами, считается даже, что от времени оно
становится только лучше. Однако перед тем, как стать съедобным, оно
подвергается еще одной процедуре. В земле роют углубление - своего рода
примитивную печь; дно выкладывают камнями и разводят большой огонь. Когда
камни достаточно разогреваются, золу тщательно выгребают, камни застилают
слоем листьев, помещают на него завернутый брикет тутао и сверху покрывают
еще одним слоем листьев. Затем все это быстро засыпают землей, так что
получается небольшая круглая горка.

Печеное таким способом тутао называется эймар, в печи оно превращается в
янтарную пухлую лепешку, немножко терпкую, но все же вполне приятную на
вкус.

Из эймар в свою очередь приготовляют пои-пои. Делается это очень быстро.
Такая лепешка помещается в сосуд с водой, размачивается, перемешивается,
пока не обретет равномерной консистенции пудинга, - и пои-пои готово к
употреблению. Именно в этом виде тутао большей частью и идет в пищу. Способ,
каким его едят, я уже описывал.

Если бы не эта способность плодов хлебного дерева храниться длительное
время, аборигены, вероятно, были бы обречены иногда на голод, так как
бывает, по какой причине - неизвестно, что хлебные деревья вообще не
приносят плодов. В этих случаях жители Маркизских островов существуют
главным образом за счет запасов, которые сумели заготовить в предыдущие
сезоны.

Это замечательное дерево, лишь изредка встречающееся на Сандвичевых
островах, да и то в своей наихудшей разновидности, и даже на Таити растущее
в недостаточных количествах, чтобы составить главный продукт питания, в
благодатном климате Маркизского архипелага достигает подлинного великолепия,
разрастаясь до огромных размеров и покрывая долины густыми рощами.

- 16 -

Думая теперь о тех днях, вспоминая бесчисленные знаки уважения и любви,
которые оказывали мне жители долины Тайпи, я просто диву даюсь: как я мог
среди всего этого великолепия оставаться

во

власти

самых

мрачных
предчувствий и жить изо дня в день снедаемый глубочайшей тоской? Правда,
подозрительные обстоятельства исчезновения Тоби могли сами по себе кому
угодно внушить недоверие к дикарям, в чьей власти я очутился, тем более,
если держать в уме, что эти милые люди, которые так добры и внимательны ко
мне, в сущности - самые обыкновенные людоеды.

Но главным источником беспокойства, отравлявшим мне малейшую радость,
была загадочная боль в ноге, которая никак не проходила. Все растительные
примочки доброй Тайнор в сочетании с более суровыми методами лечения старого
знахаря и с любовным уходом верного Кори-Кори так и не могли меня исцелить.
Я сделался калекой и нередко страдал от приступов мучительной боли.
Необъяснимый недуг не сулил облегчения; наоборот, он становился все сильнее
и грозил самым мрачным исходом, если ему не воспрепятствуют действенными
мерами. Казалось, я осужден погибнуть от тяжкой болезни и уж, во всяком
случае, никогда не смогу из-за нее покинуть долину Тайпи.

А случай, который произошел, насколько могу судить, недели через три
после исчезновения Тоби, убедил меня, что тайпийцы, не знаю почему, будут
всячески препятствовать тому, чтобы я их покинул.

Однажды утром я заметил, что все вокруг странно взволнованы. Оказалось,
что причиной тому был слух, будто в залив входят какие-то лодки. Сразу же
все кругом пришло в смятение.

В тот день как раз боль в ноге меня немного отпустила, и я, в гораздо
лучшем, чем обычно, расположении духа, отправился с Кори-Кори к вождю Мехеви
в его дом под названием Тай, стоящий, как было описано выше, в заповедных
рощах. Эти святые места расположены неподалеку от жилища Мархейо и на
полпути к морю. Дорога к морю шла мимо самого дома Тай, а оттуда, по опушке
- прямо на берег.

Я возлежал на циновках под священным кровом в обществе Мехеви и еще
нескольких вождей, когда пришло первое известие о лодках. Сердце у меня
радостно забилось: быть может, это Тоби возвращается за мной. Я сразу
вскочил, готовый бежать на берег, забыв и о том, как это далеко, и о том,
что я почти не могу ходить. Мехеви увидел, какое впечатление произвели на
меня полученные вести и как я рвусь поскорее попасть на берег; лицо его
сразу же приняло то каменное выражение, которое так испугало меня при нашей