Чтение 11–й страницы книги ~Свидание с Петербургом~

На сладкое был дивный ореховый торт, украшенный цукатами и инжиром. В
отсутствие рыцаря Лесток отпробовал бы добрую поло-вину этого кулинарного
чуда, но здесь он решил быть сдержанным. Рыцарь с отвлеченным видом
выковыривал из ломтика торта грецкие орехи.

-- Вчера у меня случился разговор с голландским посланником Шварцем,--
сказал он наконец, делая какой-то неопределенный жест рукой, словно
закручивая ее спиралью.-- Посланник негодует, что армия Репнина застряла в
Гродно. Репнин что -- болен?

-- Генерал-фельдцейхмейстер не столько болен, сколько стар,-- с
готовностью ответил Лесток.-- Армия действительно три недели проторчала в
Гродно, но теперь она заметно продвинулась. К местеч-ку Гура... это в десяти
верстах от Гродно. А по договору с союзника-ми армия должна была на исходе
апреля быть уже в австрийских владениях. А что барон Претлак? Вы с ним не
разговаривали? Тоже, должно быть, негодует. А лорд Гринфред?

Претлак был австрийским посланником, Гринфред--английским. Привлекая к
разговору Австрию и Англию, Лесток расставлял все знаки препинания, называя
союзников.

-- В Лондоне каждый день высчитывают, сколько миль в сутки проходит
русская армия,-- продолжал он насмешливо, словно и не разглашал
государственной тайны, а мило острил по поводу челове-ческой глупости,-- По
моим сведениям, если пройденные мили разде-лить на дни, то получится, что
наша армия уже повернула назад.

-- А это возможно? -- быстро спросил Сакромозо.

-- Ни в коем случае! Она идет к Рейну. Зачем? Ах, сударь, я думаю, об
этом не знает еще Господь Бог, настолько запутал Все-вышнего канцлер
Бестужев. В Иностранной коллегии запротоколиро-ваны все его противоречивые
указания.

-- В Иностранной коллегии?

-- А где же еще? Этим занимаются тайный советник Веселовский, а также
генерал-фельдмаршал Леси, вице-канцлер Воронцов и кригс-комиссар Апраксин.
Армия идет через Литву на Краков, затем в Силезию. Идет одной дорогой,
разделившись на три колонны. Пла-тят, а также обеспечивают продуктами и
фуражом англичане. Счи-тается, что армия идет для восстановления мира в
Европе. Однако,-- Лесток поднял палец,--если для восстановления мира
понадобится еще одна война, Россия пойдет на это, естественно, вместе с
союз-никами.

-- С кем именно?

-- По обстоятельствам, мой друг,-- вздохнул Лесток и подивился
внутренне, как естественно он назвал Сакромозо своим другом.-- Одного боюсь,
что Бестужев задержит продвижение нашей армии и этим спасет ее от
неминуемого поражения.

Рыцарь долго смеялся над удачной остротой, которая через день полностью
вошла в депешу прусского посла своему государю в Пот-сдам. На все вопросы в
этот вечер рыцарь получил ответ, время следующей встречи -- оговорено,
обещания кое-что узнать, вернее уточ-нить--даны. Ах, лейб-медик, налицо
шпионская деятельность, но более всего Лесток пострадал именно за остроту в
депеше Финкенштейна, которая была расшифрована в кабинете Бестужева,
перепи-сана и тяжелым грузом осела в досье на Лестока, которое собира-лось
канцлером уже много лет.

¶-7-§

На левом берегу Невы, выше впадения в нее Фонтанной речки, размещался
район города, называемый ранее Московской стороной и переименованный
впоследствии в Литейный по имени заводика, занимавшегося литьем пушек.
Первоначально этот район города был задуман как аристократический, и Первой
Береговой улице, по за-мыслу Петра, надлежало стать главной магистралью
северной сто-лицы. Архитектор Трезини строго распланировал улицы, вдоль
на-бережной один за другим выросли дворцы для родственников Петра и самых
именитых сановников. Здесь поселились Наталья Алексеевна, любимая сестра
царя, и сын его Алексей Петрович, тогда еще наслед-ник, и Марфа Матвеевна --
вдовствующая государыня, супруга по-койного Федора Алексеевича, и любимец
царя Юрюс -- генерал-фельдцейхмейстер и директор литейного завода. Дальше
находился дом обер-гофмаршала Ливенвольде и роскошные палаты Кикина.

Жизнь кипела в Московской стороне, но время забирает всех. Разной
смертью ушли в мир иной обитатели аристократического квар-тала. Центр
Петербурга переместился, и Литейная сторона зажила новой трудовой и
озабоченной жизнью.

Дворец Натальи Алексеевны со всеми подворьями был занят Канцелярией от
строений и мастерскими департаментами. Дом Алек-сея Петровича перешел в
ведение Дворцовой канцелярии, в нем стали варить различные пития для
царского дома. В палатах покойной Марфы Матвеевны поселились архитекторы, в
бывших амбарах оборудовали печи, и скульптор Растрелли принялся за отлив-ку
конной статуи императора. Палаты Кикина были отданы под Морскую академию, в
которой проходили курс кадеты и гардема Словом, сейчас, двадцать три года
спустя после смерти Петра Великого, Литейная сторона совершенно изменилась
против первоначального плана. Указ строить дома "вплоть нити", натянутой
между вехами, здесь уже не соблюдался. В былые времена нарушителей, чей
особняк выпирал из ряда или, наоборот, пятился в глубь улицы, или -- еще
того хуже -- прятался за забором, мало того, что штра-фовали, так еще лишали
построенного жилья.

