Чтение 3–й страницы книги ~Затерянные в океане~

Но ветер оказался слабым и дул недолго. Такой ветер моряки называют
"кошачья лапка". Силы его хватает только на то, чтобы чуть взволновать воду,
и длится он обычно не больше часа. И вот опять наступил мертвый штиль, и
поверхность океана стала ровной, как зеркало.

Маленький плот недвижимо лежал на воде: самодельный парус был бессилен
сдвинуть его с места. Все же он и теперь приносил пользу, заслоняя наших
скитальцев от солнца; только что поднявшись над горизонтом, оно тем не менее
жгло уже со всей беспощадной силой, свойственной ему в тропиках.

Бен больше не предлагал грести, несмотря на то что угроза погони не
миновала. Правда, они подвинулись на пять-шесть узлов к востоку. Но ведь и
враги сделали, должно быть, столько же; следовательно, расстояние между ними
не увеличилось.

Но оттого ли, что усталость и сознание безнадежности их положения
подавили энергию Браса, или, может, матрос, поразмыслив хорошенько,
действительно стал меньше бояться погони, только он не проявлял прежнего
беспокойства из-за того, что они стоят на месте. Еще раз поднявшись, Бен
внимательно, со всех сторон осмотрел горизонт, после чего растянулся в тени
паруса, посоветовав юнге сделать то же. Вильям не заставил себя упрашивать
и, как только улегся, сразу заснул.

"Хорошо, что он может спать! -- подумал Брас.-- Малый тоже ведь зверски
голоден, вроде меня, ну, а пока спит, меньше мучится. Говорят, кто спит,
может дольше продержаться. Не уверен я--так оно или не так. Одно знаю, что
сколько раз, бывало, наемся я до отвала перед сном, а утром, смотрю,
просыпаюсь такой голодный, будто лег, не взяв в рот и кусочка. Ох-хо-хо!
Нечего и пробовать заснуть. Кишки в животе такой марш играют, что не только
мне--самому старику Морфею[5] вздремнуть не дадут. Хоть бы крошка
чего-нибудь съестного на плоту! Последнюю четвертушку сухаря я проглотил
больше полутора суток назад. Ох, чего бы такого съесть?.. Ничего не
придумаешь. Башмаки, что ли, пожевать? Да нет, они так просолены морской
водой, что от них только пуще пить захочется, а мне и без того больше
невмоготу терпеть жажду. Вот беда! Ни еды, ни питья! Что ж это будет?
Господи, услышь ты хотя бы молитву малыша Вильма! Моей молитвы ты, конечно,
не станешь слушать -- слишком большой я нечестивец. Ох-хо-хо! Еще день, два
такой голодухи, и мы с Вильямом, пожалуй, оба заснем так, что больше уже и
не проснемся".

Всю эту речь, произнесенную им про себя, отчаявшийся матрос закончил
таким жалобным стоном, что Вильям сразу очнулся от своего беспокойного,
чуткого сна.

-- Что случилось, Бен? -- спросил он, приподнявшись на локте и тревожно
всматриваясь в лицо своего покровителя.

-- Ничего особенного,-- ответил матрос. Ему не хотелось пугать юношу
своими мрачными мыслями.

-- Ты стонал или это мне только показалось? Я испугался -- думал, они
нас догоняют.

-- Нет, малыш, этого я не боюсь. Они, должно быть, от нас здорово
отстали. При этаком штиле им лень будет и пальцем шевельнуть, не то что
грести -- по крайней мере, пока у них в бочонке остается хоть капля рома.
Ну, а когда они весь его выдуют, то и вовсе не поймут, двигаются они или это
их так спьяну качает. Нет, Вильм, не их нам сейчас надо бояться...

-- Ох, Бен, я так голоден!.. Я бы что угодно сейчас съел!

-- Знаю, малыш, анаю. Мне тоже до смерти есть хочется.

-- Тебе-то, должно быть, еще больше моего, Бен. Ведь из двух твоих
сухарей ты больше половины отдал мне. Ах, зачем я только взял! Теперь ты,
наверно, ужасно мучишься от голода.

-- Верно, Вильм, страх как хочется есть. А съел ли я сухаря кусочком
больше или меньше, от этого дело не меняется. Все равно придется нам...

-- Что "придется нам", Бен? -- спросил юнга, заметив, какая тень легла
на лицо его друга: таким мрачным и печальным он никогда еще его не видел.

Матрос промолчал. Он ничего не сумел выдумать, а сказать правду не
захотел, жалея мальчика, и, отвернувшись, так ничего и не ответил.

-- Я знаю, что ты хотел сказать, Бен. Ты думаешь, что нам придется
умереть.

-- Что ты, что ты, Вильм! Еще есть надежда. Кто знает, как еще дело
обернется. Может, мы на нашу молитву получим ответ? Вот что, малыш: давай-ка
снова ее всю прочитаем. На этот раз я больше смогу тебе помочь. Когда-то и я
ее знал, а послушав, как ты читал, многое вспомнил. Начинай.

Вильям, укрывшись в тени паруса, стал на колени и опять произнес
молитву. Матрос, тоже на коленях, своим огрубевшим голосом повторял за ним
каждое слово.

Когда они кончили, Бен поднялся и долго-долго смотрел на океан.

Молитва облегчила бесхитросчную душу матроса, и на минуту его лицо
осветилось надеждой... но только на минуту. Ничего утешительного глазам его
не представилось. По-прежнему кругом простирался все тот же беспредельный,
синий океан, а над ними все то же беспредельное синее небо.

