Чтение 92–й страницы книги ~Всадник без головы~

Генкок. -- Я слышал, что молодой Пойндекстер хорошо относился к
мустангеру, хотя тот и ранил Колхауна. Из-за чего они могли
поспорить?

-- И это спрашиваете вы, лейтенант Генкок? --
многозначительно сказал Слоумен.-- Разве мужчины ссорятся из-за
чего-нибудь, кроме...

-- ...кроме как из-за женщины? -- вмешался драгун. -- Но
из-за какой женщины, я не могу понять. Не из-за сестры же
Пойндекстера!

-- Кто знает! -- ответил Слоумен, пожимая плечами.

-- Какая нелепость! -- воскликнул Кроссмен. -- Охотник за
лошадьми посмел мечтать о мисс Пойндекстер? Невероятно!

-- Какой вы ярый аристократ, Кроссмен. Разве вы не знаете,
что любовь по самой своей природе -- демократка, что она
смеется над вашими надуманными теориями о социальном
неравенстве? В данном случае я не берусь ничего утверждать.
Ведь ссора могла произойти и не из-за мисс Пойндекстер. На
Леоне немало и других девушек, которые стоят ссоры, не говоря
уж о дамах нашего форта...

-- Капитан Слоумен! -- сердито прервал его Кроссмен. --
Меня удивляют ваши рассуждения. Наши дамы вряд ли будут вам
признательны за такие оскорбительные намеки.

-- Какие намеки, сэр?

-- Неужели вы думаете, что хотя бы одна из них снизошла бы
до разговора с этим человеком?

-- С каким? Я назвал двоих.

-- Вы меня достаточно хорошо понимаете, Слоумен, а я вас.
Наши дамы, несомненно, будут весьма польщены тем, что их имена
упоминаются рядом с именем этого темного авантюриста-конокрада,
подозреваемого в убийстве.

-- Мориса-мустангера подозревают в убийстве, но все
остальное к нему не относится. Он не конокрад и не авантюрист.
Что же касается вашего утверждения, будто ни одна из наших дам
не снизойдет до разговора с ним, то в этом -- как и во многом
другом -- вы ошибаетесь, мистер Кроссмен. Я его лучше знаю, и я
утверждаю, что он воспитан не хуже любого из нас. Нашим дамам
незачем бояться знакомства с ним; и, раз уж вы коснулись этой
темы, могу добавить, что вряд ли они -- по крайней мере,
некоторые из них -- испугались бы этого. Морис-мустангер, как я
сам видел, в присутствии наших дам всегда помнил свое место. А
кроме того, я сильно сомневаюсь, что его интересует
какая-нибудь из них.

-- В самом деле? Какое счастье для того, кто мог бы
оказаться его соперником!

-- Пожалуй,-- спокойно ответил Слоумен.

-- А может быть...-- сказал Генкок, желая замять
неприятный разговор, -- может быть, причина этой предполагаемой
ссоры была прекрасная сеньорита, о которой сейчас так много
говорят? Я ее никогда не видел, но то, что я о ней слышал,
позволяет думать, что из-за нее могла бы произойти не одна
дуэль.

-- Все может быть...--протянул Кроссмен, обрадованный
предположением, что красивый ирландец мечтает вовсе не о
племяннице интенданта.

-- Его заперли на гауптвахте,-- сообщил Генкок новость,
которую он только что узнал (разговор этот происходил вскоре
после их возвращения из похода против команчей).-- С ним его
чудак слуга. Майор отдал распоряжение удвоить охрану. Что это
значит, капитан Слоумен? Вы, наверно, это можете объяснить
лучше других. Ведь не ждут же, что он попытается бежать!

-- Не думаю,-- ответил Слоумен,-- особенно если принять во
внимание, что он не знает, где находится. Я только что был там,
чтобы посмотреть на него. У него настолько помрачен рассудок,
что он не узнал бы самого себя в зеркале.

-- Помрачен рассудок?.. Что вы хотите этим сказать? --
спросили Генкок и другие офицеры, которые еще не знали всех
подробностей случившегося.

-- У него горячка -- он бредит.