Теперь же всюду царствовала живописность почти московская. Искрошив
границы площадей, выстроились какие-то склады, палатки, пакгаузы, боком
примкнули к улице какие-то новые рубленые хоро-мы, разрослась молодая роща,
поглотив останки разрушенного, кое-где еще блестевшего позолотой дворца,
сами собой бестолково и не к месту выросли заборы, вдоль них поднялся пышный
пырей и прочий бурьян. Улицы стали изгибисты, пробираться по ним в карете
стало сущим мучением, не забывайте еще про топкую, пропитанную вла-гой
почву. Ближе к Фонтанке разместилась убогая слобода мастеро-вого люда с
хижинами, крытыми соломой и дранкой, рынок, прозван-ный Пустым, и наконец
литейный завод с башнями и шпилями на них, которые наперекор окружающему
пейзажу имели экзотический восточный вид.

По соседству с Канцелярией от строений за типовым забором (впрочем,
слово "типовой" тогда не применялось, говорили "повтор-ный") разместился
каменный двухэтажный дом с высокой с изломом кровлей и крыльцом по центру.
Дом этот с садом и подворьями был откуплен у канцелярии неким весьма богатым
иностранцем -- юве-лиром Луиджи, работавшим украшения для двора ее
величества. Венецианец Луиджи займет особое место в нашем повествовании, а
пока лишь скажем, что он же является хозяином небольшого фли-гелька с
мезонином, стоящего -в- глубине сада.

Флигелек два года назад был снят мичманом Корсаком с семей-ством. Дом
этот, может быть, и не отвечал всем запросам молодого мичмана, он был мал и
отнюдь не дешев, по весне подвалы его зали-вала талая вода, плодя целые
сонмы лютых комаров, но сад и некая изоляция от большого города пленили жену
его Софью и маменьку Веру Константиновну. Сам мичман находил удобство в том,
что бук-вально в двух шагах находилась удобная пристань, к которой могли
подходить катера, верейки и рябики. Кроме того, Морская академия была рядом.
В академии Алексей Корсак учился два последних кур-са, имел добрые отношения
с преподавателями, посему, хоть и слу-жил теперь на флоте, был в палатах
Кикина частым гостем.

Спроси у Софьи любой -- счастлива ли она в браке? -- о, конечно,
другого ответа нет и быть не может! У нее лучшие в мире дети, Николеньке уже
четыре года, Лизанька -- прелестный младенец. Ве-ра Константиновна почти
примерная свекровь. Время не охладило Алешиных чувств, не убавило нежности,
и Софья ни в коем случае не завидует женам сухопутных мужей, которые видят
своих супругов каждый день или хотя бы каждую неделю. Она жена моряка, и
этим все сказано.

Но одно дело, когда моряк в плавании, торговом или географи-ческом,
или, скажем, держава воюет. Но если флот русский пребы-вает в состоянии
постоянного ремонта, если чинят и зимой, и летом, то можно, кажется,
выкроить время для семьи. Три года Алеша с хмурым и решительным видом
твердил, что эскадра давно бы вышла в море, если б не равнодушие
Адмиралтейства, не происки чиновни-ков Военной коллегии, месяцами пропадал в
Кронштадте, словно ку-пец, занимался покупкой такелажа и леса для мачт, а
потом и вовсе отбыл в безвременную командировку в порт Регервик бить сваи.
Те-перь пишет письма и в каждом заверяет, что если к следующему месяцу не
вернется, то непременно заберет Софью с детьми к себе. А зачем ей в
Регервик, если и в Петербурге хорошо?

Вера Константиновна в отличие от Софьи ко всему относилась спокойно.
Удел мужчин -- служить, удел женщин -- ждать, она давно привыкла к
отсутствию сына. На старости лет Господь подарил ей семью и сподобил жить в
столице! Петербург поражал ее вообра-жение. Проживя всю жизнь в псковской
глуши, она не переставала восхищаться славным городом и удобством его быта,
а что касаемо погоды и угрозы наводнения, то все в воле Господней, а дождь
тоже божья роса.

Внуки ее забавляли, но она не вмешивалась в их воспитание, не ссорилась
с няньками, не выговаривала Софье, что гуляют много и лекарь у детей плох.
Вера Константиновна вела хозяйство, и хоть в доме милостью благодетеля Софьи
князя Черкасского был полный достаток, можно даже сказать -- богатство, она
экономила на каждой мелочи, находя невинную радость в том, чтобы набивать
чулок моне-тами разного достоинства -- "на черный день". Она сама ходила со
служанкой на Пустой рынок, отчаянно торговалась в мясных рядах, и в овощных,
и в рыбных, но совершенно теряла бдительность в по-судной лавке, которая
торговала раз в неделю.

При виде пузатого молочника с цветком-колокольчиком или ло-патки для
пирога с длинным стеблем и львиной рожей на конце, или старинной чары в виде
лебедя, она забывала, что "черный день" впол-не может обойтись без подобных
излишеств. Принеся посуду домой, она прятала ее в шкапчик под ключ, а потом,
краснея, как девица, и кляня себя за расточительность, показывала покупки