Т.Майн РИД

ПРОПАВШАЯ СЕСТРА

1. СЕМЕЙНАЯ ОБСТАНОВКА

Первое важное событие в моей жизни произошло 22 мая 1831 года. Я в
этот день родился.

Шесть недель спустя произошло другое событие, которое, без сомнения,
имело влияние на мою судьбу: меня окрестили и назвали Роландом Стоуном.

Род мой, насколько это видно из древней истории и из Ветхого Завета,
очень древний. В числе моих предков числится, между прочим, Ной,
построивший знаменитый корабль-ковчег, которого он был сам и капитаном. Но
отец мой не принадлежал к знати и добывал кусок хлеба честной и тяжелой
работой. Он был седельным и шорным мастером, и мастерская его помещалась
на одной из темных улицах города Дублина. Имя моего отца было Вильям
Стоун. Когда я вспоминаю о своем отце, я чувствую в душе большую гордость,
потому что он был честным, трезвым и трудолюбивым человеком и очень нежно
обращался с моей матерью и нами, детьми. Я был бы неблагодарным сыном,
если бы не вспоминал с гордостью о таком отце!

В характере моей матери не было ничего замечательного. Я был
маленьким буяном и, без сомнения, причинял ей много огорчений. Я склонен
теперь думать, что она была ко мне довольно ласкова и относилась вообще
лучше, чем я того заслуживал. За мою постоянную склонность убегать из дома
и из школы и пропадать по целым дням неизвестно, где меня прозвали Роллинг
Стоуном, что значит катящийся камень.

Мой отец умер, когда мне было около 13 лет; после его смерти в нашем
доме завелись нужда и горе. Нас осталось четверо: моя мать, я, брат
Вильям, на полтора года моложе меня, и сестра Марта, на три с половиной
года моложе меня.

После смерти отца заведывание мастерской и работу в ней принял на
себя седельный мастер Мэтью Лири, который больше года работал с моим отцом
перед его смертью.

Меня взяли из школы и поместили в мастерскую, где Лири постепенно
приучал меня к шорному делу. Я должен признаться, что этот человек
обнаружил замечательное терпение в попытке научить меня мастерству.

Он также помогал моей матери своими советами и казалось, что он
руководствуется искренними заботами о наших интересах. Дела мастерской он
вел превосходно и весь доход аккуратно вручал моей матери. Большинство
наших соседей отзывались о нем с величайшей похвалою; часто я слышал от
своей матери, что она не знает что было бы с нами, если бы не этот
человек.

В то же время Лири обращался со мной очень ласково. Я не имел никакой
причины не любить его. Между тем я его просто ненавидел!

Я сознавал всю несправедливость моей необъяснимой антипатии, но
ничего не мог поделать с собою. Я не только с большим трудом переносил его
присутствие, но мне даже казалось, что я никогда не видел более гнусного
лица.

Я даже в присутствии его не мог скрыть своей антипатии к нему, но он
как будто не замечал этого и относился ко мне по-прежнему ласково. Все его
попытки снискать мое расположение были тщетны и только увеличивали мою
ненависть к нему.

Время шло. С каждым днем увеличивалось влияние Лири на наши дела и на
мою мать, и в той же мере увеличивалась к нему моя ненависть.

Моя мать старалась победить эту ненависть, напоминая мне об его
доброте к нашему семейству, об его заботах выучить меня ремеслу, об
несомненной доброй нравственности и хороших привычках.

Я ничего не мог возразить на эти аргументы, но моя антипатия не
зависела от рассуждений: она была инстинктивна.

Вскоре для меня стало ясно, что Лири хочет в ближайшем сделаться
членом нашего семейства. Мать была глубоко уверена, что он необходим для
нашего существования.

2. БУРНЫЙ ДЖЕК

На корабле "Надежда" я оказался в очень печальном положении. Я был
там самым последним человеком. Весь экипаж пользовался мною для своих
личных услуг. Только один человек, боцман, прозванный своими товарищами
Сторми-Джеком, что значит Бурный Джек, за вспыльчивый характер, относился
ко мне ласково и защищал меня от своих товарищей. Благодаря заступничеству
"Бурного", мое положение на корабле значительно улучшилось.

После одной ссоры с корабельным плотником, виновником которой был
последний, Бурного избили, связали и заперли в трюме. Такое несправедливое
наказание страшно возмутило Бурного, и он решил по прибытии в Новый Орлеан
дезертировать.

За несколько дней до прихода в Новый Орлеан Бурного освободили, но
мысль о бегстве не покидала его.

Мне удалось, хотя и с большим трудом, убедить Бурного не покидать
меня на корабле, а взять с собою.

