этом, и непростительная, когда дело касалось женщин. Даже Ленька, сам не
святой, испытывал неловкость, слушая откровения штурмана, а Алексей
однажды вспылил и в резкой форме сказал, что если Серега "не заткнет
фонтан", пусть пеняет на себя.
штурмана и не очень - как человека. К третьему походу Попов наконец
заметил это, но самокритичности в нем не было ни на грош, и плохо
скрываемую товарищами иронию штурман воспринял как зависть. Его шутки
стали злее и не вызывали больше улыбок, а бахвальство, когда-то
казавшееся забавным, раздражало. Прежде, когда Серега с точностью до ста
метров выходил к очередному гурию и, радостно хлопая себя по бедрам,
восклицал: "Такого штурмана поискать надо, а, братва?"все дружелюбно
смеялись над его наивным самодовольством. А в последнем походе не
смеялись, потому что Серега теперь уже не просто бахвалился, а
подчеркивал свое превосходство, убеждал товарищей в полной их от него
зависимости.
каждому сделать выбор. Сам батя тогда вышел, чтобы не давить
авторитетом, не мешать людям принять ответственное решение. Поговорили,
поспорили.
обсуждать нечего.
километров будете звать маму! - И засмеялся, весело обводя товарищей
глазами, как бы приглашая их оценить его остроумие.
вовсе не таким уж унизительным. В экспедициях никакая работа не
считается зазорной: даже начальники отрядов дежурят по камбузу,
подметают полы, когда подходит очередь. И то, что теперь за всех мыл
посуду Попов, вовсе не роняло его в глазах товарищей. Кого-кого, а Попова
никто не позволил бы себе обвинить в трусости, не многие могли
похвастаться четырьмя походами (вернее, тремя с половиной) и зимовкой на
мысе Челюскина, где Серега самолично уложил двух медведей-людоедов
(одного из карабина, другого, раненного, ножом) и километра четыре
протащил на себе истекающего кровью метеоролога,
жертву несправедливости и мыл тарелки с видом низвергнутого с престола
короля. По вечерам играл на бильярде, резался в "козла", вызывающе
отворачивался, когда мимо проходил Макаров, и ронял реплики, из которых
следовало, что начальство еще пожалеет о своем самоуправстве.
говорили о том, как Синицын подвел Гаврилова, о сгоревшем балке
Савостикова и небывалых морозах на трассе. Подобно морякам и летчикам,
полярники крепко спаяны священным законом взаимопомощи и тяжело
переживают, когда обстоятельства не позволяют выручить товарищей из
беды. Повсюду - ив рабочих помещениях, и в кают-компании, и в жилых
домах положение поезда Гаврилова стало основной темой разговоров. Искали
виновных, прикидывали шансы походников и с горечью соглашались, что
шансы эти невелики.
самолеты - напрасная затея, даже шестьдесят градусов для "ИЛ-14" предел;
приказать Гаврилову вернуться на Восток - тоже плохо, на подходах к
Востоку уже семьдесят семь, тягачи совсем встанут; сделать
попытку расконсервировать Комсомольскую и переждать до октября -
безнадежно: не хватит топлива и продовольствия; пойти навстречу поезду -
не на чем: тягачей в Мирном нет, все в походе, а на двух тракторах без
кабин и одном вездеходе на купол не пойдешь: первая же порядочная пурга
погубит.
переговоры с Гавриловым. Восток и Молодежная, Новолазаревская и
Беллинсгаузена замерли в ожидании, неотрывно следя за судьбой похода.
такой возможности! Оборвись батискаф в Марианскую впадину - и то легче
было бы придумать, как его спасти.
топливо и потому сдрейфил. Многие качали головами: "Какой Сереге резон
было скрывать такое от бати?!"-но свое дело слушок сделал. Тщетно Попов
сыпал проклятиями в адрес Синицына: "Убью Плеваку вот этими руками!" -
тщетно клялся и божился, что ничего не знал, - слушали его все более
недоверчиво. Если не знал, почему тогда оставил поезд, улетел?
вопрос. Мишка Седов, советовал: не суетись и не брызгай слюной, выступи
на собрании и расскажи, что и как произошло, напомни, что никогда Попов
не намазывал лыжи от драки.