Ненадолго согревшая душу надежда сразу же сменилась полным отчаянием, и
матрос снова улегся ничком позади паруса. И опять оба друга молча лежали
рядом. Но ни тот, ни другой не спали. Они словно оцепенели, сраженные
полнейшей безнадежностью.

Глава V. ВЕРА -- НАДЕЖДА

Как долго матрос и юнга пролежали в этом полубесчувственном состоянии,
они не заметили. Во всяком случае, оно длилось, должно быть, не больше
нескольких минут, потому что в таких обстоятельствах ум человека не в силах
долго оставаться бездейственным.

Из этого состояния их неожиданно вывела не мысль, возникшая в сознании,
а скорее чисто внешнее, зрительное впечатление.

Они лежали на спине с открытыми глазами, устремленными в небо. На нем
не было ни облачка, которое сколько-нибудь разнообразило бы его однотонную,
бескрайнюю синеву.

И вдруг эта однообразная синева вся расцветилась, запестрела множеством
каких-то живых существ, которые, сверкая и искрясь, словно серебряные
стрелы, пронеслись мимо них над плотом. В ярком солнечном свете мелькнули
они изголуба-белыми пятнами, и в этих светлых ярких созданиях, которых по
полету можно было принять за птиц, матрос узнал обитателей океанских глубин.

-- Косяк летучей рыбы,-- вяло заметил он, даже не приподнявшись.

И вдруг, увидев, как эти рыбы низко, чуть не задевая за парус,
продолжают летать над плотом, матрос вскочил на ноги и крикнул:

-- А что, если нам сбить одну из них?! Где гандшпуг?

Впрочем, последний вопрос он задал совершенно машинально, потому что
тут же, не дожидаясь ответа, резким движением схватил гандшпуг, лежавший
неподалеку от него, и высоко занес его над головой.

Возможно, ему удалось бы сбить одно из этих крылато-плавающих созданий,
стаей носившихся над ними, выскакивая из океана на поверхность, чтобы
спастись от альбакоров и бонит. Но гандшпуг не понадобился: на самом плоту
нашлось более верное средство добыть рыбу -- сделанный Беном парус. Только
матрос собрался было замахнуться гандшпугом, как что-то сверкнуло прямо
перед его глазами, а до ушей донесся радостный возглас Вильяма: одна из
летучих рыб с размаху ударилась о парус и, конечно, свалилась на плот.
Слышно было, как она трепыхалась, путаясь в брезенте, видимо более
изумленная, чем сам Брас, свидетель ее несчастья, или чем юнга Вильям, на
лицо которого она свалилась. Если, как говорят, птица в руках стоит двух в
кустах, то, руководствуясь той же поговоркой, рыба в руках стоит, должно
быть, двух в воде и уж гораздо больше двух в воздухе.

Такие мысли мелькнули, вероятно, в голове у Бена Браса, потому что он,
перестав размахивать гандшпугом в надежде оглушить и вторую рыбу, швырнул
его на плот, а сам, нагнувшись, рванулся за той, которая по своей доброй
воле или, вернее, вопреки ей оказалась их жертвой.

Она так металась, что могла, очутившись у края плота, вот-вот уйти в
воду. Этого, несомненно, очень хотелось самой рыбе, но совсем не хотелось
обитателям плота.

И чтобы этого не случилось, они бросились на колени, ползая, стали
охотиться за рыбой, напоминая в эту минуту двух терьеров, которым не
терпится поскорее вцепиться в мечущуюся между ними полевую мышь.

Юнге дважды удавалось схватить рыбу, но это скользкое создание со
своими колючими плавниками-крыльями всякий раз ухитрялось выскочить из рук.
Еще неизвестно было, поймают ли они ее или им суждено только испытать
танталовы[6] муки и, глядя на рыбу, касаясь ее, раздразнив свой аппетит, так
и не полакомиться своей добычей.

Одна мысль о таком печальном исходе заставила Бена Браса напрячь все
свои усилия, всю энергию. Он даже решил, что, если рыба упадет в воду, он
тут же кинется следом за ней, поскольку рыбу, которая снова попадает в свою
родную стихию, надо ловить, не медля ни одной секунды, пока она еще не
успела опомниться. И только он подумал об этом, как ему подвернулся более
надежный способ поймать ее, для чего совсем не было надобности прыгать за
ней в океан и промокнуть до нитки.

Судорожно метавшаяся рыба действительно очутилась у самого края плота.
Но ей не суждено было двинуться дальше. Брас сообразил, какой козырь идет
ему в руки, и незакрепленным краем паруса накрыл забившуюся под ним
пленницу. Сильно притиснув ее ладонью, Бен положил таким образом конец ее
бешеным усилиям освободиться. И когда он приподнял парус, то увидел, что
рыба лежит, чуть сплющившись; и, лишнее, конечно, добавлять, мертвая, как
соленая селедка.

Простодушный матрос усмотрел в этой так вовремя посланной им пище
всемогущую руку Провидения. И, не задумываясь, приписал это силе дважды ими
прочитанной молитвы.

-- Видишь, Вильм, это нам ответ на молитву. Давай-ка прочитаем ее еще
разок, как бы в благодарность. Пославший нам еду может послать и пресную
воду в открытом океане. Ну, малыш, как говорил, бывало, наш священник в