Через два дня после нашего прибытия в Новый Орлеан, он попросил
разрешения сойти на берег, а также, чтобы и мне позволено было
сопровождать его. Капитан разрешил, полагая, что Бурного удержит от побега
недополученное жалованье. Мысль о том, чтобы мальчик, подобный мне,
решился покинуть корабль, не могла прийти капитану в голову.

Мы оставили корабль, чтобы больше на него не возвращаться.

Мы сосчитали наши деньги. У Бурного было 12 шиллингов, у меня же
только полкроны. Бурный чувствовал большое искушение зайти в кабачок, но,
в конце концов, вышел победителем из этой тяжелой для него борьбы.
Сознание ответственности не только за себя, но и за меня удержало его от
этого искушения.

Мы решили первое время избегать мест, посещаемых обыкновенно
моряками, чтобы не быть пойманными и водворенными снова на "Надежду".

Через несколько дней Бурный нашел себе занятие. Мне же он предложил
пока продажею газет. Я, конечно, с радостью принял это предложение.

На следующий день, рано утром, Бурный отправился на работу, а я в
редакцию за газетами. Мой первый дебют был необыкновенно удачен. Я
распродал к вечеру все газеты и получил 100 центов чистой прибыли. В этот
день я был самым счастливым человеком на свете. Я спешил домой, чтобы
поскорее увидеть Бурного и сообщить ему о своих успехах.

Когда я пришел домой, Бурного еще не было. Проходит час за часом и,
наконец, наступает ночь, но Бурного все нет. На другой день он тоже не
пришел. Я пробродил весь день по городу, надеясь где-нибудь его встретить,
но поиски мои были напрасны.

Прошло три дня, а Бурный не показывался. Моя квартирная хозяйка
забрала все мои деньги и через несколько дней вежливо простилась со мною,
пожелала мне всяких благ и довольно ясно намекнула мне, чтобы я не
трудился возвращаться к ней.

Итак, я был брошен! Один, без знакомых, без денег, без крова, в
чужом, незнакомом городе! Я бродил по улицам со своими мрачными мыслями,
пока не почувствовал страшной усталости. Я сел на ступеньках крыльца
одного ресторана, чтобы немного отдохнуть. Над дверью бакалейной лавки,
находившейся на противоположной стороне улицы, я прочел имя и фамилию:
"Джон Салливэн". При виде этой знакомой фамилии во мне пробудилась
надежда.

Около четырех лет тому назад один бакалейный торговец, с которым мои
родители имели дела, эмигрировал в Америку. Звали его Джон Салливэн. Разве
не могло быть, что эта лавка принадлежит именно тому человеку?

Я встал и перешел через улицу. Войдя в лавку, я спросил молодого
человека, находившегося за прилавком, дома ли мистер Салливэн.

- Он наверху, - сказал юноша. - Вы желаете повидаться с ним?

Я ответил утвердительно, и мистера Салливэна позвали вниз.

Джон Салливэн, которого я знал в Дублине, был массивного роста с
рыжеватыми волосами, но тот, который вошел в лавку, был человеком около
шести футов, с темными волосами и длинной черной бородой.

Салливэн, который эмигрировал из Дублина в Америку, и Салливэн,
который стоял передо мной, были два совершенно различных человека.

- Ну, мой милый, чего вы хотите от меня? - спросил собственник лавки,
бросив на меня любопытствующий взгляд.

- Ничего, - пробормотал я в ответ, сильно сконфузившись.

- Тогда зачем же вы меня звали? - спросил он.

После мучительного колебания я объяснил ему, что, прочитав его имя на
вывеске, я надеялся найти человека, которого зовут так же, как и его, с
которым я был знаком в Ирландии и который эмигрировал в Америку.

- Ага! - сказал он, иронически улыбаясь. - Мой прапрадедушка приехал
в Америку около 250 лет тому назад. Его звали Джоном Салливэном. Может
быть, вы его подразумевали?

Я ничего не ответил на этот вопрос и повернулся, чтобы оставить
лавку.

- Постойте, мой милый! - крикнул лавочник. - Я не хочу, чтобы меня
беспокоили и заставляли спускаться вниз из-за пустяков. Предположим, что я
тот самый Джон Салливэн, которого вы знали; чего же вы бы от него хотели?

- Я бы посоветовался с ним, что мне делать, - ответил я. - Я здесь
чужой, не имею ни квартиры, ни друзей, ни денег!

В ответ на это лавочник стал меня подробно расспрашивать обо всем,
подвергая меня самому строгому допросу и видимо желая удостовериться,
правду ли я говорю или нет.

Выслушав все, он посоветовал мне вернуться на "Надежду", с которой я
бежал.

Я сказал, что такой совет не могу исполнить, и что, кроме того, уже