стало поздно: срок прошел, вокруг образовался вакуум.
после одной из экспедиций он провел в Крыму. Хорошо провел, полноценно,
как говорится, заслуженно отдохнул. Но не в этом дело. Из Крыма он
собрался к родителям залететь - старики обижались: полтора года не
виделись. Послал им телеграмму, что вылетает таким-то рейсом, но устроил
в аэропортовском ресторане отвальную приятелям, малость перебрал и
объявление о посадке прозевал. Размахивал билетом, совал почетные
полярные документы - бесполезно, товарищ, посадка окончена, полетите
следующим рейсом. Подумаешь, дела, следующим так следующим. Прилетел,
явился домой - отец лежит в постели с кислородной подушкой, мать вся в
слезах на кушетке, врач, соседи, кутерьма... Испугаться не успел:
"Сыночек, живой!" С криком бросились к нему, обнимали, обцеловали всего.
опоздал...
Сколько раз сам себе спасал жизнь - не считал: то ведь сам! - а этим
случаем ужасно гордился и без конца о нем вспоминал, смакуя детали.
прилично зарабатывает, большие премии за изобретения получает. Человек
как человек, не щедрый, не скупой - обыкновенный. И вдруг выиграл по
лотерее мотоцикл. Ну, просто ошалел от счастья! Пять мотоциклов мог
купить - не обеднел бы, но ведь этот дармовой, с неба свалился! Так и ты
со своим самолетом. Люди-то погибли... Эх ты!..
совпадению: уж очень похожи они оказались, та история и нынешняя. С тон
лишь разницей, что тогда жизнь ему подарил случай, а теперь -
дезертирство.
разнеслось: "Батя умирает!" -Попов не слышал - видел в глазах людей это
хлесткое, как удар кнутом, обвинение. И хотя батя выжил, Попову стало
ясно: отныне вину за любую неудачу походников будут возлагать на пего.
Причина? Даже искать не надо, наверху лежит, с ярлыком приклеенным:
"Сбежал, оставил поезд без штурмана!" Коснись это кого-то другого, он,
Попов, наверняка думал бы так же. Древняя, как мир, истина: людям нужен
козел отпущения.
поезд отныне ведет Маслов. Батя - тот кое-как еще мог определиться, а
Борис - штурман липовый. К тому же и солнце скрывается, а звезды и для
бати и для Бориса - книга за семью печатями. Не выйти поезду к воротам!
сгорело!" Перестал ко вечерам ходить в кают-компанию - как-то взял кий,
и от бильярда отошли все. Перестал
смотреть кино - тесно, люди один на другом сидят, а вокруг Попова места
пустуют... Радисты, к которым он бегал по пять раз на день, не желали
по-человечески разговаривать, цедили сквозь зубы неразборчиво. В
завтрак, обед и ужин Макаров зачитывал сводки от Гаврилова, и мойщик
посуды физически ощущал, как десятки взоров обращаются в его сторону.
Даже Мишка Седов, друг-приятель, с которым два похода хожено, являлся
домой только ночевать, раздевался - и подушку на голову.
к нему по-разному. Одних покорял его легкий взгляд на жизнь, других
отталкивал, одни навязывались ему в друзья, другие сторонились. Любили и
ненавидели, были равнодушны и нетерпимы. Но никогда и никто Серегу не
презирал! Впервые от него отвернулись все, впервые ощутил он давящую
человека, как трамвай, силу бойкота.
беззаботный трепач, он полюбил одиночество и лучше всего чувствовал себя
тогда, когда ездил за мясом на седьмой километр, где находился холодный
склад. Сидел за рычагами трактора и мечтал, что вернутся ребята
живы-здоровы - ведь добрались до Пионерской, остались заструги и выход к
воротам, расскажут все, как было, и снимут с него позорное обвинение.
Будут снова жить вместе, в одном доме, в сентябре пойдут за брошенной
техникой, а в декабре - в очередной поход на Восток. И все станет как
Круз Андрей
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Махров Алексей
Кервуд Оливер Дж.
Ибсен Генрик