-- Неужели же из-за этого усилена охрана? Чертовски
странно! Должно быть, сам майор немного помешался.

-- Может быть, это предложение или, вернее, распоряжение
майорши? Ха-ха-ха!

-- Но что это означает? Неужели наш старик действительно
опасается, что мустангер сбежит оттуда?

-- По-моему, дело не в этом. Ои, по-видимому, больше
опасается, что кто-нибудь ворвется туда.

-- Ах, вот как!

-- Да, для Мориса-мустангера безопаснее находиться под
замком. По поселку бродят подозрительные личности, и снова
начались разговоры о суде Линча. Либо "регулярники" жалеют, что
отложили расправу, либо кто-то их настраивает против
мустангера. Ему повезло, что старый охотник вступился за него и
что мы вернулись вовремя. Еще один день -- и мы не застали бы
Мориса Джеральда в живых. Теперь, во всяким случае, беднягу
будут судить честно.

-- Когда же суд?

-- Как только к нему вернется сознание.

-- Этого, может быть, придется ждать целый месяц, если не
больше.

-- А может быть, все пройдет через несколько дней или даже
часов. Раны его, по-видимому, не так уж серьезны. Больше
пострадал его рассудок -- очевидно, не от них, а от какого-то
душевного потрясения. Все может измениться за один день. И,
насколько мне известно, "регулярники" требуют, чтобы его судили
немедленно, как только он придет в себя. Ждать, когда у него
заживут раны, они не намерены.

-- Может быть, ему удастся оправдаться? Надеюсь, так и
будет, -- сказал Генкок.

-- Не думаю,-- ответил Кроссмен, покачав головой. --
Поживем -- увидим.

-- А я в этом уверен,-- сказал Слоумен. Но в тоне eго
слышалась не столько уверенность, сколько желание, чтобы это
было так.

Глава LXIX. ТАЙНА И ТРАУР

В асиенде Каса-дель-Корво царит печаль. Между членами
семьи -- какие-то загадочные отношения.

Их осталось только трое. Видятся они гораздо реже, чем
раньше, а при встречах держатся очень холодно. Они видятся
только за столом и говорят тогда только о самом необходимом.

Понять причину этой печали нетрудно; до некоторой степени
понятна и их молчаливость.

Смерть, в которой больше уже никто не сомневается, --
смерть единственного сына, единственного брата, неожиданная и
загадочная,-- страшный удар и для отца и для сестры.

Эта же смерть может объяснить и мрачное уныние Кассия
Колхауна, двоюродного брата убитого.

Но дело не только в этом. Они сдержанны друг с другом даже
в тех редких случаях, когда им приходится говорить о семейной
трагедии.

Помимо общего горя, у каждого из них есть еще какая-то
своя тайная печаль, которой он не делится и не может поделиться
с остальными.

Гордый плантатор не выходит теперь из дому. Он часами
шагает по комнатам и коридорам. Тяжесть горя сломила его
гордость и грозит разбить сердце. Однако старика гнетет не
только тоска о погибшем сыне; невнятные проклятия, срывающиеся
порой с его губ, выдают и другие чувства.

Колхаун все время куда-то уезжает, как и раньше; он
появляется, только когда надо садиться за стол или ложиться
спать, -- и то не всегда.

Как-то раз он отсутствовал весь день и почти всю ночь.
Никто не знает, где он был; и ни у кого нет права спрашивать
его об этом.

Луиза почти все время проводит в своей комнате. Иногда,
правда, она поднимается на асотею и стоит там одна, о чем-то
размышляя.

Там, под сводом синего неба, ей легче переносить свои
страдания -- тоску о погибшем брате, страх потерять любимого и,
быть может, неприятные мысли о скандале, уже связанном с ее
именем.

Последнее меньше всего беспокоит ее. Больше всего ее
волнует страх за любимого; печаль о погибшем брате, такая
мучительная вначале, стала понемногу утихать.

Но тревога о возлюбленном с каждым часом становится
сильнее.

Луиза знает, что Морис Джеральд заперт в крепких стенах
военной гауптвахты.

То, что эти стены неприступны, ее не беспокоит; наоборот,